Алексей потащил из кармана шинели кисет с махоркой. Семен кивком головы
отказался курить: "Грудь еще больно". Алексей,продолжаязватьбратав
деревню, перебрал гостинцы, взял пухлый пирог, потрогал его.
- Да ты съешь, тут масла одного Матрена фунт загнала...
- Вот что, Алексей Иванович, - сказал Семен,-незнаю,чтовами
ответить. Съездить домой -этодажесудовольствием,покударанане
зажила. Но крестьянствовать сейчас не останусь, не надейтесь.
- Так. А спросить можно - почему?
- Не могу я, Алеша... (Рот Семена свело, он пересилился.) Ну, поймиты
- не могу. Раны ясвоейнемогузабыть...Немогузабыть,какони
товарищей истязали... (Он обернулся к окошку с той же судорогойиглядел
залютевшими глазами.) Должен ты войти в мое положение... Уменяоднона
уме, - гадюк этих... (Он прошептал что-то, затем -повышенно,стиснувв
кулаке красное яичко.) Не успокоюсь... Покуда гады кровь нашупьют...Не
успокоюсь!..
АлексейИвановичпокачалголовой.Поплевав,загасилокурокмежду
пальцами, оглянулся, - куда? - бросил под койку.
- Ну что ж, Семен, дело твое, дело святое... Поедем домой поправляться.
Удерживать силой не стану.
Едва Алексей Красильников вышел из лазарета, - повстречался емуземляк
Игнат, фронтовик. Остановились, поздоровались. Спросили - как живы?Игнат
сказал, что работает шофером в исполкоме.
- Идем в "Солейль", - сказал Игнат, - оттуда ко мненочевать.Сегодня
там бой. Про комиссара Бройницкого слыхал? Ну, незнаю,каконсегодня
вывернется. Ребята у него такие фартовые, - город воем воет. Вчера днем на
том углу двух мальчишек, школьников, зарубили, и ни за что,наскочилина
них с шашками. Я вот тут стоял у столба, так меня - вырвало...
Разговаривая, дошли докинематографа"Солейль".Народубыломного.
Протолкались, стали около оркестра. На небольшой сцене, перед столом,где
сидел президиум (круглолицая женщина в солдатской шинели, мрачный солдат с
забинтованной грязною марлей головой, сухонький старичок рабочий в очках и
двое молодых в гимнастерках), ходил, мелко ступая, взад ивперед,какв
клетке, очень бледный, сутулый человекскопнойчерныхволос.Говоря,
однообразно помахивал слабымкулачком,другаярукаегосжималапачку
газетных вырезок.
Игнат шепнул Красильникову:
- Учитель - у нас в Совете...
- ...Мы не можем молчать... Мы недолжнымолчать...Развеунасв
городе Советскаявласть,закоторуювыборолись,товарищи?..Унас
произвол...Деспотизмхужецарского...Врываютсявдомкмирным
обывателям... В сумерки нельзя выйти на улицу, раздевают...Грабят...На
улицах убивают детей... Яговорилобэтомвисполнительномкомитете,
говорил в ревкоме... Они бессильны...Военныйкомиссарпокрываетсвоей
неограниченной властью все эти преступления... Товарищи...(Онсудорожно
ударилсебявгрудьпачкойвырезок.
)Зачемониубиваютдетей?
Расстреливайте нас... Зачем вы убиваете детей?..
Последние слова егопокрылисьвзволнованнымгуломвсегозала.Все
переглядывались в страхе и возбуждении. Ораторселкстолупрезидиума,
закрыл сморщенное лицо газетными листками. Председательствующий, солдатс
забинтованной головой, оглянулся на кулисы:
-СловопредоставляетсяначальникуКраснойгвардии,товарищу
Трифонову...
Весь зал зааплодировал. Хлопали, подняв руки. Несколько женских голосов
из глубины закричало: "Просим,товарищТрифонов".Чей-тобасрявкнул:
"Даешь Трифонова!" Тогда Алексей Красильников заметилусамогооркестра
стоящего спиной к залу и теперь, как пружина,выпрямившегося-лицомк
орущим, - рослого и стройногочеловекавщегольскойкожанойкурткес
офицерскими, крест-накрест ремнями.Светло-стальныевыпуклыеглазаего
насмешливо, холодно скользили по лицам, - итотчасжерукиопускались,
головывтягивалисьвплечи,людипереставалиаплодировать.Кто-то,
нагибаясь, быстро пошел к выходу.
Человексостальнымиглазамипрезрительноусмехнулся.Коротким
движением поправил кобуру. У него было актерское, длинное, чистовыбритое
лицо. Онопятьповернулсяксцене,положилобалоктяназагородку
оркестра. Игнат толкнул в бок Красильникова.
- Бройницкий. Вот, брат ты мой, взглянет, - так страшно.
Из-за кулис, стуча тяжелыми сапогами, вышел начальникКраснойгвардии
Трифонов. Рукав байковой его куртки был перевязан куском кумача.Вруках
он держал картуз, также перевязанныйпооколышукрасным.Весьонбыл
коренастый, спокойный. Не спешаподошелккраюсцены.Сераякожана
обритом черепе зашевелилась. Тени от надбровий закрылиглаза.Онподнял
руку (настала тишина) и полусогнутой ладоньюуказалнастоявшеговнизу
Бройницкого.
- Вот, товарищи, здесь находится товарищ Бройницкий, военныйкомиссар.
Очень хорошо. Пусть он нам ответит на вопрос. А не захочет отвечать-мы
заставим...
- Ого! - угрожающе проговорил снизу Бройницкий.
- Да, заставим.Мы-рабоче-крестьянскаявласть,ионобязаней
подчиниться.Времятакое,товарищи,чтововсемсразутрудно
разобраться... Время мутное... А,какизвестно,дерьмовсегданаверху
плавает... Отсюда мызаключаем,чтокреволюциипримазываютсяразные
прохвосты...
- То есть?.. Тыимя,имяназови,-крикнулБройницкийссильным
польским акцентом.
- Дойдем и до имени, не спеши... Кровавыми усилиями рабочих икрестьян
очистили мы, товарищи, город Ростов от белогвардейскихбанд...Советская
власть твердой ногой стоит на Дону. Почему жесовсехсторонраздаются
протесты?Рабочиеволнуются,красногвардейцынедовольны.