Когда я возвращаюсь в магазин, там уже более оживленно, чем прежде: вокруг много маленьких детей, только теперь я уже к этому готова. Изучаю карту–схему и направляюсь прямо в секцию кроватей, не обращая внимания на путь, который указуют стрелки, да еще и срезаю углы, пробираясь между диванами, идя напрямик позади зеркал, забывая обо всем и вся. Присмотрела себе дешевую белую односпальную кровать, слишком солидную и стильную для тех денег, что она стоит, и записываю в блокноте ее шифр. Выбираю матрас, потом смотрю тканевые гардеробы, которые расположились (так удобно!) по пути, и беру простой, каркасный, с белым полотняным чехлом. Прежде я много раз бывала в «Икее», так что порядки мне известны, и я со свистом промчалась по торговому залу, заполняя свой желтый мешок всякой необходимой домашней утварью, и, чем больше товаров я набирала, тем легче становилось это делать, — это как гипноз, как наваждение, как болезнь под названием «лихорадка супермаркета». Устремляюсь дальше на склад самообслуживания, ящики с моими шифрами уже готовы, потом делаю круг на выдачу крупногабаритных товаров забрать свою кровать, где молодой азиат с добрыми блестящими глазами помогает мне погрузить все на тележку. Наконец добираюсь до кассы, где и очереди–то почти нет: должно быть, все еще рано. Кровать, матрас, штанга с вешалками для одежды, постельное белье, подушки, коврик, плафон на лампу, шторы — все это в радующих глаз оттенках белого или кремового стоит меньше 300 фунтов. Заняло у меня это чуть больше полутора часов, включая завтрак. Ощущаю глупое, но приятное довольство собой. Оставляю все, в том числе и мелочи, в отделе доставки с указанием привезти заказ после обеда и успеваю на автобус обратно в Финсбери — Парк. Выхожу у грязного магазинчика хозтоваров и покупаю самую большую банку белой блестящей эмали, валик и несколько кистей. Когда добираюсь домой (домой!), там, кажется, никого, кроме Смуглого Малого Один. Он готовит у плиты нечто тошнотворно пахнущее и нисколько не обращает на меня внимания, будто глухой, когда я залпом выпиваю стакан воды у раковины. Уже половина второго, нужно поторопиться. Бегом взлетаю по лестнице, переодеваюсь в футболку и единственные шорты, которые захватила с собой, сдвигаю старую кровать и шкаф на середину комнаты и принимаюсь красить.
Сегодня опять жарко, в комнате душно, но меня переполняет сумасшедшая жажда деятельности: похоже, у меня проявился безумный инстинкт устройства гнездышка, такой же, как когда я была… Цыкаю на себя, продолжаю работать, стараясь не думать. Комната маленькая, и я крашу ее всю целиком, не утруждаясь предварительной зачисткой, просто крашу себе и крашу поверх грязи и пыли, пока персиковые ДСП не обретают телесный цвет, взбухая тысячами сосочков, потом прохожусь по всей комнате снова и снова, не останавливаясь до тех пор, пока сосочки окончательно не исчезают. Жарко до того, что краска, похоже, высыхает быстро, позволяя малярничать безостановочно. Прихватываю заодно и оконную раму: той же самой краской, другой у меня нет, но это неважно, я добиваюсь того, чтобы стереть все, что было прежде.
Слышу звонок в дверь — старомодный мелодичный перезвон. Моя доставка из «Икеи»! Несусь вниз по ступенькам и настежь распахиваю входную дверь. Курьер вносит покупки в дом и складывает все в прихожей, добра так много, что, боюсь, это вызовет раздражение у моих новых соседей, если я все коробки оставлю тут. («Придется поторопиться».) Взбегаю опять наверх и продолжаю красить так, будто от этого зависит моя жизнь, а может, так оно и есть. Когда все сделалось белым, берусь за вызывающий тошноту старый матрас и тащу его через дверь, тяну через лестничную площадку и сталкиваю вниз по крутой длинной лестнице. Когда тот набирает скорость, открывается входная дверь, и вонючий изгвазданный матрас практически налетает на входящего человека–гору.
— Черт, простите, — бормочу.
— Что за дребедень вы тут устраиваете? — вспыхивает он, но смягчается, когда видит на верху лестницы меня в моих шортиках и всю в краске.
— Привет, я Эми… я Кэт, — говорю. — Я только въехала… Обустраиваю свою комнату.
— Я так и понял, — говорит мужчина, и я догадываюсь, что это, должно быть, Джером, кузен Шанель. — Вот что, давай–ка я тебе помогу с этим. — И он берет матрас, словно пачку хлопьев, и вышвыривает его вон, прямо к мусорным бакам.
— У тебя есть еще что–то, что ты собиралась с лестницы спустить? — спрашивает он, и я, мысленно возблагодарив бога, говорю, мол, да, пожалуйста, рама от кровати и шкаф. Джером идет под навес на заднем дворе и возвращается с кувалдой. Тут меня бьет тревога. Не потому, что на мне, считай, никакой одежды и я один на один во всем доме с незнакомым гигантом (он, кстати, в мою сторону кувалдой машет), а скорее потому, что не сообразила по–настоящему, как отнесется Шанель к выносу старой мебели, ведь мы, в общем–то, не договаривались, что я так далеко зайду в обустройстве комнаты. Решаю: если ей не по нраву придется моя замена кровати и шкафа, то я всегда могу предложить ей заплатить, надеюсь, это–то ее устроит. Так что встречаю Джерома наверху, он вздымает молот и крушит коричнево–бежевый шкаф, разбирает раму и спроваживает все это в палисадник, прямо за живую изгородь. Это занимает у него десять минут.
— Хочешь, помогу малость с обновками? — говорит он, и я начинаю чувствовать, словно мне крупно повезло и лучше такую возможность не упускать.
— Уверена, сама справлюсь, — бормочу, однако я уже устала и, хоть и не хотела, а получилось, что выговорила невнятно, вяло, — и Джером намек понял.
Он оказывается сущим чародеем с мебелью в плоских коробках, и уже через полчаса моя кровать свинчена, а поверх нее уложен извлеченный из пластикового чехла матрас, причем все проделано с такой легкостью, будто это кровать воздушная. Я к тому времени уже заканчиваю сочленять три детали своего гардеробчика с тканевой обтяжкой. Джером отметает мои благодарности и исчезает у себя в комнате, а я распаковываю простыни и одеяло с покрывалом — паковочные пакеты и коробки разбросаны по всей комнате. Стелю постель, старательно оберегая ее от все еще непросохших стен. Я даже не забыла купить вешалки для пальто, так что освобождаю дорожную сумку и развешиваю кое–что из одежды в своем легком, из ткани, гардеробе. Джером оставил мне свою отвертку, и пусть у меня это заняло втрое больше времени, чем у него, но я все–таки встаю на стул и управляюсь с тем, чтобы открутить карниз, снять выгоревшие и заплесневелые некогда абрикосовые занавески и повесить вместо них длинные, до пола, чисто белые шторы из хлопка. Краска так еще и не просохла, но это неважно: шторы едва касаются стен. Решительно настраиваюсь довершить обустройство, а потому иду, отыскиваю пылесос и не жалея сил чищу грязный ковер. Заменяю абажур на лампочке на простой белый плафон. Стаскиваю вниз весь паковочный мусор и сваливаю его в палисаднике рядом со всем остальным. Устала уже как собака, но все же возвращаюсь к себе в комнату и расстилаю кремовый жесткого ворса коврик, он приходится как раз впору, занимает почти весь пол рядом с кроватью и прячет под собой пятна на старом ковре, так что могу сделать вид, что их как бы и нет. Полное преображение. За прошедшие 36 часов у меня появляется новый дом, новая подруга, новое имя, а теперь еще и сверкающая новая спальня. «Зато ни ребенка, ни мужа», — доносится откуда–то голос. Пропускаю его мимо ушей и направляюсь в душ.
Отец близнецов вдруг проснулся и одним движением соскочил с кровати. Лежавшее рядом тело оставалось недвижимым и слегка похрапывало.