И когда новобранцев ввели в полутемный подвал, где вместо пола на песок
были набросаны сосновыеискрошивши- еся лапы, велели располагаться на нарах
из сосновыхнеокоренныхбревешек, чуть стесанных с той стороны, на которую
надобылоложиться,вЛешкевсенесмолкало,всенадломленно-грозно
произносилось: "Вставайна Смертный бой..." Покорностьсудьбе овладела им.
Сам по себе он уже ничего не значит, себе не принадлежит -- есть дела и вещи
важней ивыше его махонькойперсоны. Есть буря, есть поток, вкоторыеон
вовлечен,и шагатьему, и петь,ивоевать, может,иумереть нафронте
придетсявместесэтойвсезахлестнувшейусталоймассой,изрыгающей
песню-заклинание,призывающей на смертный бой одноймощнойгрудью страны,
над которой морозно, сумрачно нависморок. Где, когда, каквыйдешь из него
один-то? Только строем, только рекой, половодьем возможно прорваться ккраю
света, к какой-тосовсеминой жизни, наполненной темсмыслом и делом, что
сейчас вотнепригодны да и неважны,но ради которой веки вечные жертвовали
собой и умирали люди по всей большой земле.
Душу Лешки посетило то,что должно поселяться в казарме и в тюрьме, --
вялое согласие со всем происходящим,и когда его назначилив первый наряд:
топитьпечьвказармесырымисосновымидровами,-- онвоспринялэто
назначение без сопротивления. Выслушав наказ: не спать, не спалить карантин,
следить, чтобновобранцы ходили по нуждеподальше влес, бить палкой тех,
кто вздумает мочиться в казарме, шаритьсяпо котомкам или,темпаче, пить
горючку, -- он покорно повторил приказание игромче повторил слова старшего
сержанта Яшкина, что, если кто нарушит, с тем разговор будет особый.
У сержанта крукавушинелибылапривязана повязка, какиенацепляют
людям,стоящимвпочетномкарауле.Он иназвалсястаршимкараулапо
карантину.Яшкин ужепобывал на фронте, имел орден,взапасном полкуон
оказался после госпиталя, с маршевой ротой вот-вотснова уйдет на передовую
из этой чертовой ямы, чтоб она пропала, провалилась, сгорела водночасье --
так заявил он.
Был Яшкин малоросл, худ,зол.Борода у него почтине росла, реденько
торчалочто-тона прогнутыхнепробритых санках челюсти, да сорно лепилась
редкаяпоросльподносом, глазажелтые,унылые,кожаподнимимелко
сморщенная, на лбу тожежелта. Он грелся, налегшигрудью напечку, толсто
заваленную перекаленным песком, ежился спиной, со щенячьим скулежом втягивал
воздух,спрашивал табаку,хлеба, сала. Табаку Лешки хороший,хлебаеще
маленько было, сала не велось.Лешка кивнул на толстобрюхиесидора угрюмых
людей из старообрядческих таежных краев, обнимавших те сидора обеими руками,
будто богоданную бабу, -- эти асмодеи не обеднеют, если поделятся припасами.
Яшкин прошелся покарантину,обшарил кошачьими глазамилепившихся на
нарахновобранцев--многиеужеспали,блатнякииз золотишныхзабоев
Байкита, Верх-Енисейска, с Тыра-Понта, какони говорили о других, секретных
районах,сложивногикалачом,сиделикрутом,резалисьвкарты.
Табаку Лешки хороший,хлебаеще
маленько было, сала не велось.Лешка кивнул на толстобрюхиесидора угрюмых
людей из старообрядческих таежных краев, обнимавших те сидора обеими руками,
будто богоданную бабу, -- эти асмодеи не обеднеют, если поделятся припасами.
Яшкин прошелся покарантину,обшарил кошачьими глазамилепившихся на
нарахновобранцев--многиеужеспали,блатнякииз золотишныхзабоев
Байкита, Верх-Енисейска, с Тыра-Понта, какони говорили о других, секретных
районах,сложивногикалачом,сиделикрутом,резалисьвкарты.Один
картежникпребывалужевкальсонах, проигравссебя все остальное,и,
оттесненный за круг,тянул шею, издаля давал игрокам советы и указания: чем
бить,какимкозыремкрыть.В темном, дальнемуглукарантинной казармы,
которую вдвух концахосвещалидве первобытные сальныеплошкида лениво
горящаячугуннаяпечкабездверец,накраюнар лепилисьтесно, будто
ласточкинапроводах, уженеделю назад прибывшиеновобранцыи терпеливо
ждали своего часа. Яшкин знал, чего они ждали, прошелся по рядам упреждающим
взглядом, но его в полутьме словно бы даже и не заметили.
Нанижнихнарах,впритемненнойглубине,кто-томолился:"Боже
милостив, Боже правый, избави меня от лукавого и от соблазна всякого..."
-- Отставить! -- на всякийслучай приказалЯшкин и последовал дальше,
отпуская замечания тем, кто чего-то не так и не то делал.
Поскольку всенаселение карантинаничегоне делало,тои замечания
скоро иссякли.
Яшкин вернулся к штабному месту, к печке,назначив по пути две команды
пилитьиколотьдрова наулице,самопять устроилсяна чурбаке против
квадратно прорубленного горячего отверстия,снова распахнул руки, приблизил
к печке грудь, вбирал тепло, все не согреваясь от него.
В казарме былоне совсемтеплоине совсем холодно, каки бывает в
глубоком земляном подвале. Печка лишь оживляла зажатую в подземелье, тусклую
жизнь со спертым, неподвижнымвоздухом глухогопомещения, даи то изблизя
лишьоживляла. По обе стороны печи жердье нар было закопчено, но на торцах,
упрямобелеющих костями, как бы уже побывавшими в могиле,выступаласера.
Чуть слышный запах этой серы да слежавшейся хвои нанарах -- вместо постели
тоженастеленыжесткие ветки --разбавлялизапахигнили, праха и острой
молодой мочи.
Старообрядцы,уткнувшисьсмятымибородамидругвдружку,что-то
побубнили,посовещались,и один из них, здоровенный, в нелепом картузе без
козырька,состроенном в три этажа, пригибаясь, подошел к печи и положилна
колениЯшкинакруглый каравайхлебасорехово темнеющейкоркой,кусок
вареного мяса, двелуковицы, берестянуюзобенку с солью, сделанную ввиде
пенала. Яшкиндостализкармана складник,отрезал горбушкухлебасебе,
подумал, отрезал еще ломоть и, назвав фамилию -- Зеленцов, -- сунул в тут же
возникшие руки хлеб, комок мяса и принялся чистить луковицу.