Часть первая
Если же друг друга угрызаете и съедаете.
Берегитесь, чтобы вы не были
истреблены друг другом.
Святой апостол Павел
Глава первая
Поезд мерзло хрустнул, сжался, взвизгнули, как бы изнемогшив долгом
непрерывномбеге,скрипя, постреливая,началраспускатьсявсемтяжелым
железом. Под колесами щелкала мерзлая галька, на рельсыоседала белая пыль,
на всем железе ина вагонах, до самых окон, налип серый, зябкий бус, и весь
поезд, словнобы из запредельныхдалей прибывший, съежился отусталости и
стужи.
Вокругпоезда,спереди и сзади, тоже зябко. Недвижным туманом окутано
былопространство,вкоторомостановилсяпоезд.Небоиземляедва
угадывались. Их смешало и соединилостылым мороком. На всем,навсем, что
былоинебыловокруг,царилобеспросветноеотчуждение,неземная
пустынность,вкоторойцарапаласьслабеющейлапой, источившимсякогтем
неведомая, дух испускающая тварь, да резко пронзало оцепенелую мглу краткими
щелчкамиистарческимхрустом,похожим наостатныйчахоточныйкашель,
переходящий в чуть слышный шелест отлетающей души.
Так мог звучать зимний, морозом скованный лес, дышащий в себе, боящийся
лишнего, неосторожного движения, глубокого вдоха и выдоха, от которого может
разорваться древесная плоть до самой сердцевины. Ветви, хвоя, зеленые лапки,
от холода острые,хрупкие, самисобой отмирая,падали и падали,засоряли
лесной снег, по пути цепляясьза все встречные родные ветви, превращались в
никому не нужный хлам,в деревянноекрошево,годное лишь на строительство
муравейни- ков и гнезд тяжелым, черным птицам.
Но лес нигденепроглядывался,не проступал,лишь угадывалсяв том
месте,гдеморознаянаволочь была особенногуста,особенно непроглядна.
Оттуда накатывалаедва ощутимая волна,покойное дыхание настойчивой жизни,
несогласие сомертвелым покоем, сковавшим Божий мир. Оттуда, именно оттуда,
где угадывался лес и что-то еще там дышало, из серого пространства, слышался
словнобынаисходномдыханиииспускаемыйвой. Онширился,нарастал,
заполнял собою отдаленную землю,скрытое небо, всеявственнейобозначаясь
пронзающей сердцемелодией.Изтуманногомира,с небес, неиначе,тот
отдаленнозвучавший вой едвапроникал вдушные,сыро парящие вагоны,но
галдевшие, похохатывающие, храпящие, поющие новобранцыпостепенностихали,
вслушивалисьво все нарастающий звук,неумолимо надвигающийсянепрерывный
звук.
Лешка Шестаков,угревшийся наверхней, багажной,полке,недоверчиво
сдвинул шапкусуха: во вселенском вое иль стонепроступали шаги,грохот
огромногостроя --сразуперестало стрелятьв зубыот железа,всееще
секущегося на трескучем морозе,спинускоробилострахом, жутью,знобящим
восторгом.
Не сразу, не вдруг новобранцы поняли, что там, за стенами вагона,
туманный мерзлый мир не воет, он поет.
Когда новобранцев выгоняли из вагоновкакие-торавнодушно-злые люди в
ношеной военной формеи выстраивали ихподлепоезда,обляпанногобелым,
разбивалинадесятки, затем приказали следоватьзаними, новобранцывсе
вертели головами, стараясь понять: где поют? кто поет? почему поют?
Лишьприблизившиськсосновомулесу,осадившемутеплыми вершинами
зимний туман, сперва черно, затем зеленозасветившемусяв серомнедвижном
мире,новобранцы увиделисовсех сторон из непроглядной мглы накатывающие
под сеньсосняков, устало качающиесяна ходу людскиеволны, соединенные в
ряды, всомкнутые колонны. Шатким строем шагающие людине посвоей воле и
охотеисторгали ртами белый пар, воследкоторому вылетал тот самыйжуткий
вой, складываясьвмедленные, протяжныезвукиислова,которыескорее
угадывались, ноне различались:"Шли постепиполки сославой громкой",
"Раз-два-три, Маруся, скоро яктебевернуся", "Чайка смело пролетела над
седой волной", "Ой да вспомним, братцы вы кубанцы, двадцать перво сентября",
"Эх, тачанка-полтавчанка -- все четыре колеса-а-а-а".
Знакомыепошколенехитрыесловапесен,исторгаемыешершавыми,
простуженными глотками, еще более стискивалии безтогосжавшееся сердце.
Безвестность, недобрые предчувствия и этот вот хриплый ор под грохот мерзлой
солдатскойобуви.Нопод сенью сосновоголеса звук грозных шаговгасило
размичканным песком, сомкнутыми кронами вершин, собирало воедино, объединяло
и смягчало человеческие голоса. Песни звучали бодрее, звонче, может,ещеи
оттого,чтороты,возвращающиесясизнурительныхвоенныхзанятий,
приближались к казармам, к теплу и отдыху.
Ивдругдужкой железногозамка захлестнуло сердце: "Вставай,страна
огромная! Вставайна смертныйбой..."-- грозная поступьзаняладальи
близь,онавластвоваланадвсемостывшим,покорившимсямиром, гасила,
снимала вседругие,слабые звуки, вседругие песни, и трескдеревьев,и
скрипполозницы,идалекиегудкипаровозов--толькогрохающий,все
нарастающийтупойшаг накатывал со всехсторон ивроде бы дажеснеба,
спаянногос землею звенящейстужей. Разрозненнобредущие новобранцы, сами
того не заметив, соединились в строй, начали хлопать обувью по растоптанной,
смешанной со снегомпесчаной дороге в лад грозной той песне, и чудилось им:
вовдавленныхкаблукамиямкахсветиласьнеразмичканнаябрусника,но
вражеская кровь.
Солдаты, угрюмо несущие на плечах и загорбках винтовки, станки и стволы
пулеметов,плиты минометов, за ветви задевающие иснегроняющие пэтээры с
нашлепками на концах, похожими на сгнившие черепа диковинных птиц, шли вроде
бы не сзанятий, на бой они шли, на кровавую битву, и не устало бредущее по
соснякувойско всаживаловколеблющийсяпесок стоптанные каблукистарой
обуви,а люди, полныемощии гнева, слицами, обожженнымине стужей,а
пламенембитв,ивеялоотнихвеликойсилой,которуюнепонять, не
объяснить, лишьпочувствовать возможнои сразу подобраться всебе, ощутив
свое присутствие в этом грозном мире, повелевающем тобою, все уже трын-трава
на этом свете, все далеко-далеко, даже и твоя собственная жизнь.