Это былодинизмногочисленныхкороткихбоев,преграждавшихпуть
Добровольческой армии. Как всегда почти, силы красныхбылизначительнее.
Но они могли драться, могли и отступить без большой беды: вбою,вэтот
первый период войны, победадлянихнебылаобязательна.Позицияли
неудачна или слишком огрызались "кадеты", - ладно, наложим в другой раз, и
пропускали Корнилова.
Для Добровольческой армии каждый бой был ставкой на смертьилижизнь.
Армия должна была победить и продвинуться вместе с обозами и раненымиеще
на дневной переход. Отступать было некуда. Поэтому в каждый бой корниловцы
вкладывали всю силу отчаяния - и побеждали. Так было и в этот раз.
Вполуверстеотзалегшихподпулеметнымогнемцепей,настогу
прошлогоднего сена, стоял, расставив ноги, Корнилов. Подняв локти,глядел
в бинокль. За спиной у него вздрагивалхолщовыймешок.Черныйссерой
опушкой нагольный полушубок расстегнут. Емубыложарко.Из-подбинокля
упрямо торчал подбородок, покрытый седой щетиной.
Внизу,прижавшиськстогу,стоялпоручикДолинский,адъютант
командующего, - большеглазый, темнобровый юноша, вофицерскойшинели,в
лихо смятой фуражке. Глотая волнение, катающееся по горлу, он глядел снизу
вверх на седой подбородок командующего, точновэтойщетине-страшно
человечной, близкой - было сейчас все спасение.
- Ваше превосходительство, сойдите, умоляю вас, подстрелят, -повторял
Долинский. Он видел, как разлепились у Корнилова лиловыегубы,судорогой
оскалился рот. Значит, дело плохо.Долинскийнегляделужетуда,где
чернымикрошечнымифигуркамиподнималисьнадбуро-зеленойстепью,
перебегали густые цепи большевиков. Туда-сссссык,сссссык-уходили
шрапнели. Но он же знал, - снарядов мало, черт, мало... Бумммм, - серьезно
ухала завзорванныммостомкраснаяшестидюймовка...Торопливостучал
пулемет. И пчелками пели пули близко где-то над головой командующего.
- Ваше превосходительство, подстрелят...
Корнилов опустил бинокль. Коричневое калмыцкое лицо его, с черными, как
у жаворонка, глазами, собралось в морщины. Топчась по сену,онобернулся
назад, нагнулся к стоявшим за стогомспешеннымтекинцам-еголичному
конвою. Это были худые, кривоногиелюди,вогромных,круглыхбараньих
шапках и в полосатых, цвета семги, черкесках. Не шевелясь,картинно,они
держали под уздцы худых лошадей.
Резким лающимголосомКорниловотдалприказание,показаврукойв
сторону оврага. Текинцы, как кошки, вскочилинаконей,-одинкрикнул
гортанно, по-своему, - выхватил кривые сабли инарысях,затемгалопом
пошли в степь, в сторону оврага, где чернелапашняизанейвиднелась
полоска железнодорожной насыпи.
Семен Красильников теперь лежал на боку, - так было легче. Еще час тому
назад сильный и злой, сейчас он слабо, часто стонал,струдомсплевывая
кровью.
Справа и слева от него беспорядочно стреляли товарищи. Они глядели
туда же, куда и он, - на бурый, покатый бугор потусторонуоврага.По
нему вниз мчались верхоконные, человек пятьдесят, лавой.Этобылаатака
конного резерва.
Сзади подбежал кто-то, упал на колени рядом с Красильниковым икричал,
кричал, надсаживаясь, размахивал маузером. Он был в черной кожаной куртке.
Верхоконные ссыпались в овраг. Человек в куртке кричал не по-военному,но
ужасно напористо:
- Не сметь отступать, не сметь отступать!
И вот над этимкраемоврагаподнялисьогромныешапки,-раздался
протяжный вой, как ветер. Выскочили текинцы. Лежа в полосатых бешметах над
гривами лошадей, они скакали по вязкой пашне, где побороздамещележал
грязный снег. Летели в воздух комьягрязископыт."И-аааа-и-аааа",-
визжали оскаленные смуглые личики с усамииз-подпапах.Вотужевиден
водяной блеск кривых сабель. Ох, невыдержатнашиконнойатаки!Серые
шинели поднимаются с пашни. Стреляют, пятятся. Комиссар вкожанойкуртке
заметался - наскочил, ударил одного в спину.
- Вперед, в штыки!
Красильниковвидит,-одинполосатыйбешметбудтопо-нарочному
покатился с коня, и добрый конь, озираясь испуганно, поскакалвсторону.
Рванул по цепи железный лязг, дымнымишарами,желтымогнемразорвалась
очередь шрапнели. И армеец Васька,балагур,вшинелинепоросту,-
сплоховал. Бросил винтовку.Весь-белый,иротразинул,глядитна
подлетающую смерть. Они все ближе,вырастаютвместесконями.Один-
впереди - конь стелется, как собака, опустивморду.Текинецразогнулся,
стоит в стременах разлетаются полы халата.
- Сволочь! - Красильников тянется за винтовкой. - Эх, пропалкомиссар!
- Текинец рванул коня на кожаную куртку. - Стреляй же, черт!
Красильников виделтолько,какполоснулакриваясабляпокожаной
куртке... И сейчас же вся конная лава обрушилась на цепь.Дунулогорячим
лошадиным потом.
Текинцы проскочили, повернули вофланг.Анапашнюизоврагауже
выбегали,спотыкаясь,светло-серыеичерныешинели,барскиблестя
погонами.
- Уррррра!
Бой отодвинулся к полотну. Красильников долгое время слышал только, как
стоналкомиссар,порубленныйсаблей.Всережераздавалисьвыстрелы.
Замолчали пушки. Красильников закрыл глаза,-гуделовголове,ломило
грудь. Ему жалко было себя, не хотелось умирать. Отяжелевшее тело тянуло к
земле. С жалостью вспомнил жену Матрену. Пропадет одна. А ведькакждала
его, писалавТаганрог-приезжай.УвидалабысейчасегоМатрена,
перевязала бы рану, принесла бы пить. Хорошо бы воды с простоквашей...
Когда Красильников услыхал матерную ругань и голоса, не свои - барские,
он приоткрыл глаз. Шли четверо: один в серой черкеске, двоевофицерских
пальто, четвертый встуденческойшинелисунтер-офицерскимипогонами.