— Да, я знаю.
И я — это тот, кому она говорила свои непристойности по телефону. Я — тот самый голос на горячей линии.
— Я знаю.
Она выдавливает на ладонь увлажняющий крем и натирает мне плечи.
— Тревор позвонил на твой фальшивый телефон доверия, потому что ему хотелось сюрприза. Собственно, я тоже в тебя вцепилась только по этой причине.
Я закрываю глаза и спрашиваю: а ты знаешь, чем все это закончится?
— Тебе долгосрочный прогноз или краткосрочный? — уточняет она.
И тот, и другой.
— Если долгосрочный, — говорит она, — то мы все умрем. И будем тихо разлагаться в земле. Собственно, тут ничего удивительного. Если краткосрочный: мы будем жить долго и счастливо.
Правда?
— Правда, — говорит она. — Так что не беспокойся.
Я смотрю на себя в зеркало в форме сердечка и вижу, как я старею.
За окном пролетает знак: водитель, будь осторожен!
За окном пролетает знак: скорость контролируется радаром.
За окном пролетает знак: включите фары для безопасности.
Фертилити говорит:
— Неужели так трудно просто расслабиться, и пусть все идет как идет?
Я говорю: что идет как идет? Боль, несчастья, страдания? И я должен расслабиться? И пусть оно все продолжается?
— И еще Радость, — говорит она, — и Безмятежность, и Счастье, и Умиротворение. — Она перечисляет названия всех крыльев Мемориального мавзолея Колумбии. — Ты не обязан за все отвечать, — говорит она. — Ты не можешь за все отвечать.
Но лучше все-таки быть готовым к несчастьям.
За окном пролетает знак: пристегните ремни безопасности.
— Если ты постоянно тревожишься, ждешь несчастий, то в итоге ты их дождешься, — говорит Фертилити.
За окном пролетает знак: осторожно, камнепад.
За окном пролетает знак: опасный поворот.
За окном пролетает знак: скользкая дорога в дождливую погоду.
Там, за окном, Небраска все ближе и ближе с каждой минутой.
Весь мир — это несчастье, которое только и ждет, чтобы грянуть.
— Я хочу, чтобы ты знал: я не всегда буду рядом, — говорит Фертилити. — Но если нужно, я тебя найду. Всегда.
За окном пролетает знак: Оклахома 25 миль.
— Что бы ни случилось, — говорит Фертилити, — что бы ни сделал ты, что бы ни сделал твой брат, это все будет правильно.
Она говорит:
— Доверься мне.
Я говорю: а нельзя как-нибудь раздобыть мне гигиеническую помаду? А то у меня губы потрескались.
За окном пролетает знак: водитель, уступи дорогу быстро идущему транспорту.
— Хорошо, — говорит она. — Я простила твои грехи. Если это поможет тебе расслабиться, я достану тебе гигиеническую помаду.
11
Разумеется, мы потеряли Фертилити на стоянке грузовиков на подъезде к Денверу, штат Колорадо. Даже я знал, что так будет. Пока водитель ходил в сортир, она выбежала в магазин на стоянке, чтобы купить мне гигиеническую помаду. Мы с Адамом оба спали, и нас разбудил ее крик.
Разумеется, она все это спланировала заранее.
Натыкаясь на мебель, в темноте, в тусклом свете луны за окнами, я рванулся к двойной передней двери, которую Адам уже распахнул.
Мы отъезжаем от стоянки, набирая скорость, а Фертилити бежит за нами следом. Бежит, вытянув перед собой руку с тюбиком гигиенической помады, зажатым в кулаке. Ее рыжие волосы развеваются на ветру. Подошвы шлепают по асфальту.
Адам протягивает ей руку, держась другой рукой за дверную коробку.
Дом трясется на ходу, и маленький столик с мраморной столешницей скользит мимо Адама и вываливается наружу сквозь раскрытую дверь.
Фертилити едва успевает увернуться.
Адам говорит:
— Хватай меня за руку. Ты сумеешь.
Стул из столового гарнитура вываливается наружу сквозь раскрытую дверь, едва не задев Фертилити, и она говорит:
— Нет.
Ее голос почти не слышен за ревом двигателя. Она говорит:
— Возьми помаду.
Адам говорит:
— Нет. Если я не сумею тебя затащить сюда, мы оба спрыгнем. Нам надо держаться всем вместе.
— Нет, — говорит Фертилити. — Возьми помаду, она ему нужна.
Адам говорит:
— Ты нужна ему больше.
Сквозь раскрытые окна в дом врываются потоки воздуха, проносятся под перекрытием с открытыми балками и выдуваются в переднюю дверь. Вышитые диванные подушки скатываются с софы и вываливаются наружу сквозь раскрытую дверь. Одна из этих подушек бьет Фертилити прямо в лицо, едва не сбивая с ног. Картины в рамках — в основном это изящные, выполненные с вкусом репродукции гравюр с изображением растений и скаковых лошадей — срываются со стен и вываливаются наружу, стекла бьются об асфальт, деревянные рамки разлетаются в щепки.
Мои ощущения: я очень хочу помочь, но у меня просто нет сил. За последние пару дней я потерял слишком много внимания. Я еле-еле держусь на ногах. Уровень сахара у меня в крови превышает все мыслимые пределы. Я ничего не могу сделать — только смотреть, как Фертилити отстает, а Адам тянет к ней руку, едва не вываливаясь из дверей.
Шелковые цветы падают на пол, красные шелковые розы, красная шелковая герань и синие ирисы сыплются из распахнутой двери и осыпают Фертилити. Красные маки, символ пренебрежения и забывчивости, падают на дорогу, и она бежит прямо по ним. Ветер бросает к ее ногам искусственный апельсиновый цвет и душистый горошек, белый и розовый, перекати-поле и орхидеи — фиолетовые и белые.
— Вы только не прыгайте, — говорит Фертилити.
Она говорит:
— Я вас найду. Я знаю, куда вы едете.
У нее почти получилось. В какой-то момент. Ей почти удалось схватиться за руку Адама, но когда он попытался ее схватить, чтобы затащить внутрь, их руки разминулись буквально на дюйм.
То есть почти разминулись. Адам раскрывает ладонь, и там у него лежит тюбик гигиенической помады.
А Фертилити остается там — в темноте, в прошлом.
Фертилити больше нет. Сейчас мы несемся на скорости миль шестьдесят в час, и Адам поворачивается ко мне и кидает в меня помаду с такой силой, что тюбик отлетает рикошетом сперва от одной стены, а потом — от другой. Он орет на меня:
— Надеюсь, теперь ты доволен. Надеюсь, теперь твои губы заживут.
Дверцы буфета в столовой распахиваются, и вся посуда — глубокие тарелки, мелкие тарелки, десертные тарелки, салатницы, рюмки, бокалы, фужеры и чайные чашки — катится по полу и вываливается наружу. Бьется вдребезги об асфальт. За нами тянется след из осколков, искрящихся в лунном свете.
За нами больше никто не бежит, и Адам тащит к двери стеклянный шкафчик с цветным телевизором со стереозвуком и качеством изображения, близким к цифровому. С пронзительным воплем он выкидывает телевизор наружу. Потом он выкидывает наружу бархатное кресло. Потом — маленькое пианино. Все это падает на асфальт и разлетается на куски.
Потом он оборачивается ко мне.
А я — глупенький, слабый, отчаявшийся, — я ползаю по полу, пытаясь найти упавшую помаду.
Адам скалит зубы, волосы падают ему на лицо. Он говорит:
— Надо было и тебя следом выкинуть.
За окном пролетает знак: Небраска 98 миль.
Губы Адама медленно растягиваются в улыбке, от которой мне становится жутко. Он встает у раскрытой двери и кричит в темноту, в рев ночного ветра. Он кричит:
— Фертилити Холлис!
Он кричит:
— Спасибо!
Адам кричит в темноту, где осколки стекла и вещи, разбитые на куски, он кричит:
— Я не забуду твои слова! О том, что все сбудется! Все, что ты говорила!
10
За день до того, как мы добрались до дома, точнее, вечером накануне, я рассказал брату все, что смог вспомнить про общину Церкви Истинной Веры.