Глава 11
Существует популярная точка зрения, согласно которой золотая эра кинематографа приходится на конец шестидесятых – начало семидесятых годов. Однако за этой порой расцвета сразу последовал спад, который мы, собственно, и наблюдаем до сих пор.
С одной стороны, возразить трудно. Коппола снял "Разговор", первых двух "Крестных отцов" и "Апокалипсис сегодня". Скорсезе подарил нам "Злые улицы" и "Таксиста". Кубрик выпустил сразу несколько своих лучших фильмов: "Доктор Стрейнджлав", "Космическая одиссея 2001 года" и "Заводной апельсин". Лин выпустил на экраны "Лоуренса Аравийского" и "Доктора Живаго". По-лански режиссировал "Ребенка Розмари" и "Китайский квартал". Вуди Аллен порадовал зрителей картинами "Спящий", "Энни Холл" и "Манхэттен". Все эти фильмы, без сомнения, можно назвать шедеврами с большой буквы "Ш".
Возникает вопрос: снимают ли в наше время картины, хотя бы приближающиеся по качеству и уровню мастерства к перечисленным фильмам прошлых лет? Если коротко, то ответ – нет.
Достаточно мельком просмотреть списки лучших фильмов года или даже номинантов престижных кинопремий, и сразу становится понятно: киностудии в наши дни заняты чем угодно, но только не долгим и вдумчивым процессом производства фильмов. В лучшем случае дело это поручают мелким филиалам или дочерним студиям, а результат потом демонстрируют в артхаусных кинотеатрах. Сами же крупные компании этим делом мараться не намерены.
Вы спросите: почему?
Основной фактор – безусловно, цена. Снять фильм – удовольствие чрезвычайно дорогостоящее, если не сказать разорительное. Пригласите для участия в проекте парочку звезд, именитого режиссера и всех прочих профессионалов не ниже определенного уровня и подсчитайте, во сколько вам обойдется это удовольствие. Скорее всего, общая сумма перевалит за сто миллионов долларов, и это не считая расходов на рекламу. Никто не станет выбрасывать столько денег на драму, полную тонкого психологизма и рассчитанную исключительно на взрослую аудиторию. Такие фильмы и на родине-то соберут жалкие гроши, а на международный прокат и вовсе рассчитывать не приходится. Доходы от продажи DVD также недостаточно высоки. Да и проблему пиратства, несмотря на все предпринимаемые по борьбе с ним меры, никто не отменял.
К тому же все студии входят в крупные конгломераты. Для них фильмы – всего лишь очередной продукт. Поэтому вполне естественно, что подобные корпорации желают, чтобы кино принесло доход и в других сферах, которыми они занимаются. Журналы, телеканалы, игры, скрытая реклама… В их интересах сделать свою продукцию как можно более массовой, причем на международном уровне. Отчасти по этой причине в последнее время на экраны выходят одни зрелищные приключенческие боевики, снятые по мотивам комиксов. Когда твоя основная целевая аудитория – тринадцатилетние мальчишки из Буэнос-Айреса, Джакарты и Пекина, прибыльнее будет вложить деньги в один хороший взрыв, чем в сотню исторических драм. А если главными героями фильма про взрывы будут старые добрые раскрученные персонажи, авторские права на использование которых студией уже давно приобретены – скажем, Железный человек, Бэтмен или Люди Икс, – можете смело приписать к ожидаемой сумме прибылей пару-тройку лишних нулей.
В тридцатые и сороковые ситуация была совсем другой. В те времена для студии вроде "Уорнер Бразерс" или "Юниверсал" выпускать по сто – двести картин в год было обычным делом. Причем изготавливали их примерно так же, как автомобили на заводе Форда – методом конвейерной сборки. Сценарии являлись плодом коллективного творчества большой группы сценаристов, для совместного проживания которых отводилось отдельное здание на территории студии. Как только сценарий был готов – чаще всего еще только в черновом варианте – продюсер подбирал съемочную группу и актерский состав из тех, кто на той неделе был свободен. Если Уильям Уайлер или Майкл Кертис как раз заканчивали работу над предыдущим проектом, считайте, что вам повезло. То же самое касалось звезд – Хамфри Богарта, Кларка Гейбла, Эррола Флинна. Так было удобнее всего – вести переговоры с этими актерами не надо было, они уже были прикреплены к определенной студии и просто снимались в чем велят. Поскольку натурные киносъемки в ту эпоху были крайне редки, обычно весь съемочный период удавалось втиснуть в несколько недель, по истечении которых все брались за следующий фильм – за исключением монтажеров, разумеется.
Теперь же большинство студий в среднем выпускает от восьми до десяти картин в год. Для дистрибьюторов все настолько зависит от того, какими будут кассовые сборы в первые выходные после премьеры, что больше одного-двух фильмов в неделю в широкий прокат не выпускают – чтобы не перебивали друг у друга зрителей. А если удивляетесь, почему маленький стаканчик попкорна стоит целых пятнадцать баксов, причина проста: на самом фильме кинотеатр почти ничего не зарабатывает. В первые, основные несколько недель девяносто процентов дохода от проката достаются дистрибьютору.
Удивляетесь, откуда при таких условиях вообще берутся качественные фильмы? Большинство из них сняты благодаря независимым источникам финансирования. Деньги собирают с миру по нитке, где только могут. Когда Сэм Рэйми снимал "Зловещих мертвецов", большую часть денег предоставили богатые голливудские дантисты, уклонявшиеся от уплаты налогов благодаря очень удобному "налоговому убежищу". В таких случаях проект зависит от большого количества самых разных инвесторов, кто-то из которых может в любой момент передумать или обанкротиться. В результате проект приходится или закрывать, или замораживать на неопределенный срок.
Именно такая судьба постигла первую попытку снять фильм по моей книге. Одним из инвесторов оказался турецкий валютный спекулянт, который подался в бега сразу после того, как арестовали его финансового директора. Бедолага пытался продать целый склад автоматов АК-47 китайского производства трем незнакомцам, отрекомендовавшимся представителями Центрально-Африканской Республики. Однако позже выяснилось, что все трое – сотрудники ЦРУ. В прекрасном мире искусства такие истории давно уже никого не удивляют.
Новый режиссер Фрэнсис Жирол предложила встретиться у меня дома. Как объяснил по телефону ее представитель, чтобы лучше понять, что я за человек. Мол, по квартире сразу будет видно, что я собой представляю. Так и тянуло ответить, что, если и впрямь хочет узнать меня лучше, пусть приезжает в редакцию "Крика Вильгельма". Говорят: "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты". Что ж, пусть попробует. В редакции на данный момент проживают несостоявшийся самоубийца, раньше работавший актуарием, а теперь сменивший профессию и отчаянно борющийся за роль трупа в телесериале, и недавно обанкротившийся греческий плейбой, которого разыскивает полиция. А уж к каким выводам придет Фрэнсис Жирол, когда взгляду ее предстанут двадцать два чучела грызунов в костюмах супергероев, даже не берусь предположить.
В любом случае решение я уже принял: в съемочном процессе, до какого бы этапа он ни дошел, собираюсь быть задействован как можно меньше.
Кстати, вынужден признаться: сначала почему-то думал, что Фрэнсис Жирол женщина. Но личная встреча сразу показала, что я глубоко заблуждался на ее – то есть на его – счет. Наверное, такое впечатление у меня сложилось, потому что в первом фильме с большой глубиной и психологизмом рассказывалось об отношениях двух молодых лесбиянок. Раньше мне казалось, что снять на такую сложную тему что-то непошлое может только один мужчина – Расс Мейер.
Услышав звонок в дверь, бегу открывать. На пороге моей квартиры с клипбордом в руках стоит девушка с коротко подстриженными и торчащими в разные стороны черными волосами. На вид лет восемнадцати, не больше. Ожидал увидеть женщину постарше, однако постарался скрыть удивление.
– Добрый вечер, мадам Жирол, – приветствую гостью я, стараясь пустить в ход свое лучшее французское произношение. Результаты, надо признаться, не впечатляют.
– Нет, – бросает девушка и, игнорируя мою протянутую руку, широким и быстрым шагом входит в квартиру. – Я личный ассистент мистера Жирола. Меня зовут Аннетт, но в его присутствии вы должны обращаться ко мне "Эдит".
Последнее заявление настолько ошарашивает, что так и застываю в дверях с вытянутой рукой. Фамилию режиссера девушка произносит еще хуже, чем я, – в ее исполнении получается похоже на жевательную резинку "Дирол". Этого тоже никак не ожидал. Оборачиваюсь и вижу, что Аннетт-Эдит все такой же решительной поступью направляется в сторону моей кухни, где принимается деловито открывать и закрывать шкафчики. Потом подходит к холодильнику.
– В квартире ведь нет сырого мяса? – строго интересуется девица, заглядывая в морозильник.
– Что, простите?.. – растерянно переспрашиваю я, наконец отходя от порога и закрывая входную дверь. Впрочем, не уверен, насколько разумно оставаться с этой особой в замкнутом пространстве.
– Мистер Жирол – радикальный воинствующий веган, – объявляет Аннетт-Эдит, открывая коробку с остатками лапши "Ло Мейн" и подозрительно принюхиваясь.
– Это как?.. – растерянно – и чуть испуганно – уточняю я.
– Мистер Жирол не только отказывается носить и употреблять в пищу все, что имеет животное происхождение, но и не желает входить в помещения, где находятся продукты такого рода.
С этими словами Аннетт-Эдит швыряет лапшу, куриные крылышки и полпакета молока в прозрачный пластиковый пакет, который только что достала из сумки.
– Вы что творите? – возмущаюсь я и через всю кухню кидаюсь к ней в надежде, что нахалку удастся остановить. – Выбрасываете мои продукты!
– Отметьте нужные пункты в этой форме, и студия возместит все убытки, – мимоходом бросает Аннетт-Эдит, оставив на столешнице какую-то анкету и переходя в гостиную. Там ее взгляд сразу останавливается на развешанных по стенам черно-белых фотографиях ночных улиц Торонто. Баловался, когда еще занимался журналистикой. В основном снимки сделаны при использовании длительной выдержки. Конечно, в экспонаты Художественной галереи Онтарио фотографии не годятся, однако мне они нравятся.
– Вы что себе позволяете? – продолжаю возмущаться я. – Врываетесь в чужой дом, выкидываете чужую еду!
– Это все надо снять, – указывает на снимки Аннетт-Эдит. – У мистера Жирола фобия – не выносит черно-белых изображений. Можете их куда-нибудь убрать?
– Нет, – категорично заявляю я. – Хоть пальцем притронетесь, звоню в полицию!
Ассистентка окидывает гостиную долгим взглядом.
– Думаю, можно посадить его в кресло рядом с дверью. Оттуда фотографий не видно. Есть в доме куклы? Мягкие игрушки?
– А если есть, то что?
Аннетт-Эдит только фыркает, видимо давая понять, что это требование не такое строгое, как предыдущие.
– Хорошо. А теперь перечислю основные правила.
– Основные правила? – ошарашенно переспрашиваю я. – У меня встреча не с президентом Канады, а с режиссером, который снял всего один фильм!
– Ни в коем случае не дотрагивайтесь до мистера Жирола, случайно либо намеренно, – невозмутимо продолжает Аннетт-Эдит. – Если он сам дотронется до вас, это нормально, но ни в коем случае не отвечайте на его прикосновения и не инициируйте телесный контакт.
– Будьте спокойны, никаких телесных контактов. Только прикоснется, пальцы переломаю, – мрачно обещаю я.
– Иногда мистер Жирол может использовать в речи незнакомые вам слова, и некоторые, вероятно, покажутся странными, – не удостоив меня ответом, тараторит дальше ассистентка. – Видите ли, сейчас он работает над созданием собственного языка, некоторые слова и выражения которого уже сейчас включает в повседневный обиход. Вы не должны задавать вопросы или высказывать какие-либо комментарии по поводу фраз, смысл которых вам неясен. Пожалуйста, постарайтесь сделать вид, будто понимаете, о чем речь.
– И давно у мистера Жирола появилась эта милая привычка? До побега из сумасшедшего дома или после? – уточняю я.
– А теперь подпишите разрешение, – приказывает Аннетт-Эдит, протягивая мне клипборд и ручку.
Растерянно гляжу на лежащий передо мной лист.
– Какое еще разрешение?
– Вашу встречу с мистером Жиролом будет снимать группа документалистов. Вы должны дать согласие на проведение съемки.
– Это еще зачем?
– Мистер Жирол хочет запечатлеть на камеру свою работу по изобретению нового языка, – поясняет ассистентка. – Съемочная группа всюду следует за ним уже на протяжении пяти лет. Это очень важный и поистине выдающийся проект.
– Что правда, то правда, – в первый раз соглашаюсь с ней я. Но совсем по другим причинам, чем кажется мистеру Жиролу.
– Не могли бы вы поставить подпись? – напоминает Аннетт-Эдит, нетерпеливо пихая клипборд мне в руки.
– Нет, не мог бы.
– Что, простите?
– Если и соглашусь терпеть у себя в квартире тронутого типа, использующего для общения язык, которого никто, кроме него, не понимает, то снимать этот спектакль на камеру уж точно не позволю! – взрываюсь я и выхватываю у Аннетт-Эдит из рук пакет с продуктами. – А вот ему придется уж как-нибудь стерпеть присутствие моей курицы и лапши! Иначе вызову "скорую", пусть ловят этого буйного и везут куда полагается!
Едва не испепелив меня взглядом, девушка выбегает из квартиры. Решаю, что на этом переговоры окончены, поэтому очень удивляюсь, когда пять минут спустя раздается тихий стук в дверь.
На пороге стоит низкорослый лысый мужчина лет пятидесяти пяти. На нем оранжевый шарф в горошек, мохеровый пиджак с леопардовым принтом, зеленые брюки карго и белые ботинки. Носков нет.
В общем, видок такой, будто пришел пробоваться на роль Пустячка номер 2 в продолжении сказки "Кот".
– Фрэн Жирол, – кивает мне режиссер. Голос хрипловатый, с техасским акцентом. От такого человека ожидаешь услышать что-то потоньше и пописклявее.
Не в силах подобрать слов, лишь обалдело киваю в ответ.
– Прошу извинить мою ассистентку, – продолжает Жирол. – Эдит слишком серьезно относится к некоторым моим маленьким причудам. Можно войти?
Режиссер заглядывает в комнату поверх моего плеча. Жестом показываю, чтобы проходил, и закрываю дверь. Жирол направляется в гостиную и оглядывается по сторонам, выставив перед собой ладонь, чтобы заслонить фотографии и холодильник.
– Мургатрап, – одобрительно бормочет он себе под нос. – Мургатрап, мургатрап. Бонзилио.
– Что, простите? – не удержался я.
– Хорошая квартира. Уютная, – переводит режиссер, усаживаясь в кресло рядом с дверью.
– Спасибо, – отвечаю я. – Вам… э-э… чего-нибудь принести?
– Благодарю, не нужно, – отказывается Жирол. – Корионплоффер.
Осторожно опускаюсь в кресло напротив. Как вы уже заметили, людей со странностями в моем окружении хватает, поэтому имел возможность узнать на собственном опыте: этих ребят лучше лишний раз не провоцировать. И вообще, режиссеру полагается становиться эксцентричным только после того, как хотя бы два его фильма выбьются в лидеры проката. Неужели этот тип всерьез считает, что уже в достаточной степени прославился, чтобы позволять себе подобные выходки?
– Аннетт… то есть Эдит… сказала, что вы придумываете собственный язык.
– Оргатаг, – с улыбкой произносит Жирол.
– Это название языка или?..
– Потрясающая вещь! – вдруг восклицает режиссер.
– Вы о чем?
– Ваша книга привела меня в полный восторг, – отвечает (или не отвечает?..) Жирол. – Маклак.
– Спасибо.
– Коммуникация.
– Хотите сказать, что пытаетесь наладить со мной коммуникацию? – уточняю я. – Придумывая новые, неизвестные мне слова?
– Хочу поделиться с вами кое-какими идеями по поводу кастинга.
В первый раз с начала разговора чувствую себя на более или менее твердой почве. Хотя бы притворюсь, что обсуждаю с Жиролом фильм, потом выставлю режиссера за дверь, поменяю все замки и попрошу охрану, чтобы больше этого человека в подъезд не впускали.
– Я весь внимание.
– Гаримбле нагга вуп, – с видимым удовольствием выговаривает Жирол, перекатывая слова на языке, точно любитель вина глоток гран крю. – Ценю ваше понимание. Увы, обыватели всегда воспринимают новое в штыки.
– Могу представить.
– Когда только взялся за это дело, – продолжает Жирол, – приходилось работать одному. Но теперь благодаря моему онлайн-фонду в мире насчитывается уже двести семьдесят пять носителей языка.
– Поздравляю, – говорю я. – Думаю, вы обошли многие амазонские племена.
– В моем языке не будет ни словарей, ни синтаксиса, ни грамматики, – объявляет Жирол. – Никаких фашистских, тоталитарных правил. Чистый поток мысли, ничем не сдерживаемый и не ограниченный. Пвайо бап бап. Эти слова будут означать "чистый поток". Только что решил.
– Как интересно, – отвечаю я. – А я вот решил кое-что совсем другое.
– Но уже завтра смысл этих слов изменится.
– Зато мое мнение останется прежним.
– Между прочим, никакого лингвистического образования у меня нет, – сообщает Жирол.
– Да что вы! Никогда бы не подумал.
Встаю и направляюсь на кухню за стаканом воды. Предлагаю налить и гостю тоже. Режиссер, естественно, отказывается.
– Кино для меня – еще одна разновидность языка, – пускается в рассуждения Жирол. – Как это прекрасно – картины вместо звуков…
– Некоторые фильмы сейчас снимают со звуком, – отвечаю я, усаживаясь обратно в кресло. – Уже некоторое время как начали.
– Вот почему презираю и боюсь изображений без цвета, – передергивается Жирол. – Хррагг!
– Но в "Борьбе", кажется, есть черно-белые эпизоды? – припоминаю я те части фильма, которые удалось разглядеть поверх плеча РТ.
– Таким образом я пытался преодолеть свой страх, – объявляет Жирол. – Мне постоянно снится кошмар, в котором я оказываюсь обескровлен. Становлюсь бледным, невесомым призраком. Големом.
– Тогда не советую смотреть картины ранних немецких экспрессионистов, – отвечаю я. – Особенно Бозе и Вегенера.
– Еще испытываю панический страх перед женским телом.
– Ну, тут я вам ничего посоветовать не могу, – пожимаю плечами я. – Так что вы говорили насчет кастинга?
– Влакк вукк. Да. – Жирол подается вперед. – Во всем, что касается предыдущего проекта экранизации, не согласен ни с чем, кроме одного – выбора актрисы на главную роль.
Сразу настораживаюсь. К сожалению, от этого заявления не так легко отмахнуться, как от всей остальной болтовни режиссера.
– Актрисы на главную роль?..
– Да. Вот почему я снова обратился к Натали Артисс.
Замечаю, что стакан выскользнул из пальцев, только когда он падает на паркет и разлетается на мелкие осколки.