— Но пока этого не случилось, я хочу ею попользоваться.
— Какое утешение? О чем ты? — спрашиваю, и по телу разливается волна страха. — Что все это значит?
— Много разного значит, Клэй.
— Я хочу выйти, — говорю. — Высади меня.
Рип говорит:
— Это значит, что она никогда тебя не полюбит. — Пауза. — Это значит, что все — мираж. — И затем, касаясь моего плеча: — Она подставляет тебя, cabron.
Протягиваю Риггу телефон.
— Я уже говорил: ты мне не опасен, — сипит. — Дрючь ее хоть до посинения. Почему нет, если это ничему не мешает. — И после небольшого раздумья: — Пока не мешает.
Рип берет у меня из рук телефон и прячет его в карман.
— А вот Джулиан… Его она любит. — Пауза. — Тобой только пользуется. Может, тебя это вштыривает. Почем мне знать. Получит ли она то, чего добивается? Подозреваю, что нет. Не знаю. Ничего не меняет. Но Джулиан? По какой-то необъяснимой причине она его по-настоящему любит. Ты, конечно, стараешься всю эту историю затянуть. Кормишь ее подачками, и она. вынуждена их принимать, надеясь, что в награду получит роль. Но это лишь еще больше сближает ее с Джулианом. — Опять пауза. — Будь я на твоем месте, мне было бы сейчас очень страшно…
Высаживая меня, Рип говорит:
— Джулиан пропал.
Лимузин стоит у подъезда комплекса «Дохини-Плаза». Пока мы возвращались назад по Беверли-Глен и Сансет, Рип отвечал на CMC, а из динамиков неслась песня «The Boys of Summer» , пущенная на повторе.
— У себя в Уэствуде его нет. Мы не знаем, где он.
— Может, поехал искать Аманду, — говорю, глядя на пустую стойку парковщика сквозь тонированное стекло.
— Вообще-то этим Рейн должна заниматься, — отвечает невозмутимо — Хотя я забыл. У нее же на этой неделе проба, да?
— Да, — говорю. — Проба.
— Я смотрю, она не особо волнуется из-за соседки, — вздыхает. — Куда больше — попадет ли в твой паршивенький фильм.
— А должна волноваться? — спрашиваю. — Где Аманда, Рип? — и потом, сделав глубокий вдох: — Ты знаешь? — Жду. — Ты ведь и с ней успел. После того, как Рейн сбежала от тебя к Келли. Так мне, по крайней мере, рассказывали.
— Женщины умом не блещут, — говорит. — Это экспериментально доказано.
Я его не вижу, только слышу, но, оказывается, так легче.
— С чего вдруг? — спрашиваю. — В отместку? Думал, Рейн начнет на себе волосы рвать из-за того, что ты трахаешь ее соседку?
— Он прячется, — говорит Рип, пропуская мои слова.
— Надо же, как тебя на нем перемкнуло!
— Прячется. — Пауза. — Я думал, может, ты знаешь, где он. Думал, может, поделишься.
— Да, плевать мне, где он.
— А ты выясни, а потом позвони.
— Кто, по-твоему, это может знать? — спрашиваю. — Поговори с Рейн.
Вздыхает.
— Ты распорядился его избить? — спрашиваю. — Чтобы он понял наконец, чем рискует, оставаясь с Рейн?
— Никакой фантазии, — говорит. — Примитивно мыслишь.
Слегка подавшись вперед, Рип вталкивает в плеер какой-то диск. Откидывается. Сбивчивое дыхание, шум ветра, звуки соития, чей-то шепот в момент оргазма и затем мой голос, вмиг воссоздающий в памяти все: спальню в квартире 1508 на пятнадцатом этаже дома, возле которого стоит лимузин, вид с балкона, призрак умершего паренька, потерянно парящего по комнатам своей бывшей квартиры.
А затем откуда-то сзади, из динамиков, к моему голосу присоединяется голос Рейн.
— Выключи, — прошу шепотом. — Пожалуйста, выключи.
— Дальше все равно ничего интересного. — Рип наклоняется к плееру и вытаскивает диск.
— Как к тебе это попало?
— Я смотрю, ты любишь этот вопрос.
— Я ни к чему не причастен.
— Кто знает, что толкает человека на тот или иной поступок? — Рип откидывается на спинку сиденья, не слушая меня. — Того же Джулиана. Мотивы его поступков мне не ясны.
Берусь за ручку дверцы.
— Каждый день открываешь что-нибудь новенькое, — продолжает. — Порой такое про себя узнаешь, что только диву даешься.
Поворачиваюсь к нему.
— Забил бы ты на них, а? Уступи ее Джулиану, что ты, себе другую не найдешь?
— Не могу, — говорит. — Нет. Не могу — и все.
— Почему не можешь?
— Репутация не позволяет, — говорит, чеканя каждое слово. — Он мне уже и так немало крови попортил.
Ставлю ногу на тротуар.
— Не волнуйся. Тебя я больше не потревожу, — говорит. — Считай, разобрались. Дальше все произойдет, как задумано.
— Что это значит?
— Это значит, просто хотел предупредить, — говорит. — Отныне ты соучастник.
— Не смей мне больше звонить…
— По-моему, мы оба заинтересованы в том, чтобы от него избавиться, — говорит Рип, и я с силой захлопываю дверцу.
В ту ночь мне снова снится паренек-призрак (тревожная улыбка, полные слез глаза, лицо настолько безупречное, что кажется маской), он парит в коридоре у двери в спальню, держа в одной руке наше с Блэр фото двадцатипятилетней давности, а в другой — кухонный нож, и песня «Сhina Girl»разносится эхом по комнатам, и я не в силах этого вынести: встаю с постели, распахиваю дверь, надвигаюсь на паренька, а когда наношу удар, нож падает на пол. А когда просыпаюсь утром, на руке синяк, оставшийся от того удара.
Рейн появляется в спортивном костюме и без макияжа, вся дерганая из-за назначенной на завтра пробы (поначалу вообще отказывалась ехать, но я сказал, что, если не приедет, все отменю), и она на голодной диете, поэтому ужинать мы не идем, а когда пытаюсь ее обнять, говорит: «Давай чуть позже», и приходится снова прибегнуть к угрозе, и потом заглушать возникшую из-за этого панику текилой «Гран-Патрон»; потом я заваливаю ее прямо на полу в офисе и ебу до беспамятства сначала там, а потом в спальне, и во всех комнатах полыхает свет, а в динамиках стереосистемы надрывается Fray, и хотя, по идее, текила должна была ее вырубить, Рейн продолжает рыдать, и от слез я завожусь еще больше. «Чувствуешь его?» — спрашиваю. «Чувствуешь его у себя внутри?» — повторяю снова и снова, выходя на коду, ощущая ее содрогания не от блаженства — от ужаса, и в квартире дубак, но когда спрашиваю, не замерзла ли, отвечает: «Какая разница». И сегодня я впервые смотрю на черный «мерседес», курсирующий по Элевадо, без страха, даже с улыбкой, как он то и дело притормаживает, давая возможность тому, кто скрывается за тонированными стеклами, получше разглядеть сквозь пальмы окна квартиры 1508 на пятнадцатом этаже. «Я же тебе помогаю», — говорю ласково, стараясь ее успокоить, но в ответ слышу что-то нечленораздельное. «Ты только о себе думаешь», — выговаривает наконец. «Ну, слушай, харэ, завязывай», — просит, когда снова лезу к ней с поцелуями, нашептывая, как она мне нравится. «Я же знаю, зачем все это», — говорит, пытаясь прикрыться полотенцем, которое я тут же срываю.