После краткого благодарения экономка Сацуки и сестры едят соевый творог, обвалянный в кунжутных семечках и обжаренный в масле с чесноком, маринованные баклажаны, сардины и белый рис. Даже самые надменные монахини вспоминают о своем бедняцком прошлом, когда могли только мечтать о такой еде, и наслаждаются каждым кусочком. Настоятельница ушла с учителем Сузаку на ужин к учителю Генму, поэтому настроение в Длинном зале спокойное и умиротворенное. Когда все съедено, а посуда и палочки вымыты, сестры курят трубки за столом, делятся историями, играют в маджонг, перечитывают — или просят кого‑нибудь перечитать — новогодние письма и слушают, как Хацуне играет на кото. Действие «Утешения» немного ослабевает с каждым вечером, замечает Орито. Она уходит, как всегда, не попрощавшись. «Подождем, пока ее одарят, — чувствует она мысли женщин. — Подождем, пока ее живот станет большим, как скала, и тогда ей понадобимся мы, чтобы помочь скрести, приносить и таскать».
Вернувшись в келью, Орито находит разожженный очаг. Яиои.
Неприязнь Умегае и враждебность Кагеро побуждают ее отвергнуть Дом.
«Но доброта Яиои, — боится она, — примирит ее со здешней жизнью…»
…и приблизит тот день, когда храм Ширануи станет ее домом.
«Кто знает, — гадает она, — а вдруг Яиои всего лишь выполняет приказ Генму?»
Орито, в смятении и дрожа от ледяного воздуха, обтирается куском материи.
Она ложится на бок под одеяла, глядя на огненный сад.
Ветки хурмы провисают от спелых фруктов. Они светятся в сумерках.
Ресница в небе вырастает в цаплю; неуклюжая птица опускается…
У нее зеленые глаза и красное оперение; Орито боится ее неловкого клюва.
Цапля говорит, конечно же, на голландском: «Ты прекрасна».
Орито не желает поощрять цаплю, не желает и прогонять.
Она — во дворе Дома сестер: слышит, как стонет Яиои. Сухие листья летят, как летучие мыши; летучие мыши летят, как сухие листья.
«Как мне убежать? — вопрос вслух. — Ворота закрыты».
«С каких пор, — надсмехается лунно-серый кот, — кошкам нужны ключи?»
«Нет времени, — раздражение переполняет ее, — для загадок».
«Сначала убеди их, — говорит кот, — что ты здесь всем довольна».
«Почему, — спрашивает она, — я вообще должна убеждать их в этой лживой довольности?»
«Потому что только тогда, — отвечает кот, — они перестанут следить за тобой».
Глава 16. АКАДЕМИЯ ШИРАНДО В РЕЗИДЕНЦИИ ОЦУКИ В НАГАСАКИ
Закат двадцать четвертого дня десятого месяца
— Я делаю вывод, — говорит Иошида Хаято, все еще моложавый автор обстоятельной монографии об истинном возрасте Земли, внимательно оглядывая аудиторию, состоящую из восьмидесяти — девяноста ученых, — что широко распространенное мнение, будто Япония — непобедимая крепость, является пагубным заблуждением. Уважаемые академики, мы — ветхое строение с потрескавшимися стенами, дырявой крышей и алчными соседями. — Иошида страдает болезнью костей, и необходимость говорить громко, на весь зал в шестьдесят циновок, выматывает его. — К северо-западу от нас, на расстоянии утреннего путешествия от острова Цусима, живут хвастливые корейцы. Кто сможет забыть провокационные плакаты их последнего посольства? «Инспекторы владений» и «Мы чисты», намекающие тем самым: «А вы — нет!»
Некоторые ученые хмыкают, соглашаясь.
— На северо-востоке находится огромная страна Эзо, родной дом диких айну, но также и русских, которые нарисовали карты наших берегов и предъявляют права на Карафуто.
Они называют его Сахалин. Прошло всего лишь двенадцать лет с тех пор, как француз… — Иошида разминает губы, чтобы выговорить иностранную фамилию, — …Лa Перуз назвал пролив между Эзо и Карафуто своим именем! Как французы отнеслись бы к проливу Иошида у своих берегов? — Смысл речи преподнесен точно и понят всеми. — Недавние набеги капитана Беньовского и капитана Лаксмана предупреждают нас о близком будущем, когда блуждающие европейцы будут не просто просить у нас продовольствия, но и требовать вести с ними торговлю, предоставлять доки и склады, а то и укрепленные порты, заключать неравноправные договора. Колонии прорастут, как чертополох и сорняки. Тогда мы поймем, что наша «неприступная крепость» была всего лишь безвредной пилюлей, прописанной для успокоения больного, и ничем более, что наши моря не представляют собой «непроходимый ров», а, как написал мой далеко видящий коллега Хаяши Шихеи, «океанская дорога без границ, соединяющая Китай, Голландию и мост Нихонбаши в Эдо».
Одни кивают, соглашаясь, другие смотрят друг на друга в недоумении.
«Хаяши Шихеи, — помнит Огава Узаемон, — умер под домашним арестом, которого добился своими призывами».
— Моя лекция закончена, — Иошида откланивается. — Я благодарю Ширандо за милостивое внимание.
Оцуки Мондзуро, бородатый директор Академии, не торопится с вопросами, но доктор Маено прочищает уважаемое всеми горло и поднимает веер.
— Во-первых, я хотел бы поблагодарить Иошиду- сана за его крайне интересные мысли. Во-вторых, я бы хотел спросить: как лучше избежать угроз, перечисленных им?
Иошида отпивает теплой воды и делает глубокий вдох.
«Неясный, уклончивый ответ, — думает Огава, — наилучший вариант».
— Созданием японского флота, созданием двух больших верфей и основанием академии, где иностранные инструкторы учили бы японских кораблестроителей, оружейников, канониров, офицеров и матросов.
Публика не готова к столь смелым прогнозам Horn иды.
Математик Авацу первым приходит в себя:
— Только и всего?
Иошида улыбается звучащей в голосе Авацу иронии.
— Категорически, нет. Нам нужна национальная армия, построенная по французской модели, арсенал для производства новейших прусских винтовок и заморская империя. Чтобы не стать европейской колонией, нам нужны собственные колонии.
— Но предложенное Иошидой-саном, — возражает доктор Маено, — потребует…
«Радикально нового правительства, — думает Узаемон, — и радикально новой Японии».
Химик, неизвестный Узаемону, предлагает:
— Торговая миссия в Батавии?
Иошида отрицательно качает головой.
— Батавия — это сточная канава, и, что бы ни говорили голландцы, Голландия — пешка. Франция, Англия, Пруссия или энергичные Соединенные Штаты могут быть нашими учителями. Двести светлых голов, физически крепких ученых — по этому критерию, — говорит он, горько улыбаясь, — я не пройду, — надлежит послать в эти страны, чтобы изучить промышленное производство. По их возвращении, надо позволить им свободно высказать полученные знания всем ясным умам любых классов, и только тогда мы сможем приступить к строительству настоящей «неприступной крепости».
— Но, — Хага, аптекарь с носом, похожим на обезьяний, высказывает очевидное для всех возражение, — указ о «закрытии» страны запрещает любому жителю покидать Японию под страхом смерти.
«Даже Иошида Хаято не посмеет сказать, — думает Узаемон, — что указ должно отменить».
— В таком случае, — Иошида Хаято внешне спокоен, — указ должно отменить.