Прочие расходы его были весьма умеренны.
Свою мебель Чарльз завещал поименованному в письме «другу-живописцу». Дар был щедрый, но не настолько, чтобы вызвать пересуды.
Его деньги, фабрика и особняк отошли к Уильяму.
Доре по завещанию достались картины.
Дни проходили один за другим, и вот настал тот самый день. «Сегодня я достиг возраста, в котором умер мой кузен». Был выходной, так что он не мог искать спасения в фабричном шуме и суете. Тревога усугублялась возникшим в груди ощущением: там время от времени словно что-то подпрыгивало и затем проваливалось в пустоту.
Дети прервали игру в мяч. Пол повернулся к Доре: как самая старшая, она должна показать, стоит ли им беспокоиться по этому поводу.
Зов повторился, переходя в истошный вопль:
– РОЗА!
Дора выпустила из рук мяч.
– Приглядите за Люси, – сказала она братьям.
Пол и Фил заняли позиции бдительных стражей слева и справа от коляски, в которой спала их маленькая сестра, а Дора помчалась через лужайку к дому.
Отца она отыскала, идя на звук: он сидел на полу в своем кабинете и подвывал, как от боли, временами сбиваясь на хрип. Лицо его приобрело восковой оттенок, тело лихорадочно подергивалось.
– Мама еще не вернулась, – сказала Дора, глядя на него растерянно. – И миссис Лейн куда-то ушла.
– Дымоход! – произнес он дрогнувшим голосом.
Она взглянула на камин с давно потухшими углями – в последний раз его топили накануне вечером.
– Слушай!
Дора прислушалась. А слух у нее был острый. Тиканье часов в холле. Шум реки в отдалении. Скрип половицы, когда она наклонилась. Легкий шорох ее волос, когда она повернула голову. Судорожные вдохи и выдохи отца.
– Ничего необычного, – сказала она, и одновременно раздался крик Уильяма:
– Ну вот, опять!
И она действительно что-то услышала. Звук совпал по времени с ее последними словами и был ими перекрыт, но все же она его уловила – очень-очень тихий, почти что никакой.
Она подошла к камину и, пригнувшись, наставила ухо.
Отец по-прежнему быстро и шумно дышал, охваченный паникой. Она приложила палец к губам, и он притих, глядя на дочь широко раскрытыми глазами.
Звук повторился, на сей раз сопровождаемый слабым движением в каминной трубе, по которой вниз плавно стекла струйка сажи. Отец вздрогнул всем телом.
– Это птица застряла в дымоходе, – сказала Дора.
Уильям непонимающе уставился на дочь.
– Просто птица, только и всего.
Она помогла отцу подняться с пола, отвела его в гостиную и усадила в большое кресло, подставив под ноги скамеечку. Затем принесла одеяло и укрыла его, старательно подоткнув края, потрогала лоб – не горячий ли? – и пригладила волосы.
– Ну вот, – сказала она, – теперь все хорошо.
Вернувшись в кабинет, она закрыла дверь и подняла оконные рамы как можно выше, для чего пришлось забираться на стул. Теперь оставалось только ждать. Чтобы как-то развлечься, она принялась щелкать костяшками счетов и дополнила список задач в отцовском блокноте еще одним пунктом: «Выдать Доре пенни».
Поток сажи шумно обрушился в камин, и нечто черное вырвалось из его зева в комнату. Истерическое биение крыльев, удары – шмяк! шмяк! шмяк! – в стену, в потолок, в верхнюю часть оконной рамы. Затем воздушная волна задела ее щеку, обезумевшая птица пронеслась мимо и, угодив в раскрытое окно, исчезла.
Клубы тонкой угольной пыли медленно дрейфовали по комнате. Сажа была у Доры на языке, от сажи першило в горле.
А это что? Как печально! И как красиво! Птица оставила о себе память в виде смазанных оттисков оперения на стене и на потолке. И еще один, призрачно-серый, на оконном стекле.
И еще один, призрачно-серый, на оконном стекле.
Она взобралась на стул, чтобы дотянуться до края рамы и закрыть окно. Прямо перед ее лицом оказалось то самое пятно сажи, и Дора помедлила, его разглядывая. Местами оттиск вышел на редкость четким, включая мелкие детали перьев: стержни, бородки, опахала. А вот здесь идеально отпечатался самый кончик пера. Папа не должен это видеть, решила она.
Отметины на потолке и стене находились слишком высоко, и Дора не могла до них добраться, а оконный отпечаток она стерла рукавом, на котором осталось черное пятно.
Бедная птица.
Не надеясь ее увидеть, Дора на секунду подняла взгляд к небу. Там ничего не было.
Она задержала взгляд еще на секунду.
– Ох! – воскликнула Дора, увидев на переднем плане черного, с блестящим отливом грача.
– Тебе это в самом деле нравится? – спросила Роза, озадаченная столь бурной реакцией дочери.
– Грач смотрит прямо на меня! – Дора развеселилась. – Разве вы не замечаете? Смотрит и словно смеется.
Она повернула картину к маме и Мэри, чтобы те могли ее получше рассмотреть. Роза с улыбкой склонила голову набок, бессознательно подражая нарисованной птице.
– Не понимаю, с чего ты взяла, будто он смеется. Да и какой может быть смех с таким-то клювом! И куда же мы это повесим?
Дора внезапно переменилась в лице.
– Папа не любит птиц.
– Неужели? – удивилась ее мама.
Дора вновь завернула картину и перевязала ее бечевкой.
– Я спрячу ее под своей кроватью – до той поры, когда выйду замуж и буду иметь собственный дом.
Роза, посчитавшая эту картину довольно неприятной, возражать не стала.
Заказчиков становилось все больше. Уильям вкладывал средства в замену изношенной и устаревшей техники – в частности, приобрел новейшие чесальные машины. Временами он давал ссуды другим фабрикантам, преследуя далеко идущие цели. Когда у тех (как рассчитывал Уильям) возникнут серьезные проблемы, он в качестве кредитора узнает об этом одним из первых. В его планах уже была экспансия за пределы Беллменской фабрики.
Миссис Лейн согласилась присмотреть за детьми, и Роза уехала.
Через шесть дней она прислала короткое письмо. Ее мать скончалась.
Утром Уильям отправился в Вичвуд и принял участие в похоронной церемонии вместе с отцом и братьями Розы, а сама она, как принято, осталась в доме родителей оплакивать утрату со своими сестрами.
Было решено, что Уильям и Роза вернутся в Уиттингфорд на следующий день, а эту ночь проведут на ферме. Роза шесть дней и ночей просидела у постели матери и потом еще двое суток скорбела. Теперь у нее больше не осталось слез. Если что и могло помочь ей в таком состоянии, так это сон – и присутствие любимого человека. Она задула свечу и повернулась к мужу. Тот лежал рядом с ней, застывший и напряженный, словно чужой.
– На похоронах был один человек, – произнес в темноте Уильям, – и я не знаю, кто он такой.
Роза поняла, что он ждет от нее какой-то реакции.
– Он заходил сюда после кладбища? – спросила она.
– Нет.
Тогда почему он об этом спрашивает? Какой смысл спрашивать ее о человеке, которого она даже не видела? Там, на похоронах, были только мужчины. Почему не спросить у них? Но вслух она этого не сказала.
– Мой брат его знает, наверное.
Голос ее прозвучал резковато. Роза тут же простила себя за эту резкость, одновременно простив и Уильяма за его неуместные в данных обстоятельствах расспросы.
Она обняла мужа, нуждаясь в его поддержке и утешении.
– Как это было, когда ты потерял свою маму?
Если она сможет вызвать в нем воспоминания о собственном горе, быть может, это подскажет ему, как утешить ее…
– Он был и там.