Вон стол, видишь,бумагаи уголь.
Садись и рисуй, не торопись, можешь оставаться здесь дообеда илидажедо
вечера. Может, тогда видно будет, на что ты годишься. Ну, хватит, достаточно
поговорили, я приступаю к своей работе, а ты к своей.
Итак, Гольдмунд сидел за столом на стуле, указанном мастером. С работой
не нужно было спешить, сначала он сидел тихо в ожидании, какробкий ученик,
слюбопытствомилюбовью уставившисьна мастера, который в пол-оборота к
немупродолжалработатьнаднебольшойфигуройизглины.Внимательно
всматривался он вэтогочеловека. В его строгой и уженемногопоседевшей
голове, крепких, но благородных и одухотворенных рукахмастера было столько
чудесной силы. Он выглядел иначе,чем Гольдмунд представлялсебе:старше,
скромнее, рассудительнее,намного менеерасполагающимк себе исовсем не
счастливым.Егонепреклонныйостроиспытующийвзорбыл обращен теперь на
работу, и Гольдмунд, не стесняясь, разглядывал всю его фигуру. Этот человек,
думалосьему,могбыбыть,по-жалуй,иученым,спокойнымстрогим
исследователем, самоотверженно преданным своему делу, которое начали еще его
предшественники, а он когда-нибудь передаст своимпоследователям, делу всей
жизни, неимеющемуконца,вкоторомсоединялсябыувлеченныйтруди
преданность многих поколений. Так рассуждал он, глядя на голову мастера, ему
виделось тут многотерпения, много уменияираздумий,много скромности и
знания о сомнительнойценности всех трудов человеческих, нои веры всвою
задачу. Иным был язык его рук, между ними и головой было некое противоречие.
Эти руки брали крепкими, но очень чувствительными пальцами глину, из которой
лепили,ониобходились сглиной также,как руки любящегос отдавшейся
возлюбленной:влюбленно,снежной чуткостью, страстно,но без различения
принятия и отдачи, сладострастно и свято одновременно, уверенно и мастерски,
как бы пользуясь глубоко древним опытом. Свосторгом ивосхищением смотрел
Гольдмунд на этиодаренные руки. Онс удовольствием нарисовалбы мастера,
если бы не противоречие между лицом и руками, оно мешало ему.
Просидевцелый час возле погруженного в работу мастера в поисках тайны
этого человека, он почувствовал, что внутри его начинаетпроступатьдругой
образ, вырисовываясьв егодуше,образ человека,которого онзнал лучше
всех,которогоочень любил и которым искренне восхищался; и этот образ был
без изъяновипротиворечий, хотя полон разнообразных черти напоминаний о
многочисленныхспорах.ЭтобылобразегодругаНарцисса.Всетеснее
соединялсяонвцелое,всеяснеепроступалвнутренний законлюбимого
человекавегообразе,одухотворенная форма благороднойголовы,строго
очерченный, прекрасный и спокойныйрот и немного печальные глаза, худые, но
стойкие в борьбе за духовность плечи, длинная шея, нежные, благородные руки.
Никогдаещес тех пор, как простился с ним в монастыре, он не чувствовал в
себе столь ясно образ друга.
Как во сне, безмолвно, но с необходимой готовностью Гольдмунд осторожно
начал рисовать, благоговейно переводя на бумагу любящей рукой образ, что был
унего в сердце, забыв мастера, самогосебя и место, где находился.
Как во сне, безмолвно, но с необходимой готовностью Гольдмунд осторожно
начал рисовать, благоговейно переводя на бумагу любящей рукой образ, что был
унего в сердце, забыв мастера, самогосебя и место, где находился. Онне
видел,как взалемедленноменялосьосвещение,не замечал,что мастер
несколько раз посмотрел в его сторону. Как бы священнодействуя,выполнял он
задачу, вставшую перед ним, поставленную его сердцем возвысить образ друга и
запечатлетьего таким, какимон жил в его душе. Не раздумывая об этом,он
принял свое дело как исполнение долга, благодарности.
Никлаус подошел к столу и сказал. "Полдень, яиду обедать,тыможешь
пойти со мной. Покажи-ка, ты что-то нарисовал?"
Он встал за Гольдмундом и посмотрел на большойлист, потом,отстранив
его, взял лист всвоиловкие руки. Гольдмунд проснулся отсвоих грези в
робком ожидании смотрел на мастера. Тот стоял, держа рисунок обеимируками,
иочень внимательнорассматривал его своим острым взглядом бледно- голубых
глаз.
- Кто это?- спросил Никлаус через некоторое время.
- Мой друг, молодой монах и ученый.
- Хорошо. Вымой руки, вода во дворе Потом пойдем поедим Моих помощников
нет, они работают в другом месте.
Гольдмундпослушно вышел,нашел двор и воду,вымыл руки; он много бы
отдал, чтобы знать мысли мастера. Когда он вернулся, тот вышел, слышно было,
что он в соседней комнате, когда он появился, тоже умывшийся, вместо фартука
на нем былпрекрасныйсуконныйсюртук, в которомонвыгляделстатным и
торжественным. Он пошел впереди вверх по лестнице, на столбахперил которой
изореховогодеревабыливырезаныголовыангелов,черезпереднюю,
заставленную старыми иновымифигурами,в красивуюкомнату, пол, стены и
потолок которойбылииздерева твердой породы,ав углууокнастоял
накрытый стол. В комнату быстро вошла девушка, в которойГольдмунд узнал ту
красивую девушку, что видел вчера вечером.
- Лизбет,- сказал мастер,-принеси-ка ещеодин прибор, у менягость.
Это - да, я ведь еще не знаю твоего имени.
Гольдмунд назвал себя.
- Так, Гольдмунд. Можно и поесть.
- Сию минуту, отец.
Она достала тарелку,выбежала и вернулась со служанкой, котораянесла
обед, свинину, чечевицу и белый хлеб. Во время еды отец говорил с девушкой о
томосем,Гольдмундсиделмолча,поелнемногоипочувствовалсебя
неувереннои удрученно.Девушка емуоченьпонравилась, статнаякрасивая
фигура, высокая,почти с отца, она сидела чопорно и совершенно неприступно,
как будто под стеклом, не обращаясь к незнакомцу ни словом, ни взглядом.
Когда поели,мастер сказал:"Яхочу еще отдохнуть с полчаса. Пойди в
мастерскую или погуляй во дворе пока, потом поговорим о деле".
Поблагодарив, Гольдмунд вышел. Больше часа прошло с тех пор, как мастер
увидел егорисунок ине сказал нислова.А теперь ещеполчаса ждать! Но
ничегоне поделаешь, онждал.