И
уже вследующуюсекунду она все забыла, не заметила даже, что дяде надоело
ждать ионвстализ-застола,непожелав ейспокойной ночи, онаи не
подумала,чтоон можетрассердиться; даиможно ливообщесердиться и
обижаться в этом чудесном мире! Для нее просто непостижимо, что не все шалят
и резвятся,невсе охваченыазартом веселья, невсе пылают отвосторга,
когда у нее голова идет кругом. Впервыезасвоидвадцатьвосемь летона
открыласебя,и этооткрытиенастолько опьянилоее, чтооназабылао
существовании других людей.
Вот исейчас,вгорячке,крутят волчком, она врываетсяв ресторан,
бесцеремонностаскивает на ходуперчатки(нукому здесь можетчто-то не
понравиться?), весело кричит двум молодым американцам "хэллоу" (кое-чему она
выучилась), направляетсячерез весь зал к тете и,нежно обняв ее сзадиза
плечи, целует в щеку. Лишь после этого восклицает с легким испугом:
- О, вы уже давно начали? Извините!.. Я же говорила им, Перси и Эдвину,
что на их убогом "форде" за сорок минут до отеля не доехать, как ни пыхти! А
они еще со мной спорили...Да, кельнер, подайте мне оба блюда сразу, чтоб я
догнала... Значит, инженер сам был за рулем,он замечательно водит, но я-то
заметила,чтостараяколымагабольшевосьмидесятиневыжимает,вот
"роллс-ройс"лорда Элкинса совсемдругое дело,акакие у него рессоры...
Впрочем, по правде говоря, я тоже виновата, потому что сама пробовала вести,
чуточку,Эдвин, конечно,был рядом... этосовсемлегко...знаешь, дядя,
когда научусь,я тебя первого повезу, не бойся, что с тобой,дядя? Ты ведь
не сердишься, что я чуть-чуть опоздала, нет?.. Клянусь, это не по моей вине,
я же имсразусказала,что засорок минут недоехать... нет, полагаться
можнотолько на себя...Пирожки-простообъеденье...Господи, какпить
хочется!..Ах,кто бызнал,дочего увасхорошо.Завтраднем опять
собираются, кажется до Ландека, но я сказала, что непоеду, надо же свами
погулять, в самом деле, никакого покоя нету...
Ее болтовня похожа нафейерверк.Лишьчерез некоторое время,вконец
истощившись,Кристиназамечает,чтоеевдохновенныйрассказвстречен
упорным, холодным молчанием. Дядя неподвижным взглядом уставился накорзину
с фруктами, будтоапельсины интересуют его больше, чемее болтовня, а тетя
нервно поигрывает ножом и вилкой. Ни один не произносит ни слова.
- Ты на меня не сердишься, дядя? - спрашивает Кристина.
- Нет, - ворчит он, - только давай поторапливайся.
Это вырвалосьу негостакимраздражением,что Кристинамгновенно
притихла,какпобитая собачонка.Онаопустила глаза, разрезанноеяблоко
испуганно положила натарелку, губы у неезадрожали.Тетя, сжалившись над
ней, задает отвлекающий вопрос:
- А что слышно отМэри? Дома все благополучно?Давноуже хотела тебя
спросить.
Кристина бледнеетеще больше,ее охватывает дрожь. Господи,ведь она
совсем забыла об этом! Уже целую неделю торчит здесь идажене задумалась,
что до сих порне получила ниодного письма, то есть иногдамысль об этом
мелькала, и она все собиралась написать, но опятьзакружилась, завертелась.
У нее сжалось сердце.
- Самане понимаю, покачто из дому нетнистрочки.Может,письмо
затерялось?
Теперь уже лицо тети строго вытягивается.
- Странно,- говорит она, - очень странно! Но может быть, этопотому,
чтотебя здесь знают только как мисс ван Боолен и письма для Хофленер лежат
у портье невостребованными? Ты у него спрашивала?
- Нет, - выдыхает кристина в тихом отчаянии.
Она четко помнит, что раза три или четыренамеревалась спросить, но ее
куда-то увлекали, и она опять забывала.
- Извини, тетя, минутку! - Она вскакивает из-за стола. - Сейчас узнаю.
Энтони опускает газету, он все слышал. И гневно смотрит ей вслед.
- Вот тебе пожалуйста! Мать тяжело больна, сама нам говорила, и даже не
поинтересовалась только порхает целыми днями! Теперь ты видишь, что я прав.
-Просто неверится,- вздыхаеттетя,- завосемь дней ни разу не
справилась,иведьзнает, каково там дома. А вначале тактревожилась, со
слезами на глазахрассказывала, как ейбылострашнооставлять мать одну.
Просто невероятно, до чего она изменилась.
ТемвременемКристинавернулась.Ужеиными,мелкимишажками,
растерянная, сконфуженная,подошлакстолуи,сжавшись,словноожидая
заслуженногоудара, села в широкоекресло. Действительно,у портье лежали
триписьмаидвеоткрытки;каждыйденьФуксталерстрогательной
заботливостьюсообщал подробные сведения, аона-боже, стыд-то какой! -
лишьоднаждынаскорочеркнулакарандашомодну-единственнуюоткрытку из
Челерины. Ниразу она больше не взглянулана любовноначерченную, красиво
заштрихованную карту, которую преподнес ей добрый, надежный друг, она вообще
не вынимала его маленький подарок из чемодана; непроизвольно стремясь забыть
свое прежнее "я", она забыла все, чтостояло за Кристиной Хофленер, - мать,
сестру, друга.
- Нучто, -спрашиваеттетя,увидев, чтописьмавдрожащейруке
племянницы еще не вскрыты, - не собираешься их читать?
- Да, да, сейчас, - бормочет Кристина.
Онапослушно разрывает конвертыи, непосмотрев на число,пробегает
глазами ровные, аккуратные строчки. "Сегодня, слава богу,немного лучше", -
сообщаетФуксталерв одном письме, и в другом: "Поскольку яВам клятвенно
обещал, уважаемая фройляйн, достоверно писать о самочувствии Вашей почтенной
матушки,должен, ксожалению,сообщить,что вчерамы былиобеспокоены.
ВолнениевсвязисВашимотъездомвызвалонебезопасноевозбужденное
состояние.