Но он снова бессмысленно пятился назад - зачем? Дэнни вытащил из кармана сотовый телефон. И хотя связи не было, все же дисплей осветился, начался поиск сети, и Дэнни сразу стало легче - словно в руках у него был не телефон, а стабилизатор силового поля, оставшийся от времен "Карающего Зевса". Конечно, сейчас телефон не мог поймать сеть, но для Дэнни важнее было "поймать сеть" самому: именно его собственная подключенность к общей сети поддерживала его в длинных перегонах подземки и в глубине больших зданий, где сотовые не берут. У него насчитывалось сто восемьдесят человек в списке друзей и еще триста четыре в списке постоянных интернет-контактов. Вот почему специально для этой поездки он взял напрокат спутниковую антенну. Он намучился с ней в дороге, из-за нее охранники в аэропорту вымотали ему всю душу, но зато он знал, что тарелка обеспечит ему телефонную связь и беспроводной интернет в любой точке земного шара. Без этого Дэнни не мог. Его мозг отказывался пребывать в ограниченном объеме черепной коробки, а желал простираться на тысячи миль за ее пределы, устанавливая контакты с тысячей абонентов. Дэнни, конечно, понимал, что никому из этой тысячи нет до него никакого дела; но когда его мозг маялся взаперти, не имея выхода в окружающее пространство, давление внутри черепа начинало неуклонно расти.
Он снова двинулся вперед, на этот раз держа в одной руке телефон, а другой обшаривая пространство над головой, чтобы опять не стукнуться. Помещение походило на темницу, но Дэнни смутно припоминал, что в старинных замках темницы обычно располагались в башнях. Наверно, местная темница была в глубине той квадратной башни с освещенным окном, что он видел со стены. А тут, скорее всего, бывший канализационный отстойник.
Фу, какая вонища! Кажется, мать-земля забыла рот прополоскать.
Но этот голос принадлежал не Дэнни, а Хоуи, - это уже из следующего воспоминания, которое в этот момент как раз наплывало на Дэнни. Я говорю об этом вот так, прямо в лоб, потому что не представляю, как можно исхитриться плавно и незаметно погружать его в каждое такое воспоминание и незаметно же выводить потом обратно. Раф шел впереди, с фонарем. За ним Хоуи. Дэнни шел последним. Все трое старались держаться развязно: Хоуи потому, что его кузены, убегая тайком с семейного пикника, приняли его в свою компанию; Дэнни потому, что быть соучастником любой из проказ Рафа - удовольствие, с которым ничто не сравнится; а Раф… Впрочем, с Рафом интереснее всего было то, что никогда не знаешь, что у него и почему.
Давай покажем Хоуи пещеру.
Раф сказал это вполголоса, искоса поглядывая на Дэнни из-под длинных ресниц. И Дэнни сразу же согласился, догадываясь, что будет что-то еще.
Хоуи споткнулся в темноте. Под мышкой у него был зажат блокнот. Они с Дэнни уже больше года не играли в "Карающего Зевса". Все закончилось без объяснений, просто однажды в сочельник Дэнни отвернулся от Хоуи и пошел играть с другими кузенами. Пару раз Хоуи пытался поймать его взгляд и что-то сказать, но быстро отступился.
Дэнни: Хоуи, тебе блокнот не мешает?
Хоуи: Мешает, но он мне нужен.
Зачем?
Записывать - вдруг в голову придет какая-то мысль.
Раф развернулся и посветил фонариком прямо ему в глаза. Хоуи зажмурился.
Раф: Что за мысль, ты это про что?
Про "Т и Д". Я - Хозяин темницы.
Раф (отводя фонарик от Хоуи): И с кем ты играешь?
С друзьями.
Дэнни тащился сзади, как оглушенный. "Т и Д" - то есть "Темницы и драконы"? "Карающий Зевс" до сих пор не выветрился из него, каждая его клеточка с тоской вспоминала ощущение растворенности в этой игре. Значит, игра не прекратилась. Она продолжалась, только без него.
Раф: Вот как? У тебя есть друзья?
А ты мне разве не друг, Раф? - сказал Хоуи и сам рассмеялся первым.
Они тоже рассмеялись. Всем было ясно, что Хоуи пошутил.
Раф: Смотри-ка, он у нас еще и шутник.
Может, уже хватит? - подумал тогда Дэнни. Довольно того, что они забрались в заколоченную досками пещеру, куда вход строго воспрещен. И хорошо бы больше ничего не случилось. Дэнни желал этого всей душой.
Пещера была устроена так: сначала большой круглый зал, где еще удавалось что-то разглядеть, потому что от входа падал свет; потом низкий коридор, по которому, нагнувшись, можно было перейти во второй, темный зал; оттуда (ползком, через узкий лаз) в третий - там был колодец. Круглый, не больше двух метров в диаметре. Но очень глубокий. А что было дальше, Дэнни понятия не имел.
При виде колодца все трое затихли. Вода в нем была зеленая, прозрачная, от фонаря на ее поверхности и на стенах пещеры дрожали молочно-белые блики.
Хоуи: Ого, народ! Ни фига себе.
Открыв блокнот, он что-то в нем нацарапал.
Дэнни: У тебя и карандаш с собой?
Хоуи показал ему зеленый карандашик, какие выдают клиентам загородных клубов, когда надо подписать счет. Я раньше носил ручки, сказал он, но из-за них у меня вечно штаны были в разводах.
Раф рассмеялся, а Хоуи пару раз хмыкнул и умолк, будто ему не полагалось смеяться наравне с Рафом.
Дэнни: И что же ты там написал?
Хоуи обернулся. А что?
Ничего. Просто интересно.
Я написал: зеленый колодец.
Раф: Это, по-твоему, называется мысль?
Все молчали, но Дэнни чувствовал, как в пещере нарастает напряжение, словно кто-то задал ему вопрос и до смерти хочет услышать ответ. Ну, то есть не кто-то, а Раф. Но спрашивать, почему Раф имел такую власть над Дэнни, - все равно что пытаться выяснить, почему светит солнце или почему растет трава. Просто есть люди, которые умеют заставить других людей делать то, что им нужно. Они могут даже ни о чем не просить. Могут и сами не знать, что им нужно.
Дэнни подошел к воде. Хоуи, сказал он, посмотри, что это там такое блестит. Вон там, на дне, видишь?
Хоуи шагнул вперед. Где? Не вижу.
Да вон же, внизу.
Дэнни опустился на корточки на краю колодца. Хоуи тоже присел и стал всматриваться, слегка покачиваясь на носках.
Дэнни положил руку ему на спину и сквозь тонкую футболку ощутил, какое у него мягкое, горячее тело. Возможно, раньше он ни разу не дотрагивался до своего кузена. А может, он только сейчас осознал, что Хоуи - такой же человек, как и он, с мозгами, сердцем и всем прочим. Локоть Хоуи плотнее прижался к боку. Листки блокнота задрожали, и Дэнни понял, что Хоуи чувствует нависшую опасность, что он боится. Или он догадывался обо всем с самого начала? Но в тот момент он обернулся к Дэнни с бесконечным доверием в глазах, будто знал, что Дэнни его защитит. И что они понимают друг друга без слов. Все произошло гораздо быстрее, чем я сейчас об этом рассказываю: Хоуи взглянул на Дэнни, а Дэнни закрыл глаза и толкнул его в колодец. Нет, еще быстрее. Взглянул. Закрыл. Толкнул.
Или просто: толкнул.
Руки и ноги Хоуи вскинулись - падая, он еще пытался ухватиться за что-то, но ни звука, ни всплеска Дэнни после припомнить не мог. Наверно, Хоуи кричал, но криков Дэнни тоже не помнил. Только тяжелое дыхание, свое и Рафа, когда они, толкаясь, ползли через узкий лаз, потом без оглядки бежали к выходу - луч фонарика метался по стене, - на волю, в теплый порывистый ветер, вниз по склону, и снова вниз, обратно на поляну (где их отсутствия никто не заметил), и еще был, кажется, какой-то пылающий обруч, который висел над ними, не отпуская их с Рафом друг от друга. О случившемся они заговорили лишь спустя несколько часов, когда пикник уже сворачивался.
Дэнни: Слушай, фигово… Как думаешь, где он сейчас может быть?
Раф: Да где угодно. Хоть прямо под нами.
Дэнни уставился в траву. То есть как - под нами?
Раф смотрел на него, усмехаясь. Ну, мы же не знаем, в какую сторону он пошел.
К тому времени когда все спохватились и, выстроившись в цепочку, начали прочесывать окрестные холмы, в голове у Дэнни не осталось никаких мыслей, только сменяющие друг друга картинки бесконечных подземных коридоров и переходов, по которым Хоуи сейчас пробирался все дальше от входа в пещеру, вглубь, вниз. Родственники не слишком волновались, все были уверены, что Хоуи просто отошел в сторону и заплутал. Найдется. Да и все равно он странный какой-то мальчик, к тому же толстый и неродной - и его, Дэнни, уж точно никто ни в чем винить не собирался. Только у тети Мей лицо было насмерть перепуганное, Дэнни никогда раньше не видел, чтобы у взрослого человека было такое лицо; она беспомощно теребила ворот платья, будто уже не чаяла увидеть своего мальчика, своего любимого и единственного, - и, понимая, что все зашло слишком далеко, Дэнни тем более не мог сказать того, что должен был сказать: Это мы с Рафом. Мы завели его в пещеру и бросили там. Не мог, потому что от этих нескольких слов все бы перевернулось: все бы узнали, что он наделал, а Раф узнал бы, что он проболтался, - и что тогда? Это Дэнни даже не пытался себе представить. И он молчал, оттягивая признание - секунду, другую, третью, - и с каждой секундой какое-то безжалостное острие входило в него все глубже. Стемнело. Отец положил руку ему на голову (какой славный мальчик!) и сказал: Пойдем, сынок, тут без нас есть кому искать. У тебя завтра игра.
В машине на обратном пути Дэнни никак не мог согреться. Он натягивал на себя плед, затаскивал собаку к себе на колени, но зубы стучали так, что его сестра всю дорогу недовольно фыркала, а мама сказала: Ты, кажется, заболеваешь, милый. Ничего, дома я приготовлю тебе горячую ванну.
Дэнни несколько раз тайком приходил к заколоченному входу в пещеру и вслушивался. Сквозь шорох сухой травы ему чудился слабый молящий голос Хоуи, доносившийся из-под земли: Не надо!.. Пожалуйста!.. Спаси меня!.. Значит, сегодня, думал тогда Дэнни. Да, сегодня! Ему делалось удивительно легко и хорошо при мысли о том, что сегодня он наконец-то произнесет слова, застрявшие внутри: Хоуи в пещере; мы с Рафом бросили его в пещере. От головокружительной легкости он едва не терял сознание, и одновременно все кругом как будто смещалось, небо и земля менялись местами, и перед ним открывалась иная жизнь, иное будущее, легкое, чистое и - теперь он это понимал - потерянное для него навсегда.
Но было уже слишком поздно. Теперь уже точно поздно. Хоуи нашли в пещере через три дня, в полубессознательном состоянии. Каждый вечер Дэнни ждал, что вот сейчас раздастся стук в дверь и войдет отец, и лихорадочно твердил про себя слова оправдания: Это все Раф, я же еще маленький. Слова сцеплялись и ездили по кругу, как склеенная кольцом магнитофонная лента: это Раф я же еще маленький… это Раф я же еще маленький… Лента продолжала крутиться, даже когда он делал уроки, или смотрел телевизор, или сидел в сортире (это Раф я же еще маленький), и казалось, что теперь все в его жизни служит одной-единственной цели - доказать, что он все тот же Дэнни Кинг, что и раньше. Вот, смотрите, я забил гол! Смотрите, сколько у меня друзей! Но все же он был не совсем тот же, потому что теперь какая-то часть его всегда оставалась снаружи, словно наблюдая со стороны: верят ли? Верили.
А потом, когда прошло много месяцев, а обман так и не вскрылся, он и сам начал верить. Простые нормальные вещи, происходившие, как и раньше, в его жизни, наслаивались друг на друга, образуя защитную корку над тем днем. Корка росла, становилась все толще, и в конце концов Дэнни почти перестал думать о том, что под ней скрывается.
Когда Хоуи стало лучше, когда он смог находиться в комнате один, без матери, когда научился снова спать с выключенным светом, он переменился. После психотравмы из его жизни ушла безмятежность. Зато появились наркотики. Однажды он купил пистолет и попытался ограбить круглосуточный магазинчик при заправке - и его забрали в исправительную школу.
Через три года погиб Раф (разбился в своем пикапе по дороге в Мичиган, вместе с двумя одноклассницами), и семейные пикники прекратились. А когда начались снова, Дэнни уже не жил с родителями.
Так выглядело воспоминание номер два.
Но возвращаемся к Дэнни, который, вытянув одну руку над головой, а в другой держа включенный телефон, шел по подвалу, или темнице, или бывшему канализационному отстойнику замка, принадлежавшего Хоуи. Он прилетел на другой конец света к своему кузену главным образом из практических соображений: надо было как-то зарабатывать на жизнь, и надо было исчезнуть из Нью-Йорка. Но не только. Не последнюю роль играло любопытство. Дело в том, что все эти годы хорошо отлаженная вещательная машина под названием "семья" регулярно доставляла ему обрывки новостей о Хоуи:
1. биржа, брокерство;
2. Чикаго;
3. несметные деньги:
4. женитьба, дети;
5. в тридцать четыре - отход от дел.
Каждый раз, когда очередная такая весть долетала до Дэнни, он думал: вот и славно. Значит, у него все сложилось. Вот и прекрасно! И тут же накатывала волна огромного облегчения, а следом за ней - другая, тоже огромная; и тогда, где бы он ни находился, он застывал на месте и долго смотрел в одну точку. Что-то не сложилось у него, Дэнни. Что-то не случилось из того, что должно было случиться. Или случилось не то и не так. Или случилось слишком много мелких событий вместо одного большого - или, наоборот, недостаточно мелких, чтобы хватило на одно большое.
Короче, Дэнни не знал, зачем он прилетел сюда, в замок Хоуи, с другого конца света. А зачем я записался на эти уроки словесности? Сначала я думал: чтобы избавиться от Дэвиса, с которым мы сидим в одной камере. Но в последнее время мне начинает казаться, что была и другая причина.
Я? Откуда взялся еще какой-то "я"? Наверняка кто-то уже собрался об этом спросить. Отвечаю. "Я" - это тот, кто говорит, рассказчик. У всякой истории есть свой рассказчик, просто мы не всегда задумываемся, кто он и что им движет. Так говорит Холли, моя учительница.
Сперва мне было плевать на нее и на ее занятия. Ко второму уроку я сочинил рассказ про то, как парень трахает свою учительницу словесности в подсобке. В самый интересный момент дверь распахивается, все метлы, швабры и ведра с грохотом вываливаются в классную комнату, яркий свет падает на голые задницы, и парочку с позором выволакивают из темноты. Пока я читал, все гоготали, но когда мой рассказ закончился, стало тихо.
Так, говорит Холли. У кого какие замечания?
Замечаний нет.
Ну что же вы, смелее. Наше дело - помочь Рею довести его работу до совершенства. Что-то мне подсказывает, что это еще не совершенство. Что он может еще лучше.
Снова тихо.
Тогда говорю я: Это была просто шутка.
Что-то никто не смеется, говорит она.
Я: Сейчас - нет. Но смеялись же, пока я читал.
Значит, шутка. А вы, стало быть, шут?
Какого рожна? - думаю я. Она смотрит прямо на меня, а я не могу заставить себя взглянуть ей в лицо.
Так что, господа, Рей у нас шут? Ну, шут так шут. Все согласны, возражений нет. Ведь нет?
Они начинают бормотать: Как она его… Ну а ты, Рей? Что скажешь? Они ждут, когда я психану, потому что не могу же я не психануть. И я психую, хоть и молча, но дело не в этом.
Вон дверь, говорит она и указывает на дверь. В нее можно выйти, что ж вы не выходите? А, Рей?
Я не трогаюсь с места. Выйти можно, конечно. Но тогда придется торчать в коридоре и ждать, пока кончится урок.
А есть еще ворота - вон там. Она указывает в окно. Ворота вечером ярко освещены, поверху увиты колючкой. Сбоку снайпер на вышке.
И у вашей камеры тоже есть дверь, говорит она. И у секции. И у душевой. И есть еще дверь столовой, и дверь комнаты свиданий. Скажите, господа, часто вы открываете эти двери - не кто-то другой, а вы сами? Вот о чем я хотела вас спросить.
Что в тюрьме ей раньше работать не приходилось, я понял сразу, в первую же минуту, как только ее увидел. Не по каким-то внешним признакам - тут как раз все ясно: уже не девочка, и жизнь не всегда гладила ее по головке. Но у тюремных учителей внутри и снаружи давно все задубело. А у нее нет. Вот и сейчас - объясняет нам про двери, а сама страшно волнуется, и каждое слово будто обдумано заранее по сто раз. Но главное, она права. Оказавшись в последний раз на воле, я как дурак стоял перед очередной дверью и ждал, пока кто-нибудь ее для меня откроет. Просто не мог вспомнить, как это делается.
Я здесь для того, говорит она, чтобы показать вам дверь, которую каждый из вас сможет открыть сам, - и стучит себя пальцем по лбу. И дверь эта ведет туда, куда вы хотите попасть. Вот зачем я здесь. А если вам это не интересно, то будьте добры, избавьте нас от своего присутствия. Потому что нам оплачивают обучение только десяти человек. И у нас всего одно занятие в неделю, так что я не собираюсь тратить его на идиотские препирательства.
Она подходит к моему столу и смотрит прямо на меня. Я поднимаю глаза и смотрю на нее. Я хочу сказать: слыхал я всякие призывные речи на своем веку, но дверь в черепную коробку - это неслабо. До такого еще надо додуматься. Но я молчу, потому что, пока она говорила, что-то больно дернулось у меня в груди.
Можете подождать в коридоре, предлагает она. Минут через десять мы закончим.
Пожалуй, я останусь.
Мы продолжаем смотреть друг на друга.
Хорошо, говорит она.
Так что когда Дэнни наконец разглядел в своем подвале полоску света и понял, что свет этот выбивается из-под двери, и когда сердце дернулось у него в груди и он шагнул вперед, толкнул дверь и оказался на винтовой лестнице, посреди освещенного лестничного колодца, - я понимаю, как он себя чувствовал. Не потому, что я это он, а он это я, это как раз чушь собачья, так не бывает. Я понимаю его потому, что пока Холли говорила мне про дверь и стучала себя по лбу, со мной что-то произошло. Никакой двери вроде бы не было, точнее, она была ненастоящая. Просто фигура речи, слово, звук: дверь. Но все же я открыл ее и вышел.
Глава вторая
Между этим новым Хоуи и тем, которого Дэнни помнил с детства, может, и угадывалось какое-то сходство, но уж очень отдаленное. Во-первых, этот был блондин. А часто ли бывает, чтобы человек из шатена превратился в блондина? Вот наоборот - сколько угодно: половина девушек, с которыми Дэнни в разное время спал, уверяли его, что раньше волосы у них были гораздо светлее (Ты не представляешь, какая я в детстве была светленькая!), и из-за этого теперь они тратили по ползарплаты на мелирование, пытаясь восстановить свой изначальный колер. Но чтобы темные волосы с годами посветлели - о таком Дэнни слышать не приходилось. Конечно, Хоуи мог их чем-нибудь обесцветить, но на обесцвеченные они не похожи, да и этот новый Хоуи (точнее, уже не Хоуи, а Ховард - это было первое, о чем он сообщил своему кузену, еще до того как заключил его в медвежьи объятия) меньше всего похож на тех парней, что обесцвечивают волосы.