Понескольку часовкряду онвыстаивал на
коленях пред образами, опустив голову нагрудь; беспомощно висели его руки,
спина сгибалась, и он молчал, как бы не смея молиться. К дверям нацыпочках
подходилаженаи слушала. Тяжелые вздохираздавались за дверью --вздохи
лошади, усталой и больной.
--Господи! Ты --видишь!.. -- глухо шептал Игнат, с силой прижимая к
широкой груди ладони.
Во дни покаяния он пил только воду и ел ржаной хлеб. Жена утром ставила
кдвери его комнатыбольшой графин воды,фунта полтора хлеба и соль.Он,
отворяя дверь, бралэту трапезу иснова запирался. Его не беспокоили в это
время,даже избегали попадаться на глазаему...Через несколькоднейон
сноваявлялся на бирже, шутил, смеялся, принимал подряды на поставку хлеба,
зоркий, как опытный хищник, тонкий знаток всего, что касалось дела.
Но во всех трех полосах жизни Игната не покидало одно страстное желание
-- желание иметь сына, и чемстарее он становился, тем сильнее желал. Часто
между ним и женой происходили такие беседы. Поутру, за чаем, илив полдень,
заобедом, он,хмуро взглянув на жену, толстую,раскормленнуюженщину, с
румяным лицом и сонными глазами, спрашивал ее:
-- Что, ничего не чувствуешь?
Она знала, о чем он спрашивал, но неизменно отвечала:
-- Как мне не чувствовать? Кулаки-то у тебя -- вона какие, как гири...
-- Я про чрево спрашиваю, дура...
-- От такого бою разве можно понести?
-- Не от бою тыне родишь, а оттого,чтожрешь много.Набьешьсебе
брюхо всякой пищей -- ребенку и негде зародиться.
-- Будто я не родила тебе?..
-- Девок-то! --укоризненно говорил Игнат. -- Мне сына надо! Понимаешь
ты? Сына,наследника!Комуя послесмертикапиталсдам? Ктогрехмой
замолит? Вмонастырь,что ль, все отдать?Дадено им,-- будетуж!Тебе
оставить?Молельщицаты, -- ты, и во храместоя, окулебяках думаешь.А
помруя--опятьзамуж выйдешь, попадуттогда мои деньгикакому-нибудь
дураку, -- али я для этого работаю? Эх ты...
Иегоохватывалазлобнаятоска,ончувствовал,что жизнь его--
бесцельна, если не будет у него сына, который продолжал бы ее.
За девятьлет супружества жена родила емучетырех дочерей, но все они
умерли. С трепетом ожидая рождения, Игнат мало горевалоб ихсмерти -- они
былине нужны ему. Жену он билуже на второй год свадьбы, билсначала под
пьяную руку и без злобы,а просто по пословице:"любижену-- какдушу,
трясиее--какгрушу";но послекаждых родовунего,обманутогов
ожиданиях, разгоралась ненависть к жене и он уже билее снаслаждением, за
то, что она не родит ему сына.
Однажды, находясь поделам в Самарской губернии, он получил из дома от
родных депешу,извещавшую его осмерти жены.Он перекрестился,подумал и
написал куму Маякину:
"Хороните без меня, наблюдай за имуществом.
.."
Потом онпошел в церковьслужить панихиду и,помолившись о упокоении
души новопреставленной Акилины, решил поскорее жениться.
В товремя ему было сорок тригода; высокий, широкоплечий, он говорил
густымбасом, как протодьякон;большиеглазаегосмотрели из-под темных
бровей смело и умно; взагорелом лице, обросшем густой черной бородой, и во
всей его мощной фигуре было много русской, здоровой и грубой красоты; от его
плавныхдвижений и неторопливой походки веяло сознанием силы.Женщинамон
нравился и не избегал их.
Не прошло полугода со днясмерти жены, как онуже посватался к дочери
знакомогоемуподеламуральскогоказака-старообрядца.Отецневесты,
несмотря на то, что Игнат был и на Урале известен как "шалый" человек, выдал
занегодочь.Ее звали Наталья. Высокая,стройная, согромными голубыми
глазами и длиннойтемно-русойкосой,онабыладостойной паройкрасавцу
Игнату; а онгордился своей женойи любилее любовьюздорового самца, но
вскоре начал задумчиво и зорко присматриваться к ней.
Улыбка редко являлась на овальном, строго правильномлице его жены, --
всегда она думала о чем-то, и в голубых ееглазах, холодно спокойных, порой
сверкало что-то темное, нелюдимое. В свободное от занятий по хозяйству время
онасадилась у окна самой большой комнаты в доме и неподвижно, молча сидела
тут по два,по тричаса. Лицоее обращено наулицу,новзглядбыл так
безучастен ко всему, чтожило и двигалось за окном, и в то же время был так
сосредоточенноглубок, как будто она смотрела внутрь себя. И походка унее
быластранная-- Наталья двигалась попросторным комнатам дома медленно и
осторожно, какбудто что-то невидимое стесняло свободу ее движений. Дом был
обставлен с тяжелой, грубо хвастливой роскошью, все в нем блестело и кричало
обогатстве хозяина,ноказачкаходиламимодорогихмебелей игорок,
наполненных серебром, боком, пугливо, точно боялась, что эти вещи схватят ее
изадавят.Шумнаяжизньбольшого торгового городанеинтересовалаэту
женщину, и когда она выезжала с мужем кататься, -- глаза ее смотрели в спину
кучера. Если муж звал ее в гости -- она шла, но и там вела себя так же тихо,
как дома;еслик ней приходили гости,онаусердно поила и кормила их, не
обнаруживаяинтересактому, очемговорилиони, иникогоиз нихне
предпочитая. Лишь Маякин, умница и балагур, порой вызывал на лице ее улыбку,
неясную, как тень. Он говорил про нее:
--Дерево--небаба!Однако --жизнь --как костернеугасимый,
вспыхнетиэта молоканка,дайсрок!Тогдаувидим,какимиона цветами
расцветет...
-- Эй, кулугурка! -- шутливо говорил Игнат жене. -- Что задумалась? Или
по своей станице скучаешь? Живи веселей!
Она молчала, спокойно поглядывая на него.
--Больно уж ты частопо церквамходишь... Погодилабы! успеешь еще
грехи-то замолить, -- сперванагреши. Знаешь: не согрешишь -- не покаешься,
не покаешься -- не спасешься.