Мне удается ее раздеть, и я сам себе не верю, до чего же, оказывается, легко открыть красоту, достаточно всего лишь совлечь с нее одежды; увы, почти сразу же передо мной встает другая проблема: Астролябия сделана из камня, нет, это не метафора, ты должна была меня предупредить, что ты статуя, она смотрит на себя, ощупывает себя, что это со мной творится, обычно у меня не такое тело, неужели я всюду такая, да-да, ты целиком из камня, она смеется, а я вовсе не нахожу это забавным, она меня спрашивает, случалось ли мне уже заниматься любовью под кайфом, нет, но некоторым моим друзьям это удавалось, значит, наверное, вполне возможно и для нас, она меня спрашивает, в этом ли заключается смысл слова stone, я думаю, что так оно и есть, и как горько осознать в таких обстоятельствах ужасную реальность этого выражения, я ласкаю Астролябию в надежде вернуть ей податливость и тепло человеческой плоти, но она только еще больше каменеет, невозможно представить себе, что человек способен отвердеть до такой степени, она бьет себя кулаками в живот и изумленно говорит мне, что ничего не ощущает, кроме боли в кулаке, значит, я превратилась в ледяную статую, заключает она.
В отчаянии я крепко обнимаю ее, сколько же времени продлится твоя ригидность, Астролябия, вот в чем проблема, ведь под кайфом время не существует, и если ты пробыла в дурмане десять минут, это все равно что десять часов или десять месяцев, мы пленники вневременного пространства, что прекрасно, если ты очень счастлив, а вот если страдаешь, то это сущий ад, конечно, можно и не страдать, но как же не страдать, когда тебя переполняет желание, а твоя возлюбленная окаменела, да, твой план был обречен на неудачу, бедный мой Зоил.
Ее смех повергает меня в уныние, я понимаю, что она вовсе не огорчена, а, может, даже и довольна тем, что отомстила мне таким образом, и я остаюсь в одиночестве, обездоленный и поверженный, ведь если она меня любит, то это любовь ледяной статуи, и я созерцаю ее неприступную красоту, а если смерть завладеет нами, если мы ей сдадимся, то лишь потому, что она так прекрасна, но с ней невозможно заниматься любовью.
Zigmatic 17 стихает. Следовательно, моя нелепая трагедия длилась всего восемь минут. Музыка служит песочными часами кайфа. В эти восемь минут, которые показались мне долгими, как год, я потерял все.
Астролябия натягивает на себя одежду и советует мне последовать ее примеру. Я облекаюсь в свой шагреневый панцирь. Она говорит: ничего страшного, не переживай, между нами все-таки есть кое-что другое. Бывают попытки утешения, которые только обостряют боль потери. Я молчу.
По правде сказать, время «кое-чего другого» уже прошло. Свернувшись калачиком на диване, Астролябия погружается в созерцание скомканного целлофанового пакета — он явно производит на нее впечатление шедевра. Альенора, которая так и не шевельнулась, пребывает, должно быть, в тесном общении с Великим Духом.
Я гляжу на всех нас. Вот троица цивилизованных людей, каждый кайфует на свой манер. И не суждено соединиться с другим тому, кто этого хочет.
Только что, лежа на полу, мы с Астролябией любовались храмом Артемиды Эфесской, застывшим под ледяной коркой. И наши видения совпадали до малейших деталей, кроме одной: моя возлюбленная различила подо льдом женщину. Этой женщиной была она сама.
Вслед за тем нахлынули мысли, отличавшиеся потрясающей ясностью. Я достаточно часто испытывал bad trips и не опасался этого состояния. Жаль, что мы превратились в племя лицемеров и кривляк, иначе нам всем захотелось бы пережить это путешествие на край ада. И почему такое странствие по геенне и обратно считается злом? Ведь простое сознание, что это вояж в оба конца, должно было бы умерить наш страх. А потом, уверяю вас, этот инфернальный опыт вполне стоит того, чтобы потратить на него время.
То, что называется bad trip, состоит в необыкновенной ясности ви́дения. Мой первый bad trip случился со мной в метро.
И наши видения совпадали до малейших деталей, кроме одной: моя возлюбленная различила подо льдом женщину. Этой женщиной была она сама.
Вслед за тем нахлынули мысли, отличавшиеся потрясающей ясностью. Я достаточно часто испытывал bad trips и не опасался этого состояния. Жаль, что мы превратились в племя лицемеров и кривляк, иначе нам всем захотелось бы пережить это путешествие на край ада. И почему такое странствие по геенне и обратно считается злом? Ведь простое сознание, что это вояж в оба конца, должно было бы умерить наш страх. А потом, уверяю вас, этот инфернальный опыт вполне стоит того, чтобы потратить на него время.
То, что называется bad trip, состоит в необыкновенной ясности ви́дения. Мой первый bad trip случился со мной в метро. Внезапно мне открылось все безобразие окружающего. Но это не было моим заблуждением, уродство действительно имело место, существовало всегда. Просто раньше я защищался от него расхожей формулой «плевать мне на всё». И назвать это галлюцинацией тоже было нельзя: например, вон тот галстук вполне мог испугать своим видом все человечество в целом, если бы оно соблаговолило уделить ему внимание. Ясно помню, с каким трудом я удержался от того, чтобы не приказать парню сорвать его с шеи и выбросить из окна поезда. «Поверьте мне, это необходимо для вашего же блага!» — сказал бы я ему. Да и для моего тоже. Мерзкий узорчик этого галстука подавлял, мучил меня, заставлял страстно желать Апокалипсиса, лишь бы он унес в небытие этот клочок ткани.
И разве я был неправ? Как мы смогли ослепнуть до такой степени, чтобы находить уродство приемлемым? «Но, позвольте, у каждого свой вкус! A что, если этому человеку нравится его галстук?!» Вот как думают люди, которым не довелось попробовать моих грибочков. Зато под кайфом они яростно отвергают подобную терпимость. Носить такой галстук — это наглый вызов обществу, покушение на его устои, знак презрения к окружающим, такое поведение говорит о ненависти ко мне, да-да, этот тип меня просто ненавидит, он ненавидит весь род людской!
Bad trip и есть этот всплеск ясновидения, которое открывает нам ад, таящийся в галстуке обыкновенного пассажира метро. Сколько уж времени нам твердили, что ад находится на земле, что ад — это другие! И наконец-то этому нашлось убедительное подтверждение. Впрочем, ад — это даже не другой целиком, хватит и одного его галстука.
На самом деле, между trip и bad trip нет никакой разницы: в обоих случаях достаточно ясно видеть. Плакать от счастья, созерцая думку цвета «голубой Наттье», так же логично и естественно, как переживать муки ада, глядя на чей-то кошмарный галстук.
И если мою душу до такой степени истерзал этот мерзкий мужской аксессуар, то легко вообразить мою беспредельную боль от сексуального краха с Астролябией.
Я злился на весь свет — на себя, на Альенору, на гватемальские псилоцибы, на недостаток гватемальских псилоцибов, на EDF, на окаменевшее тело моей возлюбленной, на ее смех, last but not least. «Твой план был обречен на неудачу, бедный мой Зоил!» Даже если Астролябия и не была виновата, она смертельно оскорбила меня. Да, я составил план, обреченный на неудачу. И разве у меня не было повода проклинать судьбу?! А она — она смеялась.
И вот именно в эту минуту мысли мои приняли другой оборот: если Астролябия — самое совершенное создание в мире и если даже эта лучшая в мире женщина обошлась со мной так жестоко, значит, нужно разрушить мир. A поскольку я не располагаю средствами, чтобы взорвать и испепелить всю планету, следует выбрать отдельный, но великий объект, несоразмерный с моим отвращением к жизни.
Начиная с 11 сентября 2001 года никто уже не сомневается насчет са́мого эффективного способа навредить человечеству. Ну скажите, разве людям так уж необходимо каждодневно перелетать из города в город? Может, этим-то они и провоцируют кровожадного безумца, таящегося в душе каждого человека? Вы только прикиньте, сколько самолетов беспрерывно курсирует у нас над головой, не давая покоя, — так как же не возмечтать о том, чтобы направить их в небоскреб, чье падение приведет нас в экстаз?!
Теперь оставалось одно: выбрать наилучшую мишень.