Жизнь его была поделена на две части — друзья в одной половине, семья в другой, и он должен был следить за тем, чтобы они не соприкасались. Мать терпеть не могла, когда сын водился с чужими.
— Почему ты не пригласишь кого-нибудь в гости? — лицемерно спрашивала она.
Ну нет, его не проведешь!
— Да мне никто не нужен, — говорил он. И ответ этот был ей по душе.
— Тебе достаточно и своей семьи, — говорила она. — Нам так повезло, что мы — одна семья. Правда?
Коди приводил друзей домой, только когда мать была на работе. Иногда, сам не зная почему, хвастался ее вещами. Выдвигал маленький верхний ящик комода и вынимал оттуда золотую брошь, которую отец подарил ей еще до женитьбы.
— Видите, как он уважает мать, — говорил Коди, — сколько надарил. У нее уйма разного барахла. Всего и не показать.
Друзья томились от скуки. Тогда Коди менял тактику: доставал из шкафа ее носовые платки — они были выглажены и сложены так аккуратно, будто находились в невидимой квадратной коробке.
— Ваши матери платки так не складывают, правда? — вздыхал он и, крутя в руке какую-нибудь таинственную металлическую застежку, продолжал: — Женщины! — Кто их разберет? Разве их поймешь? Вот, например, ее любимчик Эзра, мой безмозглый брат Эзра. Ну, если бы она в Дженни души не чаяла, еще можно было бы понять: как-никак девчонка. Но Эзра! Кому он нужен? За что его любить? Ну за что?
Друзья пожимали плечами, равнодушно глазели по сторонам и позвякивали мелочью в карманах.
Он спрятал левый ботинок Эзры, его тетрадь с домашними заданиями по арифметике, его большую кожаную перчатку для бейсбола, его самописку, его любимый свитер. Запер кошку Эзры в стенном бельевом шкафу. Утащил в школу бамбуковую дудочку Эзры и запихнул в карман бушлата его лучшего друга Джосайи Пейсона — верзилы, которого многие считали полоумным. Но Эзра был Эзрой — он всем сердцем привязался к Джосайе и с радостью приводил бы его домой, если бы мать не боялась этого мальчишки.
Коди проскользнул в Эзрин класс, там не было ни души — все завтракали в школьной столовой. Шмыгнул за перегородку и, очутившись в раздевалке, засунул дудочку в карман огромного черного бушлата Джосайи. Наступили теплые дни бабьего лета. Джосайя не забирал домой бушлат, и все считали, что дудочка потерялась, Эзра ходил сам не свой.
— Никто не видел моей дудочки? — спрашивал он.
Наконец-то Коди избавился от песенок «Зеленые рукава» и «Ясеневая роща», которые Эзра беспрерывно наигрывал на своей свистульке; диапазон у нее был ограничен, и, чтобы извлечь из нее звуки, тем более высокие, Эзре приходилось дуть изо всех сил, терзая слух окружающих.
— Это ты ее взял? — сказал он Коди. — Я же знаю, твоих рук дело.
— На кой мне эта дурацкая свистулька?
Коди надеялся, что, когда пропажа обнаружится у Джосайи Пейсона, Эзра обозлится на своего друга, однако этого не случилось. Все вроде уладилось, и Эзра с Джосайей дружили по-прежнему. А надрывные звуки «Ясеневой рощи» снова расползлись по всему дому.
На мать накатил очередной приступ ярости.
— Перл на тропе войны, — сообщил Коди брату и сестре. В такие минуты он всегда называл мать по имени. — Берегитесь. Она уже вывалила все из Дженниного комода.
— Ой-ой-ой… — вздохнул Эзра.
— Рвет и мечет.
— О боже… — загрустила Дженни.
Коди поджидал их на веранде, они задержались в школе. Он тихонько открыл дверь, и они на цыпочках поднялись по лестнице. Осторожно перешагнули через скрипящую ступеньку, хотя мать все равно бы ничего не услышала.
Осторожно перешагнули через скрипящую ступеньку, хотя мать все равно бы ничего не услышала. Она бушевала на кухне. Оттуда доносился грохот; уж не швыряет ли она кастрюля в закрытые окна?..
Они на цыпочках пробрались по коридору в комнату Дженни.
— Ну и погром, — ахнул Эзра.
На полу — груды вещей. Тут и там выдернутые из комода ящики. Дверцы шкафа распахнуты. На перекладине болтаются вешалки, а платья Дженни с рукавчиками-фонариками свалены в кучу. Дженни застыла в дверях…
— Дженни, — спросил Коди, — ты натворила что-нибудь?
— Ничего, — дрожащим голосом ответила Дженни.
— Вспомни, может, чепуха какая-нибудь? Может, ты просто забыла?
— Да ничего не было. Точно.
— Помоги мне засунуть ящики обратно в комод, — попросил Коди Эзру.
Одному с этой работой не управиться. Громоздкие дубовые ящики застревали в пазах. Коди и Эзра пыхтели, задвигая их на место. С глазами, полными слез, Дженни бродила по комнате и собирала свои вещи.
— Прекрати! — крикнул Коди, увидев, что она утирает нос то одной, то другой парой свернутых носков. — Как только мать заметит сопли на носках, она снова все вывалит на пол.
Вместе с Эзрой они подбирали трусики и ленты, встряхивали блузки, пытались повесить на вешалки платья. Безнадежно помятые вещи разглаживали руками и убирали в шкаф, подальше от глаз. А Дженни, опустившись на коленки и шмыгая носом, подбирала свои майки.
— А ведь можно просто уйти, — сказал Эзра, — и не возвращаться, пока она не придет в себя.
— Она не уймется, пока не закатит скандал, — возразил Коди. — Ты же знаешь ее. Тут уж ничего не попишешь.
— Жалко, нет папы.
— Нет — и нет. Заткнись.
Эзра расправил поясок от какого-то платья. Слава богу, все уже разложено по местам. Они уселись на постель Дженни. Теперь на кухне не грохотало — слышался звон ножей, вилок, посуды. Мать накрывала на стол? У Коди в горле стоял ком, он и думать не мог о еде. Наверное, Эзра и Дженни тоже. Эзра все время как бы пытался проглотить этот ком.
— Давайте убежим из дому, — предложила Дженни.
— Нам некуда бежать, — сказал Коди.
Мать позвала их снизу писклявым, как у комара, голосом:
— Дети!
Они спустились гуськом, шаркая ногами. В ванной на первом этаже стали мыть руки, с особым усердием намыливая ладони. Потом все вместе вошли в кухню. Мать нарезала ломтиками прямоугольный кусок консервированного мясного фарша. Как только дети уселись за стол, не глядя на них, заговорила:
— Мало того, что работаешь с утра до ночи; приходишь домой, а здесь конь не валялся. Шляетесь допоздна, отираетесь в подворотнях черт знает с кем, транжирите время в школьном хоре и всяких там кружках. Стол не накрыт, посуда не мыта, пол не метен, почта валяется на коврике у двери, а вас и след простыл… Кто-кто, а уж я-то знаю, что здесь творится! Вижу, чем вы занимаетесь! Дикари — вот вы кто. Водитесь со всякой шпаной… Что мне делать? Как прибрать вас к рукам? Никудышная дочь, два неслуха сына… Я слышу… слышу, что говорят люди. Думаете, покупатели удержатся, чтобы не позлорадствовать? Зайдет кто в лавку и с ангельским видом: «Ну, миссис Тулл, ваш старший растет не по дням, а по часам. Встретила его с пачкой сигарет в руках перед домом этой девчонки Барлоу». Я слушаю и только улыбаюсь как дура, а они небось думают: «Бедная миссис Тулл, каково ей смотреть людям в глаза? Дети совсем отбились от рук, позорят ее. Затыкают сырыми картофелинами выхлопные трубы автомобилей, прокалывают шины, палят из мелкашек по уличным фонарям, снимают колпаки с автомобильных колес, срывают дорожные знаки, украли из палисадника у миссис Коррелли статую мадонны и перетащили ее на заднее крыльцо Санни-Боя Брауна, околачиваются на улице с девчонками, настоящими шлюхами — свитера в обтяжку, на ногах цепочки».