— Альфред, отрегулируй температуру в комнате.
— Хорошо, Сьюзен.
— Альфред, объясни причину тревоги.
— Все в порядке, Сьюзен.
— Дерьмо!
Программа речевого модуля предусматривала кое-какие типовые фразы, введенные исключительно для удобства пользователя, однако ограниченная способность компьютера распознавать нестандартные реплики владельца и адекватно на них реагировать порой раздражала безмерно. В такие минуты сложная машина казалась Сьюзен тупой грудой железок, непомерно дорогой игрушкой, предназначенной не для нормальных людей, а для психов, помешанных на современных компьютерных технологиях.
Она и сама не могла бы объяснить, почему выбрала именно это кодовое слово. Должно быть, Сьюзен получала подсознательное удовольствие от возможности приказывать кому-то по имени Альфред. И от сознания того, что этот Альфред должен беспрекословно ей подчиняться.
Если именно в этом было все дело, то у нее имелись все основания беспокоиться о состоянии своей психики. Возможно, Сьюзен не помешал бы курс психоанализа, однако она старательно гнала от себя эти мысли. Думать об этом ей не хотелось.
И она продолжала сидеть в темноте.
Она была так прекрасна!
Прекрасна!
Она сидела в темноте обнаженной. И она была совершенно одна. Она даже не подозревала, как скоро и как сильно изменится вся ее жизнь.
— Альфред, включи свет! — скомандовала она.
Ночники по углам комнаты нерешительно мигнули и зажглись, постепенно разгораясь. Просторная спальня возникала из темноты не сразу, а частями, словно объемное черно-серое изображение на протравленном кислотой серебряном подносе под куском жесткого войлока. Ночное освещение было совсем тусклым, но если бы Сьюзен потребовала больше света, компьютер повернул бы регулятор реостата и включил дополнительные лампы.
Но Сьюзен молчала, и освещение в спальне оставалось приглушенным.
Сьюзен всегда чувствовала себя уютнее в полутьме. Даже ярким весенним днем, когда воздух снаружи звенел от десятков птичьих голосов, когда ветер нес с собой запахи трав и цветущего клевера, а солнечный свет, напоминающий золотой дождь, освещал сад, делая его похожим на земной рай, она предпочитала тень и приказывала опустить жалюзи.
Сьюзен встала с кровати и выпрямилась во весь рост. Она была совсем худенькой, подтянутой и гибкой, точно подросток, но вместе с тем — вполне оформившейся и бесконечно женственной. Когда серебристый свет от ламп упал на ее гладкую кожу, он сразу стал золотистым, и ее тоненькая фигурка, казалось, сама засветилась в темноте, словно где-то внутри Сьюзен скрывался свой собственный источник энергии.
Когда она входила в свою спальню, скрытая камера наблюдения в углу автоматически выключалась, обеспечивая ей абсолютное уединение. Она сама проверила ее, прежде чем лечь в постель, и все же ее не покидало ощущение того, что за ней наблюдают...
Повернув голову, Сьюзен поглядела в дальний угол комнаты, где среди завитушек лепного карниза был замаскирован объектив видеокамеры. В полутьме спальни она с трудом нашла крошечное темное пятнышко, да и то только потому, что доподлинно знала, где нужно искать.
Нашла и полуосознанным жестом прикрыла руками свои обнаженные груди.
Она была прекрасна.
Прекрасна, как мадонна Возрождения.
Как Венера Боттичелли, которая нагой выходит из морской пены.
Прекрасная и стройная, она стояла возле своей узкой китайской кровати, смятые покровы которой все еще хранили тепло и запах ее тела. Если бы дотронуться до тонкого египетского хлопка простынь, если поднести их к лицу, это тепло и этот запах еще можно было бы ощутить, но рядом никого не было.
Сьюзен была одна.
И она была прекрасна.
— Альфред, мне нужен отчет по камере наблюдения в спальне.
— Камера отключена.
Дом ответил быстро, без колебаний, и все же Сьюзен продолжала смотреть вверх и хмуриться.
Она была очень красивой.
Она была настоящей.
Она была Сьюзен.
Ощущение, что за ней наблюдают, прошло так же неожиданно, как и появилось.
Сьюзен опустила судорожно прижатые к груди руки и с трудом распрямила сжатые в кулаки пальцы. На мякоти ладоней остались крошечные полулунные вмятинки от ногтей.
Шагнув к ближайшему окну, она приказала:
— Альфред, подними защитные жалюзи.
Тяжелые горизонтальные рольставни, собранные из крепких стальных полос, были смонтированы с внутренней стороны высокого трехстворчатого окна. Электрический сервомотор негромко зажужжал, и жалюзи послушно поползли вверх по узким боковым направляющим. Через несколько секунд они исчезли в специальных пазах под оконной перемычкой.
Стальные жалюзи не только надежно запирали окно на ночь, они также не давали свету снаружи тревожить сон обитателей дома. Теперь, когда жалюзи были убраны, в спальню проникло бледное лунное сияние. Просеянное сквозь узкие листья веерных пальм, оно сделало тело Сьюзен полосатым, как у зебры.
Из окна второго этажа ей был виден плавательный бассейн во внутреннем дворе. Вода в нем была черной, как мазут, а на поверхности дрожало отражение разбитой вдребезги луны.
Нижняя веранда, выложенная светлым кирпичом, была огорожена резными каменными перилами. За перилами лежал английский газон, казавшийся в Темноте почти черным, а дальше, почти уже невидимые в ночном мраке, неподвижно застыли веерные пальмы и густые индийские лавры.
Из окна лужайка и внутренний двор выглядели такими же мирными и пустынными, как и на экране следящих мониторов. Ни намека на движение, ни одной странной тени, ничего.
Значит, тревога была ложной. А может быть, разбудивший Сьюзен громкий звук вырвался из какого-то забытого ею сна.
Она повернулась, чтобы снова лечь в постель, но на середине спальни остановилась и пошла к двери, ведущей из комнаты.
Уже не в первый раз Сьюзен просыпалась среди ночи, разбуженная каким-то невнятным, полузабытым кошмаром. Живот ее сводило судорогой страха, кожа была мокрой от пота, а сердце стучало так медленно, словно вот-вот остановится. Очень часто она была не в силах снова уснуть и до утра ворочалась с боку на бок или металась по комнате, словно тигрица в клетке.
Сейчас, голая и босая, Сьюзен отправилась исследовать дом. Тоненькая и гибкая, она была похожа и на скользящий по паркету лучик лунного света, и на богиню Диану — охотницу и защитницу. Грациозная геометрия ее движений была совершенной.
Сьюзен...
Как было записано в ее дневнике, к которому Сьюзен возвращалась почти каждый вечер, после развода с Алексом Харрисом она чувствовала себя совершенно свободной и абсолютно независимой. Ей было уже тридцать четыре, но только сейчас она поняла, что это такое — самой распоряжаться своей жизнью.
Теперь ей никто не был нужен. Наконец-то она поверила в себя и свои силы.
Впервые за много лет неуверенности, сомнений, самокопаний, измученная навязчивым желанием услышать слова одобрения и поддержки от кого-то более сильного, более мудрого, Сьюзен сумела разорвать тяжкие цепи, сковывавшие ее с прошлым. Впервые она осмелилась бросить вызов неотступно преследовавшим ее страшным воспоминаниям и сразиться с ними. Вместо того чтобы постараться выбросить из памяти давний кошмар, Сьюзен повернулась к нему лицом и победила, обретя спасение и свободу.
И это изменило ее.
Раскрепостившись, Сьюзен обнаружила в глубинах своей опаленной, обугленной души что-то незнакомое, неукротимое, дикое, и ей захотелось это исследовать. Погрузившись в себя, Сьюзен обнаружила там душу и дух ребенка, которым она никогда не была, но могла бы быть, — душу, которую она считала безвозвратно потерянной, растоптанной, погибшей еще три десятилетия назад.