Антону Павловичу Чехову
I.
Летшестьдесяттомуназад,когда наВолгесо сказочнойбыстротой
создавалисьмиллионные состояния, -- на однойиз баржбогачакупца Заева
служил водоливом Игнат Гордеев.
Сильный, красивый и неглупый, он был одним из тех людей, которым всегда
и во всемсопутствует удача -- не потому, что они талантливы и трудолюбивы,
а скорее потому, что, обладая огромным запасом энергии,они по пути к своим
целям не умеют-- даже не могут -- задумыватьсянадвыбором средств ине
знают иного закона, кроме своего желания. Иногдаони сострахом говорято
своей совести,пороюискренномучаются вборьбес ней,--носовесть
непобедималишьдляслабыхдухом;сильныеже,быстроовладеваяею,
порабощаютее своим целям. Они приносятейвжертву несколькобессонных
ночей; а если случится,чтоона одолеетихдуши, то они, побежденные ею,
никогда не бывают разбитыи также сильно живут под ее началом, как жили и
без нее...
В сорок лет от роду Игнат Гордеев сам былсобственником трех пароходов
и десятка барж. На Волге его уважали, какбогача и умного человека, но дали
ему прозвище -- Шалый, ибо жизнь его не текла ровно, по прямому руслу, как у
других людей, ему подобных,а тои дело, мятежно вскипая, бросалась вон из
колеи,встороны от наживы, главной целисуществования. Былокак бы трое
Гордеевых -- в телеИгнатажили три души. Одна из них,самая мощная, была
толькожадна,и, когдаИгнатподчинялся ее велениям, --онбылпросто
человек, охваченный неукротимой страстьюк работе. Эта страсть горела в нем
дни и ночи, онвсецело поглощался ею и, хватая всюду сотни и тысячи рублей,
казалось, никогда немог насытиться шелестом извоном денег. Он метался по
Волгевверхи вниз, укрепляяи разбрасывая сети,которыми ловилзолото:
скупал по деревнямхлеб, возил его вРыбинск насвоихбаржах; обманывал,
иногда не замечалэтого, порою -- замечал,торжествуя, открыто смеялся над
обманутыми и, в безумии жажды денег,возвышался до поэзии. Но, отдаваятак
много силы этой погонеза рублем, он не был жаден вузком смысле понятия и
даже, иногда, обнаруживал искреннее равнодушие к своему имуществу.
Однажды, во время ледохода на Волге, он стоял наберегуи,видя, как
лед ломает его новуютридцатипятисаженную баржу, притиснув ее к обрывистому
берегу, приговаривал сквозь зубы:
-- Так ее!.. Ну-ка еще... жми-дави!.. Ну, еще разок!..
-- Что, Игнат, -- спросил его кум Маякин, -- выжимает лед-то у тебяиз
мошны тысяч десять, этак?
-- Ничего! Еще сто наживем!.. Ты гляди, как работает Волга-то! Здорово?
Она, матушка,всю землю можетразворотить, как творог ножом, -- гляди! Вот
теи"Боярыня"моя!Всего одну водупоплавала... Ну,справим,что ли,
поминки ей?
Баржу раздавило. Игнат с кумом, сидя в трактире на берегу, пили водку и
смотрели в окно, как вместе со льдом по реке неслись обломки "Боярыни".
-- Жалко посуду-то, Игнат? -- спросил Маякин.
--Ну, чего ж жалеть? Волгадала, Волгаивзяла... Чай, не руки мне
оторвало...
-- Все-таки...
-- Что -- все-таки? Ладно, хоть сам видел, каквсе делалось, -- вперед
-- наука! А вот, когда у меня "Волгарь" горел,-- жалко, невидал я.Чай,
какаякрасота,когдана воде, темнойночью, этакийкострище пылает,а?
Большущий пароходина был...
-- Будто тоже не пожалел?
-- Пароход? Пароход -- жалкобыло,точно...Ну, да ведь это глупость
одна -- жалость! Какой толк? Плачь, пожалуй: слезы пожара не потушат. Пускай
их --пароходы горят. И-- хотьвсесгори -- плевать! Горелабы душак
работе... так ли?
--Н-да,--сказалМаякин,усмехаясь.--Этотыкрепкиеслова
говоришь... И ктотакговорит -- егохотьдогола раздень, онвсебогат
будет...
Относясь философски к потерям тысяч, Игнат знал цену каждой копейки; он
даже нищим подавал редко и только тем, которые былисовершенно неспособны к
работе. Если же милостыню просил человек мало-мальски здоровый, Игнат строго
говорил:
-- Проваливай! Еще работатьможешь, --поди вот дворнику моему помоги
навоз убрать -- семишник дам...
В периоды увлечения работой он к людям относился суровои безжалостно,
-- онисебепокоянедавал,ловярубли. Ивдруг --обыкновенно это
случалосьвесной, когдавсена земле становится такобаятельно красиво и
чем-то укоризненно ласковым веет на душу с ясного неба, -- Игнат Гордеев как
бычувствовал,чтооннехозяинсвоегодела,анизкий рабего.Он
задумывалсяи,пытливопоглядывая вокруг себя из-под густых,нахмуренных
бровей, целымиднями ходил угрюмый и злой, точно спрашивая молча о чем-то и
боясьспроситьвслух.Тогдав немпросыпаласьдругая душа --буйная и
похотливая душа раздраженного голодом зверя. Дерзкий со всеми и циничный, он
пил, развратничал и спаивал других, он приходил в исступление, и в нем точно
вулкан грязи вскипал.Казалось, он бешено рвет те цепи, которые сам на себя
сковали носит,рвет ихи бессилен разорвать. Всклокоченный,грязный,с
лицом, опухшимот пьянства и бессонных ночей, с безумными глазами, огромный
и ревущий хриплым голосом, он носился погороду из одного вертепа в другой,
не считая бросалденьги, плакалпод пениезаунывных песен,плясали бил
кого-нибудь, но нигде и ни в чем не находил успокоения.
О егокутежахв городе создавались легенды, егострогоосуждали, но
никто никогданеотказывался отегоприглашенияна оргии.Таконжил
неделями.И неожиданноявлялся домой еще весь пропитанный запахом кабаков,
но уже подавленный и тихий. Со смиренно опущенными глазами, в которых теперь
горел стыд, он молча слушал упреки жены, смирный и тупой, как овца, уходил к
себев комнату и там запирался. Понескольку часовкряду онвыстаивал на
коленях пред образами, опустив голову нагрудь; беспомощно висели его руки,
спина сгибалась, и он молчал, как бы не смея молиться.