Мик, сидевший к Ховарду спиной, слегка повысил голос, но не оборачивался. Дэнни показалось, что он собирался ответить незначащим тоном, как бы в шутку, но получилось тяжеловато: Твой кузен интересуется, чем мы тут занимаемся второй месяц. Я сказал, что это вопрос сложный.
Ховард: В каком смысле сложный?
Все молча ждали, что скажет Мик. Он тоже долго молчал, словно боролся с собой.
В том смысле, что у нас тут постоянно много маленьких дел, но ни одного большого.
Мик нарушал важнейшее правило общения с сильными людьми: нельзя прилюдно сомневаться в их непогрешимости. В свое время Дэнни тоже на этом обжигался.
Ховард, все еще с лопаткой в руке, подошел к столу. Он оглядел сидящих за столом, и в его внимательном, прикидывающем взгляде Дэнни почудилось что-то знакомое - какая-то отдаленная связь между Ховардом и тем Хоуи, которого он помнил.
Ховард: Мик, уточни, пожалуйста, какими большими делами ты хотел бы заняться?
Мик: Пожалуйста. Можно начать реставрировать северное крыло. Можно осушить бассейн, привести в порядок мрамор вокруг него. Можно раскапывать часовню: надгробия мы более или менее расчистили, но сама часовня пока до половины в земле. А есть еще цитадель…
Ховард: Мы не можем трогать цитадель.
Хорошо, мы не можем попасть внутрь, но ведь там полно дел и снаружи! Хоть расчистить заросли кругом или…
Мы не можем трогать цитадель, Мик.
Тонкий взволнованный голос Бенджи: Пап, вы сейчас будете драться, да?
Мик: Меня заботит общий настрой, Ховард.
Пап, вы сейчас…
Ховард: Чей общий настрой? Твой?
Пап…
Анна: Бенджи, тс-сс!.. Она поморщилась, как от боли. Дэнни чувствовал себя отвратительно, его прошиб пот. И зачем он только задал этот дурацкий вопрос?
Ховард: Ну, тогда валяйте уж все, выкладывайте. Как там у вас с настроем?
Все молчали. Неважно с настроем, подумал Дэнни.
Первым высказался Стив, сосед Дэнни: Нормально.
Нормально, послышался еще чей-то голос из-за соседнего стола, потом: Порядок!.. Да все классно! - и вскоре отдельные возгласы слились в общий счастливый гвалт: всем хотелось говорить и говорить приятные слова, тем более что Ховард выслушивал их с таким видимым облегчением.
Ховард: Так что, может, это твоя личная проблема, Мик?
Мик: Хорошо. Моя значит моя.
Но никто не поднимался из-за стола. Ховард тоже не уходил и не садился, словно еще чего-то ждал.
Заговорила Анна: И все-таки, наша цель ведь состояла в том, чтобы все остались довольны.
Ховард: Ну что ж, а недоволен всего один - разве плохо?
Он правда в это верит? - подумал Дэнни. Трудно сказать. Сильные люди всегда оторваны от масс, это общее правило. Потому-то каждому из них и нужен номер второй.
Мик выглядел побитым. Он молча забрал свои тарелки со стола, сложил их в обширную корзину посудомоечной машины и вышел через болтающуюся дверь. С его уходом напряжение частично спало, все снова оживились и заговорили.
Бенджи: Мам, он печальный? Дядя Мик печальный?
Анна: Не знаю.
Он сердитый?
Не знаю.
Я пошел его искать!
Хорошо, иди.
Бенджи сорвался с места и выбежал из кухни, забыв про свой меч. Дядя Ми-и-и-иик! - послышался звонкий голос. Из дальнего конца коридора донеслось в ответ что-то неразборчивое.
Студенты по очереди возвращались к плите за добавкой. Все были на стороне Мика, но сила была на стороне Ховарда.
Наконец вахта у плиты закончилась, и Ховард тоже добрался до стола. Ел он странно: торопливо заталкивал в себя куски, будто это не роскошный омлет, над которым он сам только что колдовал целый час, а малосъедобная преснятина. Еще и прикрывал тарелку свободной рукой - зачем? Никто же не отбирает. Дэнни озадаченно поглядывал на кузена. Наверно, решил он, это какой-то более ранний Ховард, у которого мало общего с Ховардом теперешним. Анна, сидевшая на той же лавке, придвинулась к мужу вплотную и обняла его одной рукой. Наконец Ховард оттолкнул от себя пустую тарелку.
Народ начал расходиться. Дэнни отнес свою посуду в посудомоечную машину, прикидывая, можно ли уже ретироваться или это будет слишком невежливо с его стороны. Оставаться один на один с Ховардом не хотелось. С другой стороны, идти ему, в сущности, было некуда. Он даже не был уверен, что сумеет отыскать отведенную ему комнату, не заблудится в лабиринтах ходов и переходов.
Ховард: Дэнни, подожди.
Дэнни нехотя подошел к столу, за которым, кроме Ховарда, сидели еще Анна, Нора и четверо или пятеро студентов. Предоставленный сам себе младенец сосредоточенно цеплялся за край лавки, пытаясь встать на ножки. Розовые ползунки на коленках уже почернели.
Дэнни сел напротив Ховарда.
Ховард: Дэнни, как там твои?
После разборки с Миком Ховард сник, и его голос теперь звучал глухо и безжизненно.
Дэнни: Думаю, нормально. Хотя мы не часто видимся.
Ховард: Твой отец мне всегда нравился.
Дэнни: Мне тоже. Только я ему в последние годы что-то разонравился.
Ховард поднял голову. Что так?
Черт, зачем он вообще это сказал? Бессмысленно же пытаться объяснять - тем более Ховарду - про то, как он рвал отцовское сердце, не единожды и не дважды, а много, много раз, начиная с того дня, когда он заявил, что не поедет в Мичиган, родительскую альма-матер, а будет учиться в университете в Нью-Йорке. Это был, конечно, смелый, дерзновенный и хрен знает какой еще шаг, но шаг опасный, потому что так называемое "самопознание" всегда опасно для той идиллической, но смазанной картинки, которую средний человек принимает за самого себя. А картинка Дэнни оказалась еще более смазанной, чем у среднего человека, - в Нью-Йорке она выглядела такой же никому не нужной, как те аккуратные тенниски, что он извлек из чемодана в своей комнате в общежитии на Вашингтон-сквер, но так ни разу и не надел. Когда родители приехали проведать сына, отец, стоя посреди той же комнаты и бодро покачивая сеткой с футбольными мячами, сказал: Наш с мамой отель тут в двух шагах, возле Центрального парка. Хочешь, в воскресенье утром пробежимся с тобой в парк, погоняем мячик?
Дэнни (натягивая свои новые ботинки): Хорошо.
Молчание.
Отец: Это не обязательно, конечно.
Дэнни: А. Тогда ладно.
Отец: Тогда… ладно?
Обернувшись, он смотрел на Дэнни изумленно, как на случайного прохожего, который зачем-то больно толкнул его локтем в бок. Голова у отца уже вся побелела, а чисто выбритый подбородок был гладкий, как у пятилетнего ребенка. И все первые годы пребывания Дэнни в Нью-Йорке его отец оставался в том же состоянии непреходящего изумления. Когда на предпоследнем курсе Дэнни бросил университет, это изумление переросло в глубокое, горькое разочарование. И трудно было сказать, что теперь могло бы его изумить.
Ховард: А мне всегда казалось, что вы с отцом были близки.
Дэнни: Ага. Вот именно. Были.
Одно время он надеялся, что когда-нибудь они снова сблизятся, но потом перестал. Ибо все, что Дэнни знал и чего он достиг в жизни: его абс; его способность "поймать сеть"; его умение занять незанятую нишу рядом с сильными людьми, или высвистать такси в любую погоду, или поужинать в ресторане, где нет мест, или отыскать отличные туфли в самом захолустном магазинчике (этих бесценных знаний и умений хватило бы и на докторскую степень - а главное, знал не только он, знали его. Когда он шел по Бродвею, приходилось иногда здороваться чуть не с каждым встречным - ничего удивительного, учитывая, сколько лет он проторчал на входе в разных клубах и ресторанах. "Привет, привет, привет", повторял он, кивая направо и налево как болванчик. В конце концов его начинало мутить, и он обещал себе здороваться только с теми, кого знает по-настоящему, то есть почти ни с кем; но он не умел сторониться людей, а когда идущий навстречу знакомый уже улыбался ему, было поздно, приходилось отвечать) - так вот, все это, то есть вообще все, как казалось Дэнни в хорошие минуты, о чем только можно мечтать и чего желать, в глазах его отца было равно нулю. Пустоте. Чистой странице. Но как раз об этом Дэнни не хотел ни слышать, ни думать. Подобные мысли впускают червя. А червь съедает человека заживо.
Ховард: Дэнни, вчера ночью, конечно, получилось паршиво. Ты извини. Вообще-то там не заперто, но без света же не разглядишь. Надо подвести туда электричество, никак не соберусь.
Дэнни: Ладно, проехали.
Ховард: Но мне все равно нужны твои впечатления… Можешь рассказать, что ты видел, когда подходил к замку?
Дэнни: Конечно.
Ховард придвинулся к самому столу и наклонился вперед. Дэнни с трудом преодолел желание отсесть подальше.
Ховард: И как он тебе показался? Ну, давай с самого начала.
В это мгновение Дэнни наконец уловил связь между этим незнакомым человеком и толстым мальчиком, которого он помнил с детства. Связь была в выражении лица. Глаза Ховарда не были закрыты, как раньше, когда он заставлял Дэнни рассказывать про обиталище пиратов - ледяной замок на Плутоне. Но это выражение, означавшее, что сейчас он услышит что-то страшно интересное, - выражение было то же самое, Дэнни его помнил. И ему сразу стало легче.
Он выложил Ховарду все: как он ждал автобуса в убогом городишке в ущелье, как потом взглянул наверх - а там черный силуэт замка на фоне лилового неба.
Ховард внимательно слушал, ловил каждое слово. А потом? Так. Стал подниматься пешком, и что видел по дороге, когда шел?
Он вытащил желтый блокнотик из заднего кармана шорт и стал записывать: Дорога. Подъем. Ворота. Деревья. Стена. Огоньки. Дэнни старался ничего не упустить. Было легко, словно они занимались этим много лет подряд. А может, весь этот замок - новая игра Ховарда, подумал Дэнни. Когда денег завались, не обязательно что-то выдумывать, можно просто пойти и купить.
Последней кухню покинула Нора с младенцем на руках, Дэнни почувствовал это, не оборачиваясь. Теперь они с Ховардом остались одни.
Ховард: Значит, забрался через бойницу - фантастика! И что там внутри?
Дэнни: Сырость кругом. Своды низкие. Наверно, бывший канализационный отстойник.
О том, как ему было страшно, Дэнни умолчал.
Ховард: Почему отстойник? Там что, воняет?
Дэнни: Да нет, не особенно. Пахнет, как в пещере.
За полсекунды до того, как он произнес это последнее слово, Дэнни успел сообразить, что его ни в коем случае нельзя говорить. Но слово уже вылетело, он уже сказал: в пещере.
Дэнни бросило в жар. Когда он заставил себя поднять глаза, Ховард смотрел в окно. Солнце падало на его лицо, высвечивая резкие, будто прочерченные карандашом морщинки. И тогда Дэнни в первый раз по-настоящему узнал своего кузена. Это был Хоуи, это были его карие печальные глаза.
Дэнни ждал. А что еще ему оставалось?
Ховард: И какой же такой хренью пахнет в пещере?
Оборачиваясь к Дэнни, он широко улыбнулся - и тут же все прошло. Будто ничего никогда не было. Ховард предлагает ему обо всем забыть! Дэнни вдруг стало безумно легко, как от глотка чистого кислорода. Он даже рассмеялся.
Ховард: Давай, давай, не отвлекайся. Выкладывай остальное.
Глава третья
После завтрака Дэнни намеревался на время исчезнуть, чтобы заняться установкой тарелки. Потребность восстановить нарушенную связь с миром мешала ему жить, как головная боль, или нарыв на пальце, или другое банальное физическое неудобство, которое досаждает, раздражает и не дает больше ни о чем думать. Но Ховард хотел показать ему свой замок. И - как и всегда, когда он попадал под влияние более сильного человека, - Дэнни согласился.
Первая часть осмотра по сути ничем не отличалась от обычной экскурсии по любому средневековому замку. Рыцарские доспехи. На стенах черные пятна от факелов. Комнатка с витражными окнами, похожая на часовню. Особенно впечатлил примыкавший к кухне большой зал: тут был длинный резной стол, золоченые потолочные балки и канделябры с гроздьями электрических свечей. Это крыло отреставрировали еще немцы, заодно напичкав комнаты всяческим антиквариатом. Только все это было ненастоящее - Дэнни мог бы сказать это и с закрытыми глазами, по одним запахам: пахло новыми коврами и свежей краской. Он всегда обращал внимание на запахи, потому что они говорят правду, даже когда люди врут.
Ховард: Ну вот. Это все, что немцы успели сделать. А сейчас мы увидим, как это выглядело раньше.
Из зала они вышли в короткую крытую галерею, ведущую к другой двери, Ховард открыл ее своим ключом и пропустил кузена вперед.
Прохладное темное помещение больше всего напоминало большую свалку. Дэнни обвел глазами пустые дверные проемы, стены в глубоких трещинах, горы гниющих тряпок - казалось, кто-то нарочно устроил тут разгром. Поменялись и запахи: пахло ржавчиной, гнилью, плесенью. Все так разительно отличалось от первой половины замка, что Дэнни не сразу сообразил: перед ним те же своды, так же расположенные окна, двери, переходы. Это зеркальное отражение того крыла, из которого они пришли. Только время тут было совсем другое.
Дэнни: Ого!
Ховард улыбался, слегка покачиваясь на носках. Ну, как тебе? Тут никто ни к чему не притрагивался восемьдесят восемь лет.
Отворяя двери - где они сохранились, - Дэнни переходил из помещения в помещение. Меж провалами окон гулял ветер, обивка с мебели была содрана - видно, лесное зверье давно растащило ее по своим норам. В одной из комнат гнездились сотни белых птиц. На полу белели сталагмиты из птичьего помета, в воздухе плавал пух, пахло серой, и над всем висело странное многоголосое пыхтенье. Птицы походили на голубей, только они были белые с фиолетовым отливом и мохноногие - совсем не такие, как в Нью-Йорке.
Ховард: Мы практически уверены, что это потомки почтовых голубей - ну, знаешь, которые доставляли в замок письма во время осады.
От недавней угрюмости Ховарда не осталось и следа. Больше того, он явно ловил кайф - без всяких стимулянтов, от одного своего замка. Он был влюблен во все это, жадно впитывал в себя каждую деталь, каждый звук, ему хотелось еще и еще. У Дэнни же все происходило с точностью до наоборот: когда они вошли сюда, его словно ткнули под дых кулаком. В глаза лезли какие-то мелочи, застывшие следы прошлого: мужская шляпа на вешалке; стеклянный флакон без крышки, забытый на столике перед мутным зеркалом; пальцы перчатки, зажатые ящиком комода. Бутылка вина на подносе, рядом бокал с бурыми хлопьями на стенках. Дэнни представил себе, как под всем этим хламом копошатся черви, пожирая его изнутри.
Дэнни: Кто тут жил?
Ховард: Некие фон Аусблинкеры. Представляешь, они прожили в замке девятьсот лет. Девятьсот, Дэнни, - у тебя в голове такое укладывается? У меня нет.
Дэнни: Что ж они его продали?
Ховард: У них тут погибли дети - считается, что главная причина была в этом. Хотя наверняка была и финансовая сторона… Честно сказать, я раньше не понимал, во что обходится содержание такой махины. Теперь только начинаю потихоньку понимать.
По сравнению со средневековым антиквариатом, собранным в соседнем крыле, все вещи здесь казались относительно новыми - не в смысле их физической новизны, конечно, а по историческим меркам. Во всяком случае, все они были уже из нашей эпохи. В одной комнате Дэнни углядел пишущую машинку, в другой швейную; обе допотопные, механические, но все же атрибуты прогресса. Это наводило на довольно странную мысль о том, что история далекого прошлого пребывает в полном порядке, в отличие от новейшей: чем ближе к сегодняшнему дню, тем ощутимее признаки распада.
В коридоре было темно, так что Дэнни заметил черный настенный телефонный аппарат лишь в самый последний момент, когда уже чуть не прошел мимо. Не колеблясь ни секунды, он шагнул к стене, сдернул слуховой рожок с рычага, приставил его к уху и закрыл глаза. В глубине рожка как будто что-то тренькнуло. Что это, искорка жизни, отголосок краткого соединения - или померещилось? Но была она или нет, эта искорка заставила Дэнни осознать: все, больше он не может терпеть. Он должен созвониться с кем-то сейчас, или случится страшное - его череп разлетится на куски, с потолка на пол обрушатся потоки воды, зубья огромной электропилы вонзятся ему в позвоночник. Еще с полминуты им владело одно неукротимое желание: немедленно отвязаться от Ховарда и установить спутниковую антенну.
Ховард: Что-то не так?
Дэнни повесил рожок обратно на рычаг. Нет. Все нормально. Усилием воли он взял себя в руки. Кое-чему за восемнадцать лет в Нью-Йорке он все-таки научился.
В конце коридора в потолке зияли дыры, на полу лежали солнечные пятна; тут было немного теплее. А в следующей комнате потолок отсутствовал совсем и над бесформенной розоватой грудой, которая раньше была кроватью, а теперь стала клумбой для папоротников, плыли облака. Что-то среднее между комнатой и двориком, подумал Дэнни. Из-за стены свешивалась длинная ветка дерева, с нее на полусгнивший ковер спикировали две белки и начали гоняться друг за другом, но тут же подрались за какой-то слежавшийся картонный ком - из кома во все стороны раскатились маленькие кругляшки. Дэнни поднял один из них. Это оказалась линяло-красная деревянная фишка для игры в пачиси.
Дэнни: Представляю, каково будет расчищать все эти завалы.
Ховард: Да уж. Хотя, может, я и не буду все расчищать. Кое-что оставлю как есть.
Дэнни удивленно обернулся. Ты серьезно?
Абсолютно. Такие вещи воскрешают что-то в памяти. Такие вещи - сама история. Хотя что я тебе объясняю, понятно же все.
Но Дэнни не все было понятно. И когда у тебя тут начнут работать строители?
Ховард рассмеялся. Ты прямо как мои юные друзья-единомышленники. Ну хорошо, пусть не совсем юные… Но все равно, они как дети: им подавай что им там надо немедленно, сейчас же! Когда-то я тоже был таким.
Дэнни: А теперь?
Ховард: Теперь я научился ждать. Рассчитывать свои силы. Не торопить события. Много лет угробил на самую идиотскую и бессмысленную работу, какую только можно представить: из денег делал деньги, из них еще, еще, еще - целую вонючую кучу денег. Не хочу сказать, что все было совсем уж беспросветно и никаких развлечений - с деньгами всегда найдутся развлечения, - но брокером на бирже может быть кто угодно, любой отморозок. Я на это пошел ради одной-единственной цели: заработать столько, чтобы в тридцать пять плюнуть на все и всех и дальше уже делать, что хочу.
Дэнни: Достойная цель.
Ховард: Как видишь, я ее достиг. Вот… - он обвел рукой обрывки торчащих из стены проводов, останки обоев, обвалившихся на бугристый пол, - вот ради чего я столько лет полоскал мозги в дерьме. И теперь никто - никто, слышишь? - никакие юные друзья не заставят меня бестолково суетиться. И загубить все дело.
Дело - то есть твой отель?
Да.
Дэнни: Но это больше, чем отель?
Ховард улыбнулся. Я рад, что ты успел это понять.
В ветвях наверху ссорились птицы, мелкая труха и листья сыпались на розовый папоротниковый холмик, на то место, куда когда-то ложился человек, натягивал на себя одеяло и закрывал глаза.
Ховард: Ладно, давай отсюда выбираться. Покажу тебе сад.