Он сразу пошел в душевую, чтобы смыть запах этой женщины. Его раздражало, что она все еще тут: обычно он четко следил, чтобы девицы уходили сразу после, — но вчера вечером он устал и сразу после исполнения всего положенного провалился в тяжелый сон. Может, ему нездоровилось.
Было всего шесть часов, слишком рано для завтрака, а второй день конференции начнется не раньше девяти, но Эндрю не хотелось быть в номере, когда девица проснется, слишком уж это интимно, и ему будет неловко. Не похоже, что она пошевелится в ближайшее время, прошлой ночью утомилась донельзя, и тут он со стыдом понял, что не может, как ни старается, вспомнить ее имени. В конце концов решил сам дать деру, пойти пройтись — в надежде, что к его возвращению она уйдет и тем ситуация будет спасена. Он быстро оделся, стараясь при этом не смотреть на кровать. Попытался как можно тише открыть дверь, и, хотя девица всхрапнула и перевернулась на другой бок, все же ему удалось выйти из номера, не разбудив ее. Почти беззвучно пошел по длинному неопрятному коридору из глухих дверей, перед парой которых еще со вчерашнего вечера стояли подносы с уже портящейся едой. Свободно Эндрю вздохнул, лишь когда дошел до лифта и зеркальные двери закрылись за ним, образовав золотистое отражение его самого. Эндрю знал, что он красив, но заметил, что облик его в последнее время поблек: может, из–за появившегося животика, или из–за того, что волосы редеть стали, или, проще, из–за того, что все его душевные передряги запечатлелись на его лице.
Проходя мимо стойки регистрации, он смотрел прямо перед собой, не обращая внимания на сидевшего за столиком ночного швейцара: у него и мысли не было предстать невежливым, просто не хотелось, чтобы гостиничный страж уловил стыд в его взгляде.
На улице Эндрю понятия не имел, куда податься, район этот не годился для прогулок, а потому наугад повернул налево и пошел вдоль уже оживленной городской магистрали. Пройдя шагов шестьсот с гаком, он уже перестал надеяться дойти до поворота, но в конце концов обнаружил слева улочку поменьше, которая еще через несколько сотен шагов сузилась и вышла к опрятному жилому массиву, немного похожему на тот, в котором они с семьей жили в Честере. В некоторых домах уже зажигался свет, и Эндрю представлял себе, что происходит за всеми этими чистенькими входными дверями. В полумраке раннего утра все эти шикарные семейные авто на стоянках возле домов, ряды бархатцев по бокам подъездных дорожек пестротой и яркостью красок словно бы обозначали незатейливые границы. Неужели у всех жизнь оказалась такой же ерундой, как и у него?
Все наперекосяк пошло еще раньше, когда Фрэнсис объявила, что беременна: слишком быстро это случилось после свадьбы, он не был к этому готов. Поведение его было банально: увлекся новой секретаршей. От полнеющей дома жены его магнитом потянуло в контору — обмениваться взглядами, обмирать от ее распущенности, когда она наклонялась над его столом, делая пометки на его письмах, от осознания, что трогать нельзя, хотя им обоим этого хотелось: это было
Когда он позже вернулся на работу в тот полетевший кувырком день, то нашел три сообщения от Фрэнсис, а потом еще два из больницы.
Ему стало нехорошо. Почувствовал, как неодобрительно смотрят ему вслед коллеги, когда он поспешил, опустив голову, к своей жене. Впрочем, потом потрясение оттого, что он пропустил собственно роды и все же неведомо как стал отцом близняшек–дочерей, лишь обострило его чувства к Виктории. Спустя несколько недель он возобновил связь с нею, невзирая на ощущение вины, невзирая на данные самому себе обещания. И дело было не в одной только страсти к своей секретарше, в нем говорила потребность отстраниться от неряшливой, измотанной жены и их крикливых малюток. Он стал чаще «задерживаться на работе», все меньше и меньше времени проводил дома, и в конце концов Фрэнсис перестала его спрашивать, когда он вернется, где он был, она, казалось, смирилась с тем, что есть. Так что, рассудил он про себя, это должно означать, что она на самом деле не против. И на душе у него стало легче.
Продолжая в то печальное утро петлять по улицам и дворикам Телфорда, Эндрю наконец увидел свою измену в истинном свете. Бросил. И жену, и детей бросил. Как мог он, будучи женатым меньше года и уже имея двойню дочурок, спутаться с кем–то еще? У него было такое чувство, что, не оставив Фрэнсис телом (этого просто быть не могло), он оставил ее душой, чувственно, а на его месте оставался какой–то пресный, невнятный муж и равнодушный отец для двух дочерей, которые выросли очень разными девочками: одна добротой и спокойствием походила на мать, другая же была взбалмошной и буйной.
И только когда наконец у Виктории лопнуло терпение (после не одного года невыполненных обещаний Эндрю: «Вот исполнится девочкам пять… шесть… семь…») и она оборвала их связь, Эндрю и пристрастился к случайным связям во время всяческих служебных мероприятий, какие предоставлялись ему его разъездной работой. А если временной разрыв между подобными возможностями оказывался слишком большим, он находил себе утешение с уличными девками средних лет в дешевых гостиницах Манчестера. При этом он себя заслуженно презирал.
Эндрю глянул на часы: четверть восьмого, надо отправляться в обратный путь. Нужно и в самом деле позвонить Фрэнсис до начала конференции и выяснить, как идут дела у Кэролайн в больнице — вес у нее начал стабилизироваться, и она весила уже почти шесть стоунов. Он так горько переживал за свою 15‑летнюю дочь, нелюбимуюматерью и заброшеннуюотцом. Острота, с какой он сознавал это, пронзала с той же силой, что и лучи по–южному весеннего солнца, пока он шел обратно к гостинице вдоль запруженной магистрали.
Эмили сидела за столом у себя в яркой квадратной спальне и пыталась сосредоточиться на подготовке к школьным выпускным экзаменам по математике. Без Кэролайн дом казался странным, лишенным характера: ее сестра–близняшка привносила в него казавшуюся неисчерпаемой энергию. И хотя Эмили и было скучновато без Кэролайн, все же она испытывала облегчение оттого, что Кэролайн наконец–то хоть чем–то помогают. Радовало ее и отношение матери к сестре: Фрэнсис странным образом за одну ночь превратилась в подлинную маму для Кэролайн, словно бы какой–то выключатель щелкнул, и Эмили ощутила, что — наконец–то! — перестала быть исключительным объектом материнского внимания. Может, это поможет и их с Кэролайн отношениям: Эмили делала все, чтобы ладить с сестрой, отыскивала оправдания ее поведению, в конце концов, и стоит ли удивляться, что Кэролайн так ревниво относится к ней, если с нее, Эмили, только что пылинки не сдувают. Удивительно, что лишь сейчас, когда сестры рядом нет, Эмили полностью осознала это.
Эмили росла прелестной девочкой. Она унаследовала причудливую натуру отца (однако без единой его слабости) наряду с силой и стоицизмом матери. Сочетание оказалось хорошим. Она была мила и внешне, и нравом, хорошо училась в школе, по–тихому известна, умеренно занимательна, по сути, прямая противоположность своей младшей сестре, от общения с которой все становилось плохо.