Только я не помнил, чтобы Кэтрин Хепберн выглядела такой старой, даже когда состарилась.
Середину комнаты занимал длинный низкий стол, похожий на тот, что отец поставил в подвале нашего дома для своих электрических поездов. Только этот покрывала не искусственная трава, а какое-то светлое дерево, может, бамбук. Стол заполняли игрушечные дома и фарфоровые статуэтки: мужчины, женщины, дети, домашние животные, животные из зоопарка, мифические существа. И если уж говорить о мифических существах, то парочку изготовили чернолицыми, нарываясь на недовольство НАСПЦН.
Элизабет Истлейк взглянула на Уайрмана с той нежной радостью, которую я с удовольствием бы нарисовал… хотя не уверен, что кто-нибудь воспринял бы это серьезно. Сомневаюсь, что в нашем искусстве мы верим простым и чистым эмоциям, хотя постоянно видим их вокруг нас, изо дня в день.
– Уайрман! – воскликнула женщина. – Я проснулась рано и так хорошо провела время с моими статуэтками. – Говорила она с сильным южным акцентом: «ста-а-туэтка-а-ми». – Посмотри, вся семья дома!
В конце стола стояла маленькая копия особняка с колоннами. Вспомните Тару из «Унесенных ветром» и не ошибетесь. Или уса-а-дьбу, если вы говорите, как Элизабет. Вокруг стояли с десяток статуэток. Словно собрались на какую-то церемонию.
– Это точно, – согласился Уайрман.
– И школа! Я поставила детей рядом со школой! Посмотри!
– Я посмотрю, но вы знаете, я не люблю, когда вы встаете без меня.
– Мне не хотелось вызывать тебя по рации. Я действительно очень хорошо себя чувствую. Пойди и посмотри. И пусть посмотрит твой новый друг. Ох, я знаю, кто вы! – Она улыбнулась и поманила меня пальцем. – Уайрман мне все о вас рассказывает. Вы поселились в «Салмон-Пойнт».
– У него свое название – «Розовая громада», – вставил Уайрман.
Она рассмеялась. Как часто случается с курильщиками, смех перешел в кашель. Уайрман поспешил к ней, поддержал. Мисс Истлейк не возражала.
– Мне нравится, – одобрила она, когда смогла говорить. – Ох, милый мой, мне очень нравится! Подойдите и посмотрите, как я поставила детей. Мистер?.. Я уверена, мне называли вашу фамилию, но не могу вспомнить, как и многое другое, мистер?..
– Фримантл, – подсказал я. – Эдгар Фримантл.
Я подошел к ее столу со статуэтками. Она протянула мне руку. Не мускулистую, но большую, как и ее ноги. Она не забыла, как здороваются, и руку пожала мне крепко. При этом с живым интересом разглядывала меня. Мне понравилось, что она так легко признается в проблемах с памятью. Что же касалось болезни Альцгеймера, была она у нее или нет, но я запинался и в разговоре, и в поиске слов куда чаще, чем мисс Истлейк.
– Приятно познакомиться с вами, Эдгар. Я видела вас раньше, но не помню, где и когда. Потом вспомню. «Розовая громада»! Это лихо!
– Мне нравится дом, мэм!
– Хорошо. Я очень рада, когда он нравится. Дом для художника, знаете ли. Вы – художник, Эдгар?
Она смотрела на меня бесхитростными синими глазами.
– Да. – Я дал самый простой, самый быстрый и, возможно, правдивый ответ. – Скорее да, чем нет.
– Разумеется, художник, дорогой, я это сразу поняла. Мне нужна одна из ваших картин. Уайрман обговорит с вами цену. Он не только прекрасный повар, но и юрист. Он вам это говорил?
– Да… нет… я хочу сказать… – Я сбился. Она постоянно переводила разговор с одного на другое. Уайрман, этот негодяй, выглядел так, будто с трудом сдерживает смех. Отчего мне тоже хотелось рассмеяться.
– Я пытаюсь собирать картины всех художников, которые останавливались в вашей «Розовой громаде».
Уайрман, этот негодяй, выглядел так, будто с трудом сдерживает смех. Отчего мне тоже хотелось рассмеяться.
– Я пытаюсь собирать картины всех художников, которые останавливались в вашей «Розовой громаде». У меня есть картина Харинга, написанная там. И рисунок Дали.
Вот тут желание смеяться пропало напрочь.
– Правда?
– Я скоро вам его покажу, этого не избежать, он в телевизионной комнате, а мы всегда смотрим Опру. Верно, Уайрман?
– Да, – кивнул он и глянул на часы, закрепленные на внутренней стороне запястья.
– Но нам не обязательно смотреть эту передачу от начала и до конца, потому что у нас есть замечательное устройство, которое называется… – Она замолчала, нахмурилась, приложила палец к ямочке на пухлом подбородке. – Вито? Оно называется Вито, Уайрман?
Он улыбнулся.
– «ТиВо», мисс Истлейк.
Она рассмеялась.
– «ТиВо», разве не забавное слово? И разве не забавно, как формально мы обращаемся друг к другу. Он для меня Уайрман, я для него – мисс Истлейк… если только я не расстроена, а такое случается, когда я что-то забываю. Мы – как персонажи в пьесе! Счастливой пьесе, где все поют, как только начинает играть музыка! – Она рассмеялась, показывая, какая замечательная это пьеса, но в смехе чувствовался и надрыв. И впервые ее акцент заставил меня подумать о Теннесси Уильямсе, а не о Маргарет Митчелл.
– Может, нам пора перейти в другую комнату и посмотреть Опру, – мягко, очень мягко предложил Уайрман. – И я думаю, вам нужно присесть. Вы сможете выкурить сигарету, когда будете смотреть Опру, и вы знаете, как вам это нравится.
– Через минуту, Уайрман, через минуту. У нас так редко бывают гости! – Она повернулась ко мне. – Что вы за художник, Эдгар? Вы верите в искусство ради искусства?
– Определенно, искусство ради искусства, мэм.
– Я рада. Таких художников «Салмон-Пойнт» любит больше всего. Как вы его называете?
– Мое искусство?
– Нет, дорогой… «Салмон-Пойнт».
– «Розовая громада», мэм.
– Отныне он – «Розовая громада». А я для вас – Элизабет.
Я улыбнулся, не мог не улыбнуться, потому что в ее голосе звучала скорее серьезность, чем игривость.
– Хорошо, Элизабет.
– Прекрасно. Скоро мы пойдем в телевизионную комнату, но сначала… – Она перевела взгляд на стол. – Ну, Уайрман? Ну, Эдгар? Видите, как я расставила детей?
Десяток статуэток стояли слева от здания школы, лицами к нему. Словно готовились к перекличке.
– И что вы можете об этом сказать? – спросила она. – Уайрман? Эдуард? Кто первый?
С именем она ошиблась, но я привык к ошибкам. И на этот раз она «поскользнулась» на моем имени.
– Перемена? – спросил Уайрман и пожал плечами.
– Разумеется, нет, – ответила Элизабет. – Будь это перемена, они бы играли, а не стояли толпой и не таращились на школу.
– Это или пожар, или учебная тревога, – предположил я.
Она перегнулась через ходунки (Уайрман, всегда начеку, схватил ее за плечо, чтобы она, потеряв равновесие, не упала вместе с ними) и поцеловала меня в щеку. Это меня чертовски удивило, но не вызвало отрицательных эмоций.
– Очень хорошо, Эдуард! – воскликнула она. – А теперь, скажите, учебная это тревога или пожар?
Я задумался, вопрос был не из сложных, если не воспринимать его в шутку.
– Учебная тревога.
– Да! – Синие глаза радостно блеснули.