Мальчик протянул руку и получил маленькую монетку, а мужчина и женщина подняли мать Джима с повозки и понесли ее в дом. Надзиратель выкатил тележку со двора, и привратник опустил засов на воротах. Экономка резко кивнула головой, указывая на дверь.
– Заходи! – сказала она Джиму и втолкнула его внутрь. – Иди, пусть тебя помоют и постригут.
Дверь захлопнулась. Они оказались в длинном коридоре, по стенам которого плясали мрачные тени от свечей. Впереди шел мужчина, неся мать Джима на плече.
– А маму куда? – спросил Джим, и голос его, эхом отозвавшийся от плиток, был похож на хныканье маленького напуганного зверька.
– Куда маму? В больницу, куда ж еще. Она наверняка хочет, чтоб ей дали еды и лекарств, купить-то все это не на что.
– Можно мне пойти с ней?
– Пойти с ней? Такому большому и сильному мальчику, как ты? Нельзя! Если будешь вести себя хорошо, возможно, мистер Сиссонс позволит тебе навестить ее завтра. Хорошо, понимаешь? Ты знаешь, что значит «хорошо»? – Экономка сжала его ладонь своей ледяной рукой и склонилась над ним. Зубы у нее были черные и кривые, как ограда во дворе.
Она потащила Джима дальше по коридору и втолкнула в большую комнату, где тихо сидели мальчики, глядя друг на друга и на голые стены. Все они наблюдали, как Джима провели через комнату и вывели в другой двор.
– Джозеф! – позвала экономка, и к ней, шаркая, приблизился человек со сгорбленной спиной.
Он помог Джиму стянуть одежду и помыться ледяной водой из насоса. Затем Джима засунули в грубую и колючую одежду, после чего принялись кромсать его волосы тупыми ножницами, пока мальчику не стало казаться, что его голову разорвали на кусочки. Он все это стерпел – был слишком напуган, чтобы сопротивляться. Все, чего он хотел, – это быть с матерью.
Его привели обратно в огромный зал и велели присоединиться к находившимся там мальчикам. Все они понуро стояли, держа в руках миски. В зале находилась не одна сотня людей, часть из них уже сидела за длинными столами и молча ела. Был слышен лишь стук ложек по мискам. Мистер Сиссонс стоял на возвышении в конце комнаты, наблюдая за ожидавшими еды людьми.
Джиму дали черпак похлебки и краюху хлеба.
– Я ничего не хочу, – начал он, но тут его подтолкнули дальше по очереди.
Он сел на одну из скамеек. Огляделся по сторонам, пытаясь встретиться с кем-нибудь взглядом, но никто из мальчиков на него не смотрел. Все они сидели, опустив голову, глядя в стоявшие на столах миски. Сидевший рядом с ним мальчик быстро протянул руку и выхватил у Джима хлеб. Джим молча съел свою похлебку.
После еды мужчина с опущенной головой дал Джиму одеяло и показал ему комнату, где было много полок и длинных ящиков, где спали мальчики. Он указал на ящик, в котором предстояло спать Джиму. Мальчик заполз в него и понял, что лежать в нем можно, только свернувшись калачиком, – настолько он был маленьким. Он привязал ботинки Лиззи к запястьям – на случай, если кто-то решит украсть их у него. Дверь спальни закрылась, и все оказались в темноте.
Ночью в комнату осторожно вошла старуха со свечой в руке, которую она подносила к лицу каждого мальчика. Он лежал с закрытыми глазами; огонек свечи выжигал на веках красные пятна, когда она подошла и остановилась рядом с ним. Он слышал ее хриплое дыхание, скрип ее ботинок и не осмеливался даже вздохнуть. Всю ночь мальчик пролежал без сна, думая об Эмили и Лиззи, волнуясь за мать. Как же сильно ему хотелось снова увидеть ее! Возможно, если она будет чувствовать себя лучше, она сможет упросить мистера Сиссонса отпустить их.
Как только наступило утро, дверь отперли. Место старой Марион занял горбатый мужчина. Он велел мальчикам выстроиться во дворе на помывку.
– Прошу, сэр… – начал Джим.
Место старой Марион занял горбатый мужчина. Он велел мальчикам выстроиться во дворе на помывку.
– Прошу, сэр… – начал Джим.
– Я не сэр, – ответил мужчина. – Я просто выполняю свою работу, как и все остальные. Я просто Джозеф, никакой не сэр. – Он отвернул голову от ног Джима и сплюнул на пол. – Ненавижу сэров, как и ты.
– Пожалуйста, Джозеф, скажите мне, где лазарет.
– Зачем тебе это? – поинтересовался Джозеф, снова глядя на ноги Джима.
– Потому что там моя мама и я вел себя хорошо, – ответил Джим. – Миссис Сиссонс сказала, что если я буду вести себя хорошо, то смогу сегодня пойти к маме в лазарет.
– Значит, ты и есть мальчик, которого привели вчера вечером, а маму твою привезли на тележке?
– Да, – ответил Джим. – Пожалуйста, скажите мне, где лазарет.
Джозеф пожевал губами.
– Что ж, он наверху, – наконец произнес он. Потер нос тыльной стороной ладони и наклонил голову в сторону, косясь на Джима. – Вот только миссис Сиссонс сказала мне, чтоб я не трудился водить мальчика наверх, потому что его мама… – Он остановился и покачал головой, снова пожевал губами. – Твоя мать умерла, сынок.
За решеткой
– Я хочу домой, – сказал он.
Джозеф повернул к нему голову и сплюнул на землю.
– Домой? – переспросил он. – Что ты имеешь в виду под словом «домой»? А это что тогда такое, если не дом?
«Вот как, – подумал Джим. – Значит, теперь это мой дом – огромное здание с решетками на окнах и железной оградой снаружи. А родители, судя по всему, – мистер и миссис Сиссонс, тощие, с восковыми лицами, словно свечи. И если они – мои родители, значит, мои братья и сестры – это едва волочащие ноги тощие мальчики, которые спят со мной в одной комнате, и те щуплые девочки, которые, кажется, совсем забыли, как люди улыбаются».
– Можно мне все равно увидеть ее?
Джозеф отрицательно покачал головой:
– Ее унесли в мертвецкую еще ночью и положили на бедняцкую повозку. Нет денег на колокола и все такое прочее, понимаешь?
Джим молча ходил из комнаты в комнату, как ему было велено, из спального ящика – во двор, со двора – в столовую и опять в свой ящик… Это было похоже на медленный танец, и шаги всегда были одни и те же, повторяясь изо дня в день.
Утро начиналось со звонка в шесть часов, когда всем мальчикам нужно было помыться у насоса во дворе. Джозеф наблюдал за ними, поворачивая голову из стороны в сторону, словно сгорбленная над пищей птица. Он постоянно похлопывал руками по своей сутулой груди, спасаясь от холода.
– Мойтесь быстрее, мальчики, – говорил он. – Пока эта дурацкая погода не проела мне кости.
Напротив места, где располагался насос, находился сумасшедший дом. Там запирали тех, кто сошел с ума. Они кричали и завывали часами, протягивая руки сквозь решетку своей тюрьмы.
– Дай нам немного хлеба, мальчик! – просили они. – Выпустите меня! Выпустите меня!
– Не обращай на них внимания, – однажды прошептал ему на ухо курчавый мальчик. – Они безумные. Они животные.
Джим был потрясен. Он снова уставился на мужчин, женщин и детей, теснившихся там. Клетка, в которой они содержались, была слишком маленькой. Их завывания эхом прокатывались по двору.
– Животные, животные, – произнес себе под нос Джим, пытаясь прогнать издаваемые ими звуки из своей головы. Он отвернулся от них, пытаясь сделать вид, что сумасшедших просто не существует.