Пит прав. Ну просто «трахни меня, Фредди», верно?
— Ай! — Он протягивает руку, и Бивер отдает коробку.
Слабоумный прижимает ее к себе и улыбается им.
Чудесная улыбка, думает Генри, улыбаясь в ответ. Почему-то вспоминаешь, как мерзнешь, когда долго плаваешь в океане, но потом вылезешь на песочек, закутаешь костлявые плечи и спину, обтянутые гусиной кожей, и снова становится тепло.
Джоунси тоже улыбается.
— Даддитс, — спрашивает он, — а который из них пес?
Слабоумный озадаченно морщит лоб.
— Пес, — повторяет Генри. — Который из них собака?
Теперь Даддитс, совершенно сбитый с толку, поворачивается к нему.
— Покажи Скуби Ду, — просит Бивер, и лицо Даддитса проясняется.
Он тыкает пальцем в картинку.
— Уби! Уби — Уби-У! Эо аака!
Все хохочут. Даддитс тоже смеется, и в этот момент слышится свист Пита. Они пускаются в путь и добираются чуть не до половины дороги, но тут Джоунси осеняет:
— Подождите! Подождите!
Он бежит к облупленному окну офиса, прилипает лбом к стеклу, загораживаясь ладонями от солнечных лучей, и Генри вдруг вспоминает, зачем они пришли. «Киска»! Джин-как-ее-там. Кажется, это было тысячу лет назад.
Минут через десять Джоунси зовет:
— Генри! Бив! Сюда! Оставьте парня!
Бивер бежит к Джоунси. Генри поворачивается к слабоумному и строго говорит:
— Стой здесь, Даддитс. Прямо здесь. Никуда не уходи, ладно?
Даддитс таращится на него сияющими зелеными глазами, все еще обнимая коробку. Потом кивает, и Генри присоединяется к друзьям у окна. Приходится потесниться. Бивер ворчит, что какой-то мудак наступил ему на ногу, но все в конце концов улаживается. Вскоре появляется удивленный их исчезновением Пит и втискивает физиономию между плечами Генри и Джоунси.
Вот они, четверо мальчишек, торчат перед пыльным окном бывшего офиса, прижав ладони к вискам, чтобы лучше видеть. А пятый смирно стоит позади, на спутанной дорожной траве, благоговейно прижимая коробку для завтраков к узкой груди и глядя в осеннее небо, где солнце пытается прорваться сквозь облачный заслон.
За грязным стеклом (на котором остаются полумесяцы их детских лбов) — большая пустая комната. На немытом полу рассыпаны белые сплющенные личинки, в которых Генри узнает гондоны. На стене, той, что прямо напротив окна, висит доска объявлений, к которой пришпилены карта северной части Новой Англии и полароидная фотография женщины, поднявшей юбку. Но никакой «киски», все скромно прикрыто белыми трусиками. И она вовсе не школьница. Ей не меньше тридцати.
— Святой Боже, — охает Пит, пронзая Джоунси презрительным взглядом. — И мы тащились сюда за этим?!
Джоунси, похоже, уже готовый оправдываться, внезапно расплывается в улыбке и тычет большим пальцем через плечо.
— Нет, — качает он головой. — Мы пришли за ним.
Генри вышвырнуло из воспоминаний грубым, но действенным толчком: осознанием поразительного и совершенно неожиданного факта. Он насмерть перепуган, и довольно давно. Обезумел от страха. Нечто новое упорно маячило как раз за порогом разума, сдерживаемое необычайно яркими воспоминаниями о первой встрече с Даддитсом, и теперь рванулось вперед с угрожающим воплем, собираясь занять свое законное место.
Генри притормозил посреди дороги, суматошно размахивая руками, чтобы удержаться от очередного падения, и замер, в ужасе вытаращив глаза. Он всего в двух с половиной милях от «Дыры в стене», почти дома. Что же, во имя Господне, на этот раз?
Облако, подумал он. Нечто вроде облака, вот что это такое. Не могу сказать, что именно, но чувствую, в жизни никогда так ясно не чувствовал.
Во всяком случае, во взрослой жизни. Нужно свернуть с дороги. Я должен убраться от него подальше. Убраться от кино. В облаке какое-то кино. Из тех, что любит Джоунси. Ужастик.
— Глупо, — пробормотал он, зная, что это не глупо. И услышал приближающееся «плюх-плюх-плюх» вертолета со стороны «Дыры в стене» и нарастающий рев снегохода, почти наверняка «арктик кэт», хранившегося в сарае… но быстрее всего надвигалось красно-черное облако с фильмом внутри, какая-то ужасающе злая энергия, пытавшаяся его настичь.
Генри застыл, не в силах шевельнуться, охваченный мириадами детских страхов: чудовища под кроватью, скелеты в гробах, черви, копошившиеся под перевернутыми камнями, мохнатая слизь, останки давно спекшейся крысы, обнаруженные, когда отец отодвинул от стены плиту, чтобы проверить розетку. И страхами уже не детскими: отец, заблудившийся в собственной спальне и воющий от страха; Барри Ньюмен, сбегающий из кабинета Генри: толстая физиономия искажена безмерным ужасом, потому что его настойчиво попросили заглянуть туда, куда он заглядывать не желал, а может, и не мог; он сам, сидящий без сна в четыре утра, со стаканом скотч-виски: весь мир — мертвая пустыня, его собственный мозг — мертвая пустыня, и, о беби, до рассвета тысяча лет, целая вечность, а все колыбельные запрещены. Аннулированы. И все это заключено в красно-черном облаке, устремившемся к нему с неба, подобно коню бледному, все это, и куда, куда больше. Всякие пакости, которые только могут прийти в голову, сейчас мчатся к нему не на бледном коне, а на старом снегоходе с облупившейся краской. Не смерть, но хуже смерти. Мистер Грей.
Прочь с дороги! — вопит мозг. — Немедленно! Прячься!
Мгновение он не мог пошевелиться, ноги, казалось, приросли к земле. Царапина на бедре от сломанного поворотника жгла раскаленным железом. Теперь он понимал, что чувствует олень, пойманный в капкан неумолимых огней фар, или бурундук, тупо подпрыгивающий перед носом приближающейся газонокосилки. Облако лишило его инстинкта самосохранения, способности вырваться. Он замер, как беспомощный кролик перед коброй.
И как ни странно, к жизни его возвратили все эти мысли о самоубийстве. Разве не он мучился над выбором пятисот бессонных ночей? Только затем, чтобы кто-то неведомый, охваченный охотничьим азартом, сделал это за него? Нет уж, дудки! Страдания сами по себе достаточно неприятны, но позволить своему перепуганному телу превратить эти страдания в пародию покорным ожиданием демонов, заранее потирающих руки от восторга? Ну нет, такого он не допустит!
Итак, он заставил себя сдвинуться с места, медленно, словно в ночном кошмаре, продираться сквозь внезапно загустевший, как кисель, воздух. Ноги поднимаются и опускаются, словно в подводном балете. Словно в замедленной съемке. Неужели еще несколько минут назад он бежал по дороге? Действительно бежал? Сама мысль об этом казалась невероятной, как бы ни были сильны воспоминания.
Но все же он упорно продолжал делать шаг за шагом, шаг за шагом, а вой мотора становился все ближе, превращаясь в рычание зверя. И наконец он вломился в деревья на обочине дороги, футов на пятнадцать в глубину, где почти нет снега, только легкий серебристый пух на ароматных оранжево-бурых иглах. Генри повалился на колени, всхлипывая от ужаса и затыкая рот рукой, чтобы заглушить звуки; что, если его услышат? Мистер Грей, облако — это мистер Грей, и что, если он услышит?
Он прокрался за поросший мхом еловый ствол, обнял его и осторожно выглянул из укрытия, пытаясь рассмотреть что-то сквозь потную завесу упавших на глаза волос. И увидел в хмуром сумеречном свете вспышку света. Она колеблется, дрожит, перемещается. Горящая фара.
Генри беспомощно застонал в надвигающейся тьме. Круг света проник в мозг, пожирая мысли, наполняя его пугающими образами: молоко на подбородке отца, паника в глазах Барри Ньюмена, истощенные тела и огромные глаза, пристально глядевшие в никуда из-за колючей проволоки, женщины с содранной кожей и повешенные мужчины.