Куда ни повернусь — одно и то же…
— Но это ведь не про меня, мама.
— Что?
— Я же ничего такого не делаю.
Разумеется, Дженни ничего такого не делала (все это выходки Коди). Но ей лучше было помолчать. Перл мигом переключилась на нее и с новой силой бросилась в атаку:
— И ты тоже хороша!.. Выхожу в воскресенье из церкви, а ты стоишь с этой Мелани Миллер, одноклассницей из церковной школы. И что же я слышу?! Прямо ушам своим не поверила! «Ах, Мелани, — манерно передразнила она визгливым голосом, ничуть не похожим на голос Дженни, — до чего мне нравится твое платье, вот бы и мне такое…» Подумать только! — обратилась она к сыновьям. — Платье — дешевка! Клетка и та не подогнана. На подоле оборка — как на сельский праздник. А у пояса искусственные цветы. Надо же: так вырядить девятилетнюю девочку! «Ах, вот бы и мне такое!» — вздыхает ваша сестра. А люди кругом смотрят и думают: «Бедная миссис Тулл. Ей не по карману купить дочери даже дешевое платье с искусственными цветами. Целый день работает в лавке как каторжная, а по ночам ломает себе голову: на чем бы сэкономить? Как дотянуть до конца недели? Живет надеждой, что никто в ее семье не заболеет и не придется вызывать врача, платить ему за визит, молит бога, чтобы ноги у ее детей не росли так быстро…» А мать Мелани, стоит обронить при ней хоть слово насчет платья, сразу тут как тут, такой уж она человек. Не успеешь оглянуться, а она уже у двери. «Миссис Тулл, — скажет, — вот у меня случайно остался каталог, ну тот, по которому мы заказывали платье для Мелани. Если надумаете купить такое же для вашей Дженни…» Так я и допущу, чтобы моя дочь носила приютское платье! Я не позволю, чтобы она одевалась точь-в-точь как другой ребенок! «Нет уж, — скажу я, — благодарю вас, миссис Миллер. Может, мне не все по средствам, но если я покупаю платье, то швы у него должны быть заделаны. Не нужен мне ваш замечательный каталог, по которому вы заказываете дешевые платья без припуска на подол, с безвкусными цветами из бархатной бумаги…» Что же это творится на белом свете? Выходит, я недостаточно хороша для своей родной дочери? Неужели она не видит, как я из кожи лезу, чтобы у вас было все? Почему моя дочь водится с какими-то подонками? Зачем тащит домой всякое отребье? Мы же одна семья! Самые близкие друг другу люди! Что случилось? Как она могла предать семью?
Перл спокойно села, словно раз и навсегда покончила с этой темой, и протянула руку за миской с зеленым горошком. Слезы ручьем текли по щекам Дженни, но она не проронила ни звука, и мать, казалось, не замечала ее.
Коди кашлянул.
— Да ведь это же было в воскресенье.
Ложка Перл застыла на полпути между миской с горошком и тарелкой. На ее лице появилось нечто вроде вежливой заинтересованности.
— Да, — подтвердила она.
— А сегодня среда.
— Да.
— Сегодня среда, черт возьми! Уже три дня прошло. Зачем вспоминать, что было в воскресенье?
Ложка Перл полетела в лицо Коди.
— Выскочка! — Перл влепила ему пощечину. — Выродок… Чудовище! — Она схватила Дженни за косу и дернула с такой силой, что девочка слетела со стула. — Дурак, балбес! — крикнула она Эзре и треснула его по голове миской с горошком. Миска уцелела, но горошек разлетелся во все стороны. Эзра пригнулся и закрыл голову руками. — Паразиты! — вопила Перл. — И почему только вы раньше все не передохли и не освободили меня? Почему я не похоронила всех вас в детстве?!
Она поднялась наверх. Дети перемыли и убрали посуду, вытерли обеденный и рабочий столы, подмели кухню.
— Паразиты! — вопила Перл. — И почему только вы раньше все не передохли и не освободили меня? Почему я не похоронила всех вас в детстве?!
Она поднялась наверх. Дети перемыли и убрали посуду, вытерли обеденный и рабочий столы, подмели кухню. Обнаружив крошку или пятнышко, они радостно набрасывались на них с кухонным порошком «Бон-Ами». Задернули занавески на окнах, заперли заднюю дверь. На улице соседские ребята собирались играть в прятки, но голоса их были едва слышны, точно их отделяло от дома Туллов не только пространство, но и время. Так в воспоминаниях или в странных, похожих на явь снах возникают голоса и смех людей из давнего-давнего прошлого.
В конце ноября, незадолго до Дня благодарения, у них в школе появилась девочка по имени Эдит Табер. Коди, который сам не единожды переходил из школы в школу и всякий раз испытывал на собственной шкуре, что значит быть новичком, мгновенно отметил вызывающий поворот головы, с каким новенькая вошла в классную комнату. В руке у нее была папка на молнии, что никак не соответствовало школьным правилам, а поверх юбки — подумать только! — мужская рубашка навыпуск. Густые черные волосы придавали ее облику нечто цыганское, и это очень понравилось Коди. Притягивала и ее манера гордо, с презрительной миной входить в класс. Такая же одинокая, как я, думал Коди (в душе он считал себя одиноким). Поэтому после уроков он пошел следом за ней (выяснилось, что она живет всего в квартале от них), а на следующий день догнал ее и пошел рядом. Похоже, Эдит обрадовалась его обществу и болтала без умолку. Время от времени она прихватывала у горла воротник, как взрослая. Ее брат служит на флоте, сказала она, обещал привезти ей шелковое кимоно, если вернется с войны живым; Балтимор не такой уж шикарный город; а мисс Сондерс, учительница английского языка, похожа на кинозвезду Лану Тернер. Хорошо, заметила она, когда у мальчишек волосы не зализаны назад, а свободно падают на лоб, как у Коди. Он провел пятерней по волосам и сказал, что, в общем-то, не уверен, он всегда думал, что девочкам нравятся вьющиеся волосы. А Эдит ответила, что терпеть не может курчавых мальчишек. Остаток пути они молчали, иногда Коди принимался насвистывать, и единственная песенка, которая пришла ему на ум, была Эзрина «Ясеневая роща».
В среду Коди не удалось проводить Эдит: его оставили после уроков в школе; а в четверг — День благодарения, и потом до понедельника у них были каникулы.
В четверг он все утро проторчал на веранде, хотя ноябрьский день выдался сырым и холодным. Глядя в сторону улицы, на которой жила Эдит, он изо всех сил раскачивался в кресле-качалке. На пороге появилась мать, лицо ее раскраснелось от кухонного жара.
— Коди, сынок, — позвала она, — ты здесь замерзнешь, иди поколи мне орехи.
Мать колдовала над скромным праздничным обедом — индюшки не предвиделось, зато на сладкое обещан был пирог. Дом наполняли дразнящие ароматы — пахло пряностями и еще чем-то необычным. Будь у Коди хоть капля надежды увидеть Эдит, он постарался бы задержаться на веранде.
После обеда они сели играть в «Монополию». Обычно дома Коди не разрешалось участвовать в играх из-за его бзика: очень уж ему хотелось выиграть любой ценой. Он всегда стремился к победе, во что бы ли играл, и всегда побеждал. Ему помогала спортивная злость, победа для него действительно была намного важнее, чем для остальных. (Иногда он жульничал, водилось за ним и такое.) Коди хотел непременно быть первым, даже если другие и не подозревали, что участвуют в состязании. Он больше всех съедал арахиса, быстрее всех очищал кукурузный початок, первым дочитывал до конца страницу очередного комикса.
— Уходи, — слышал он, когда приближался к играющим, непринужденно тасуя колоду карт или подбрасывая в руке кости. — Ты же знаешь, мы больше с тобой не играем.