На всем Среднем Западе.
Прошло всего-то два дня, а меня уже натурально тошнит от пережаренной жирной еды, что подают в придорожных закусочных на стоянках для грузовиков. Я хочу сельдерея. Я хочу золотистой фасоли. Я хочу овсяных отрубей, богатых клетчаткой, коричневого риса и чего-нибудь мочегонного.
— Вот оно, началось, — говорит Фертилити, глядя на Адама. — То, о чем я тебе говорила. Надо его где-нибудь запереть на время. Где-нибудь в одном месте. А то у него ломка. Синдром отвыкания от всеобщего внимания.
Они запихивают меня в особняк d’Elegance как раз в тот момент, когда водитель включает двигатель. Тащат меня в дальнюю спальню, где есть только огромный матрас на полу и средиземноморский комод с большим зеркалом. Я слышу, как они возятся за дверью — придвигают к двери тяжелую мебель в средиземноморском стиле. Диваны, боковые столики, лампы в виде старинных винных бутылей, музыкальный центр и высокие барные табуреты.
Техас проносится мимо в сумерках за окном спальни. За окном пролетает знак: Оклахома-Сити, 250 миль. Спальня дрожит и трясется. Крошечные желтые цветочки подрагивают на обоях, так что уже очень скоро меня начинает тошнить. В каком бы углу я ни встал, я все равно вижу свое отражение в зеркале.
Без ежедневной порции ультрафиолета моя кожа становится бледно-белой. Может быть, это только мое воспаленное воображение, но у меня, кажется, зуб шатается. Я очень стараюсь не паниковать.
Я снимаю рубашку и пристально изучаю себя в зеркале на предмет повреждений и поломок. Встаю боком к зеркалу и втягиваю живот. Мне сейчас очень бы не помешала хорошая доза дуратестона. Или анавара. Или дека-дюраболина. При моем новом цвете волос лицо кажется бледным, бесцветным. Словно полинявшим. Последняя операция на веках прошла не очень успешно, и у меня под глазами уже показались мешки. Судя по ощущениям, волосы скоро начнут выпадать. Я встаю спиной к зеркалу и оборачиваюсь назад — не полезли ли волосы на спине.
За окном пролетает знак: Грунтовая обочина.
Остатки крема для автозагара спеклись в уголках глаз, в морщинках у рта и на лбу.
Я пытаюсь вздремнуть. Сдираю с матраса полиэтиленовую обертку, разрывая ее ногтями.
За окном пролетает знак: Автомобили на низкой скорости, перестраивайтесь в правый ряд.
Раздается стук в дверь.
— Хочешь чизбургер? — говорит Фертилити сквозь закрытую дверь и баррикаду из мебели.
Я кричу ей в ответ, что я не хочу этот жирный поганый чизбургер.
— Тебе нужно есть сахар, жиры и соль, пока ты не вернешься к нормальному состоянию, — говорит Фертилити. — Это для твоего же блага.
Я кричу ей в ответ, что мне нужно сделать восковую эпиляцию. По всему телу. И мне нужен мусс для волос.
Я бью в дверь кулаками.
Мне нужно в хороший спортивный зал. Два часа напряженных занятий. Мне нужно подняться на трехсотый этаж на лестничном тренажере.
Фертилити говорит:
— Все с тобой будет в порядке.
Она меня убивает.
— Мы тебе жизнь спасаем.
У меня в организме скопилась жидкость. У меня плечи теряют форму. У меня мешки под глазами — мне нужен хотя бы маскирующий карандаш. У меня зубы шатаются. Мне надо штифты закрепить. Мне нужен мой диетолог. Позвоните моему ортодонту. У меня дряблые икры. Я дам тебе все, что захочешь. Я дам тебе денег.
Фертилити говорит:
— У тебя нет денег.
Я знаменит.
— Ты сейчас в розыске по обвинению в массовых убийствах.
Пусть они с Адамом достанут мне мочегонное.
— На следующей остановке, — говорит Фертилити, — мы тебе купим двойной эспрессо с обезжиренным молоком.
Этого мало.
— В тюрьме у тебя и того не будет.
Нет, говорю я, давай разберёмся. В тюрьме есть спортзал.
В тюрьме есть спортзал. Там пускают гулять, так что какое-то время я буду на солнце. В тюрьме должны быть какие-нибудь тренажеры, хотя бы доски для пресса. И свой «черный рынок». Может быть, там мне удастся достать винстрол. Я говорю: выпусти меня отсюда. Открой дверь.
— Не открою. Пока ты не начнешь мыслить здраво.
Я ХОЧУ В ТЮРЬМУ!
— В тюрьме, помимо прочего, есть и электрический стул.
Ничего, я готов рискнуть.
— Но тебя могут убить.
Вот и славно. Мне нужно снова быть в центре внимания. Хотя бы еще один раз.
— Ну да, если ты попадешь в тюрьму, ты точно станешь центром внимания.
Мне нужен увлажняющий крем. Мне нужно, чтобы меня постоянно фотографировали. Я не такой, как обычные люди. Я просто не выживу, если у меня не будут брать интервью. Я могу жить только в естественной среде обитания — перед телекамерой. Мне нужно ездить по всей стране и давать автографы.
— Я пока оставляю тебя одного, — говорит Фертилити через дверь. — Тебе нужно время, чтобы прийти в себя.
Я не могу быть как все.
— Воспринимай это все как «Мою прекрасную леди» или «Пигмалион», только наоборот.
12
В следующий раз я просыпаюсь в бреду, и Фертилити сидит на краешке моей кровати и втирает мне в грудь и руки дешевенький увлажняющий крем на нефтяной основе.
— Ну, слава Богу, — говорит она. — А то мы боялись, что ты не выкарабкаешься.
Где я?
Фертилити смотрит по сторонам.
— Ты в шато Мэйплвуд с внутренним оформлением в средней комплектации, — говорит она. — Бесшовный линолеум в кухне, невощеный виниловый пол в двух ванных. Моющиеся виниловые обои с фигурным рисунком на морскую тему в сине-зеленых тонах.
Нет, шепчу я, я имею в виду, где вообще?
Фертилити говорит:
— Я знаю, что ты имеешь в виду.
За окном пролетает знак: впереди объезд.
Я обвожу взглядом комнату. Эта другая комната. Не та, в которой я засыпал. Под потолком идет полоса из обоев с танцующими слониками. Я лежу на кровати под пологом из белых кружев машинного плетения, стянутых розовыми атласными ленточками. На окнах — белые решетчатые ставни. На стене — зеркало в форме сердечка. В зеркале отражаемся мы с Фертилити.
Я говорю: а где особняк?
— Это было два дома назад, — говорит Фертилити. — Мы уже в Канзасе. Это у нас половина шато Мэйплвуд на четыре спальни. На сегодняшний день это лучшая из всех моделей готовых домов.
Что, и вправду хороший дом?
— Адам говорит, самый лучший, — говорит она, накрывая меня одеялом. — Поставляется в комплекте с постельным бельем, подобранным по цвету, с обеденным сервизом в буфете в столовой, лиловым сервизом — под цвет лиловой софы и кресел в гостиной. Даже полотенца в ванной — лиловые. Тут нет кухни, то есть в этой половине. Но я уверена, что и кухня тоже выдержана в лиловых тонах.
Я спрашиваю: где Адам?
— Спит.
Он что, совсем за меня не волнуется?
— Я рассказала ему, как все будет, — говорит Фертилити. — На самом деле он очень доволен.
Полог над кроватью раскачивается туда-сюда.
За окном пролетает знак: опасный участок дороги.
Меня раздражает и бесит, что Фертилити знает все.
Фертилити говорит:
— Я знаю, что тебя бесит, что я все знаю.
Я спрашиваю: а ты знаешь, что это я убил твоего брата?
Вот так вот просто. Правда вышла наружу. Моя исповедь на смертном одре.
— Я знаю, что ты разговаривал с ним в ту ночь, — говорит она, — но Тревор убил себя сам.
И я не был его любовником.