В Хэллоуин я и вида не подала, когда засекла, как бабушка куда-то крадется. Я лежала на диване в гостиной и делала вид, что дремлю, а она на цыпочках подошла к полке с книгами и вытащила ту, которую я раньше не замечала. Бабушка сунула томик в карман передника и унесла в комнату, где упаковывала мои чемоданы.
Я проявила недюжинную силу воли, не став есть из корзины с оранжевыми шарами поп-корна, которые мы приготовили на вечер для ряженых.
Когда бабушка отлучилась, я заглянула в чемодан. На самом дне под аккуратно уложенными свитерами была книга. «Доводы рассудка» Джейн Остин. Книга, которую мне предстояло нежно любить до конца своей недолгой жизни.
Настал вечер моего последнего дня в унылой глуши, и к дому начали стекаться монстры. Из сумерек возникали скелеты, привидения – с наволочками и бумажными магазинными пакетами. Они выступали из теней: лица, перемазанные кладбищенской грязью, драная одежда. Зомби и оборотни с окровавленными лапами приближались к веранде, на которой стояли мы с бабушкой.
Шатающиеся скособоченные трупы кричали:
– Шалость или угощение!
Бабушка стала раздавать им поп-корновые тыковки из большой плетеной корзины, которую держала перед собой обеими руками, потом кашлянула и, не успела я сосчитать до двух аллигаторов, кашлянула снова. Тогда она отдала корзину мне, прикрыла рот передником, и пока чудовища копались в угощениях, ушла в гостиную и села на диван, пытаясь перевести дыхание. Корзина в моих руках делалась все легче.
В первой волне упырей оказался светлоголовый ангел, мальчик с лицом безмятежным и гладким, как свежий хлеб. Чуть веснушчатая бриошь. Ореол золотистых волос дымчато светился бледно-желтым, будто по его голове растекалось сливочное масло. Самодельные крылья крепились к спине бечевкой, но основа из беленого картона была с большим тщанием покрыта перьями туземных домашних гусей. Руки херувима держали грубую трехструнную лиру, тренькая на которой он предлагал:
– Шалость или угощение, мисс Мэдисон.
Его наволочка уже распухла от лакричных конфет и мармеладных мишек.
– Помогла ли вам добрая книга в это трудное время?
Передо мной на веранде стоял тот самый оборванный юноша с похорон. Моя деревенская версия Дэвида Копперфильда. Как и тогда, мою плоть тянуло к его. А в этот последний вечер в бабушкином доме мне всей своей одиннадцатилетней натурой хотелось впиться в него, однако я отвергла чувственный позыв и предложила:
– Поп-корновый шарик? – И прошептала искушающе: – Напичканы ксанаксом.
Он не понял.
– Это такой препарат, а не ветхозаветный царь, – пояснила я и прибавила серьезным тоном: – После употребления этого шарика управлять сельхозтехникой нельзя.
Предмет моих воздыханий взял сразу несколько, жадно вгрызся в сладкий ксанакс и попутно спросил, как прошло мое лето. Мы побеседовали о Библии. Наконец он пожелал мне доброй ночи и ушел.
На вопрос СПИДЭмили-Канадки: нет, я не спросила у него электронный адрес; да и вряд ли он у него был. Однако, глядя, как ангел шагает прочь по сельской дороге, как уменьшаются его крылья, я окликнула:
– Тебя ведь зовут Фест, верно?
Не оборачиваясь, он беззаботно взмахнул лирой над головой и с этим прощальным жестом удалился.
Выкашливая слова, бабушка Минни сказала:
– Не переживай, сладенькая моя. – С дивана в гостиной она прокашляла: – Все будет хорошо.
И я простила ее за самую большую на тот момент неправду.
Я стояла на веранде в сгущавшихся сумерках одна. Потому-то бабушка и не увидела нового гостя: похожего на пугало человека. У ступенек остановился тощий старик. Скулы и подбородок у него были грубые, как у скульптур, которые аборигены вырезают бензопилами и продают на заросших стоянках возле бензоколонок. Мой худший кошмар стал явью: на ломаной границе света у веранды стоял Папчик Бен.
Он смотрел из-под седых лохм и, хотя мимо по ступенькам сновали гарпии и ведьмы, не сводил с меня пристального взгляда.
Как естествоиспытатель я понимала, что это невозможно. Мертвые не возвращаются. Изредка встречаются природные феномены, которым у нас нет готового объяснения. Задача естествоиспытателя – замечать их, описывать и надеяться, что со временем необычные события получат истолкование. Упоминаю об этом, поскольку далее случилось престранное.
Кто-то с ухмылкой произнес:
– Шарики из поп-корна?
Вопрос вывел меня из оцепенения. Совсем рядом стоял подросток, одетый древнеегипетским не знаю кем. Кивнув на корзину, он возмутился:
– Опять эти поп-корновые шарики. Сговорились все, что ли?
По ступенькам взошла Мария Антуанетта в королевском платье и парике и вопросила:
– Да, что за мода на шарики из поп-корна?
На ногах у нее были поддельные «маноло бланики», в руках – фальшивая сумка «Коуч».
В компании с египтянином оказались римский легионер и еще Сид Вишес – панк с английской булавкой в щеке и синими волосами, которые стояли «ирокезом». От четверки попахивало серой и дымом. Панк сунул пальцы с черными ногтями в корзину, вытащил попкорновую тыковку и спросил:
– А есть чего получше, Мэдди?
Прикрыв рот ладонью, я шепнула:
– Они напичканы ксанаксом.
Я впервые видела этих людей, но было в них что-то знакомое. Не известное, а скорее неизбежное.
Римский легионер, морщась, глянул на оранжевые шарики и спросил:
– Знаешь, чего такие стоят в аду? – Он постучал себя по лбу кулаком. – Эй! Земля – Мэдисон Спенсер, прием! Ни хера они не стоят!
Я возмущенно осведомилась у компании:
– Мы знакомы?
– Нет, – ответила девушка. Глаза у нее были подведены синими тенями, белый лак на ногтях облупился, в каждом ухе – по непомерно большому кубическому цирконию. Она сказала: – Нас ты пока не знаешь, но это ненадолго. Я читала твое дело. – Ее взгляд остановился на моих часах. – Сколько времени?
Я повернула запястье, показывая, что уже двенадцатый час. Бабушкин кашель раздавался после каждого предложения, после каждого слова. Я огляделась – тут ли еще Папчик, но он исчез. Растворился. Никто из четверых подростков не взял поп-корн. Когда они развернулись и стали спускаться, я спросила:
– А вы не староваты выпрашивать угощение?
Египтянин, не оборачиваясь, крикнул:
– Разве только на пару тысяч лет.
Потрясая кулаком с выставленным в небо пальцем, откликнулся и панк:
– Помни, Мэдди. Земля – это Земля. А мертвый – значит мертвый. – Уходя в темноту, он крикнул: – Если будешь расстраиваться, делу это не поможет.
Четверка исчезала в сумраке, и мне показалось, что к ней присоединился кто-то пятый. В ситцевом переднике поверх балахонистого платья в клеточку. Женщина курила и не кашляла. Панк тронул ее за локоть, она достала из кармана передника пачку, протянула ему сигарету и чиркнула зажигалкой о ладонь. Огонек осветил ее изможденное лицо. Она помахала мне рукой, и компания, шагая по дороге, пропала в хэллоуинской ночи.
Позже, когда я вернулась в гостиную, на диване осталось лишь бабушкино тело. Лучшее, что в ней было – ее смех, ее истории, даже кашель, – исчезло.
Мерзость набирает силу
Отправил Леонард-КлАДезь
(Hadesbrainiacleonard@aftrlife.hell)
Тончайшие разводы человеческой слюны по-прежнему липнут к нему, к нашему надутому идолу. Он, в боевой раскраске из шоколада и скверны губной помады, собирает полистироловые и полипропиленовые войска в водах лос-анджелесской гавани. Как и было явлено в видениях древним пророкам, подкрепления беспрестанно прибывают с севера: с реки Юкон и из залива Принс-Уильям.