Мы даем им достойные – в разумных пределах – жилье и количество пищи. И они работают. Как работает Шмуль. Безотказно сотрудничают с нами. – Он поднял перед собой руки ладонями ко мне. – Их стимулами будут полный желудок и ночной покой.
– Что думает об этом доктор Зидиг?
– Я смогу заручиться его поддержкой.
– А Долль?
– Долль? Долль пустое место. Нам придется попотеть, однако я думаю, что мы двое, я и Свитберт, сможем склонить на свою сторону Совет директоров. И тогда сам Макс Фауст доложит о моей идее наверх.
– Наверх. Вам никогда не удастся убедить Рейхсфюрера.
– Я имею в виду не Рейхсфюрера.
– А кого вы имеете в виду? Не Рейхсмаршала же.
– Конечно, нет. Я имею в виду Рейхсляйтера.
Рейхсфюрером был Гиммлер, Рейхсмаршалом – Геринг, Рейхсляйтером – Борман.
– Ну что, господин Томсен?
По моему твердому убеждению, осуществление предложений Беркля повысило бы производительность «Буны» на двести-триста процентов, если не больше. Я вежливо кашлянул (словно напоминая ему о моем присутствии) и сказал:
– При всем моем уважении, боюсь, вы кое-чего не понимаете. Позвольте мне…
В дверь постучали, затем в кабинет просунулась голова секретаря Беркля (не секретарши), украшенная вялой извиняющейся улыбкой:
– Он ждет снаружи, мой господин.
– Проклятье! – Беркль встал. – Сможете уделить мне еще час утром в понедельник? Вы не поверите, Томсен, – мне самому верится в это с трудом. Вольфрам Прюфер пригласил меня поохотиться. В России. На оленей.
– Правь, Британика, – крикнул я. – Никогда, никогда, никогда англичанин…
– Правь, Британия. Никогда, никогда, никогда англичанин не будет рабом. А теперь посмотрите на меня.
– Где вас взяли в плен?
– В Ливии.
– Говорят, англичане любят цветы. Вы любите?
– Цветы – это неплохо. Ничего против них не имею. Забавно, я только что вспоминал о жимолости.
– Вам нравится жимолость?
– Это цветок. Но также и марка сигарет. Об этой «жимолости» я и думал.
– «Жимолость». Не знаю таких. А «Флотские» вам по душе?
– «Флотские». Весьма.
– А «Игроки»?
– Тоже недурны.
– Ваше имя?
– Буллард. Капитан Роланд Буллард. А ваше?
– Томсен. Лейтенант Ангелюс Томсен. Надеюсь, мой английский не слишком хромает.
– Сойдет.
– Я принесу вам «Игроков» или «Флотских». Принесу их вчера.
– Вы уже приносили их завтра.
С точки зрения руководства Рейха, «Буна» обещает дать нам не просто синтетическую резину и синтетическое топливо. Она обещает дать автаркию, а автаркия, считает руководство, определит исход войны.
Здесь можно было поесть, не проходя в столовую Клуба, и потому мы с Борисом заняли низкий столик на двоих. Со второй порцией аперитива (русская водка) мы уже управились, заказали третью и выбрали закуску (восемнадцать устриц каждому).
Негромко рассмеявшись, Борис сказал:
– Тебя не удивляет, что Ильза переключилась на женщин? Меня нет. Tout s’explique. Она всегда говорила: «По-быстрому». Schnell. Тебе тоже?
– Да. Неизменно. «По-быстрому». Так рассказывай же, Борис. По-быстрому.
– Ну, произошло следующее. Я понимаю, старик-профессор со мной не согласился бы, но, по-моему, это довольно смешно.
Богдан врезал Старому Пропойце каким-то садовым инструментом. Потому у него и были подбиты оба глаза. Получилось это случайно, но все-таки.
– От кого сведения?
– От старшего по бараку Богдана. Тот услышал это от адъютанта Прюфера. Адъютант – от самого Прюфера. А Прюфер – от Старого Пропойцы.
– Так. Значит, единственный источник – Старый Пропойца. А что произошло с Богданом?
– Голо, зачем спрашивать? Заключенный не может вышибить Коменданту мозги и ожидать, что это сойдет ему с рук. Представь, что было бы, если бы поползли слухи. Не обошлось, конечно, и без мелочной мести. И тебе следует извлечь из этого урок. Не связывайся со Старым Пропойцей.
– Как быстро за ним пришли? За Богданом.
– Той же ночью. Его просто засунули в очередную партию. И знаешь, что еще? Прежде чем покинуть сад, Богдан размолол в кашу любимую черепашку детей. Расплющил ее лопатой.
– Почему он это сделал?
– Потому что знал, какой конец его ждет.
– Нет, – сказал я. – Богдан Жозек был профессором зоологии. А внешне походил на старого поэта. Ну хорошо, что мне сказать Ханне? В конечном счете.
– Ты же мог выяснить все и сам. Я скажу тебе, кого следует расспросить. Ее даже подкупать не придется. Дашь ей за старания пару сигарет.
– Что мне сказать Ханне?
– То, что рассказал тебе я. Скажи, что это версия Долля, а единственное, что известно тебе наверняка, – Богдан уже на небесах… Посмотри на Ильзу. Господи, ее девчонка вряд ли старше Эстер.
Я спросил:
– Как ведет себя Эстер? И как ты ее вызволил?
– Кстати, брат, спасибо, что предложил мне деньги, но от них теперь толку никакого. Слишком много их здесь болтается. Произошло что-то вроде инфляции. А все из-за драгоценностей. Я предложил Оффу тысячу рейхсмарок. Мелкий пидор пожелал получить десять. А я уже отдал пять сотен старому хрену из почтовой цензуры. Ну и сказал: «Отпусти ее, и немедленно, иначе я тебе всю рожу расквашу».
– Борис.
– Больше ничего не придумалось. Меня машина ждала.
Мы оба смотрели на Ильзу, которая, похоже, учила Хедвиг вальсировать.
Борис сказал:
– Ну ты полюбуйся на нашу берлинскую пятничную давалку.
Выражение «берлинское пятничное купание» и родственные ему появились благодаря недавнему указу, запретившему жителям столицы Рейха принимать ванны в любые дни, кроме субботы и воскресенья.
– Я у нее теперь на плохом счету.
– Да что ты? – удивился я. – И почему?
– Осрамился немного. Не будем пока об этом. Меня тогда больше интересовала Алиса Зайссер… Я сегодня присутствовал при окончательной обработке, Голо.
– А. То-то я смотрю, ты нынче немного… не в себе.
– Окончательная обработка. Видел бы ты, сколько их туда запихали.
– Тише, Борис.
– Вертикальная упаковка. Как сардины в банке, только торчком. Вертикальные сардины. Они стояли на ступнях друг друга. Слипшись. А дети, младенцы, те просто висели среди взрослых на высоте их плеч.
– Тише.
– Бережливость, ничего не попишешь. «Циклон Б» дешевле пуль. В этом все и дело.
От соседнего столика к нам повернулась и уставилась на нас мясистая физиономия.
Борис, естественно, глаз не отвел, но громко спросил:
– Что? Что?.. О, да это веселый нищий, не так ли? Деньгами любишь сорить, верно?
Физиономия немного помедлила и отворотилась.
– Не забывай, Голо, – понизив голос, сказал Борис. – Когда будешь с Ханной. Ты ее единственный друг.