. — блокнот на коленях у Ганса — он чиркает по привычке подробности; скорописью; посторонним не понять; «Моргиана» гудит, и ночь взлетает, словно птица напуганная; скоро еще один порт…
«Можно я сыграю тебе?» — спросил Янус у Дагни; и та улыбнулась, будто музыка и разговоры не надоели ей на всю оставшуюся жизнь. Янус сел за рояль; сочиненная здесь мелодия походила на шифоновую косынку, которой машет девушка, провожая парня в далекий северный край — находить удобные для кораблей бухты, рыть золото и мрамор в серую прожилку; ждать его тысячу лет и не стареть, а потом снимут фильм и поставят балет. «Красиво», — сказала Дагни, и музыка таяла в их телах, как мороженое; а потом раздался шорох: они обернулись и увидели Трэвиса, глаза у него были черными, как ураган.
— Я спросил, почему он не спит; он молчал и смотрел на Дагни; так же, как я, не узнавая в этом белом платье… А потом протянул руку и сказал: «пойдем со мной»…
— Что, Трэвис? — Дагни испуганно посмотрела на Януса; но тот тоже ничего не понимал. Словно все переоделись в эту ночь — Трэвис был не в пижаме, как полагалось, а в пальто, длинном своём, сером, старом, и с шарфом в красную клетку, ярким, как губная помада, до самого пола. Огромные коричневые ботинки он держал в руках, как подравшихся щенков за шкирку, и смотрел на Дагни огромными глазами. И повторил:
— Пойдем, Дагни…
Он слушал голос сына — низкий, хриплый, будто надсаженный табаком, и вдруг, словно ударили в грудь, понял, откуда мелодия, — это было лицо Трэвиса, рассматриваемое им долгими ночами; когда за стеклами шумело море и раскачивало дом; вдруг Янус понял, почему всегда плохая погода, когда он приезжает и живет здесь, в стеклянном доме.
— Дагни, — сказал он негромко и твердо и привстал со стульчика у рояля, — Дагни, только не бери его за руку…
Но Дагни смотрела на Трэвиса, как на Деву Марию, как на чудо, с восторгом; белое платье её сияло при свечах так, будто она светится изнутри, взлетит сейчас.
— А куда, Трэвис? — вдруг произнесла она, пропела. Трэвис услышал ответ и шагнул ближе. Янус вскрикнул:
— Нет, Дагни! Не говори с ним!
Но Трэвис обхватил Дагни, высокую белую женщину, словно собственность — статую, моё, купил, украл, уношу. Януса ударила не ревность, а отчаяние.
— Дагни! Дагни! — закричал он, словно бежал по зеркальному коридору и искал, не мог найти; свечи вдруг все погасли, ветер пронесся, ледяной и соленый, роняя цветы и салфетки; «откуда он?» — подумал Янус; стул под ним упал, и он пытался найти в темноте жену и сына; как вдруг дом зашатался, и в стекло ударила волна, и побежали трещины. Янус услышал, как Дагни тоже закричала; «не бойся, Дагни, оно не бьется»; и в ответ стекло зазвенело под еще одним ударом и рассыпалось с грохотом падающих камней. В дом хлынуло море. Черное и холодное, размахнулось и дало пощечину. «Но как же так…» — Янус почувствовал, что одежда промокла; ковер поплыл; он начал звать Маркуса, не зная, что Дагни отпустила того на ночь. Вода всё хлестала и хлестала через разбитую стену; Янус не мог понять, уворачиваясь от брызг, как волны поднимаются на такую высоту; потом нашел свет; он не включался; телефон тоже не работал.
— О боже, — простонал Янус; стоя по колено в ледяной воде; и дом рушился на его глазах. И снова закричал сквозь шум: — Дагни! Трэвис!..
Они исчезли, словно их унесло водой.
Янус зарыдал. О, как было страшно; стоять по колено в воде, бурлящей и черной, сверкающей, словно в ней утонула тысяча звезд; и не слышать собственного голоса. Потом он содрал мокрый фрак, раскисшую бабочку, бросил их, погибшее; и пошел бродить по дому. Вещи крутились в воде, как игрушки; мир рушился. Он толкнул дверь в комнату Маркуса; кровать была заправлена идеально; но с тумбочки уже сбило вещи, и было непонятно, чем он живет.
Вещи крутились в воде, как игрушки; мир рушился. Он толкнул дверь в комнату Маркуса; кровать была заправлена идеально; но с тумбочки уже сбило вещи, и было непонятно, чем он живет. Янус ползал и ползал, вымок и ослеп, но нашел фонарик; и вот он работал, старый, надежный, как сам Маркус. Белый луч прошил темноту, словно меч джедая; Янус отправился на поиски…
Лесенка еще держалась. Янус цеплялся за неё, словно за идеалы; пригибался, когда скалу накрывало волной; перила дрожали и скрипели, как струны; а за спиной одно за другим лопались стёкла. Но Янус даже не оглядывался на стеклянный мир; ему важны были живые.
— Дагни! — кричал он сквозь море, как оркестр. — Трэвис!
Голос его рвался, как изношенные паруса. От соли тошнило, голова кружилась. «Ну же, — услышал он голос сильнее своего, — давай, сдавайся. Кто ты такой против меня? Жалкий композиторишка…»
— Дагни! Трэвис!
«Не найдешь, не найдешь. Они уже умерли, они уже рассматривают моё дно… Хочешь? Там жемчуга; ты таких и не видывал в своих ювелирных…»
— Дагни! Трэвис!
«Дагни-Трэвис, Трэвис-Дагни, — передразнивал голос, — славно; а может, они любовники? не задумывался никогда?..»
— Дагни…
И когда он приготовился умирать, сел, обессиленный солью, на песок, днем такой белый, такой нежный, словно домашний пломбир; и снова повторил бессмысленно: «Дагни»; словно «ботинки» или «сахар», повторенное множество раз; вдруг услышал: «Помогите, помогите!» — и секунду спустя: «Он уносит меня!..» Янус вскочил:
— Дагни!
Вспомнил, что это имя любимой; и увидел сквозь молнию в бешеном прибое Дагни и Трэвиса. Трэвис тащил Дагни в глубь моря; море крутилось вокруг них, будто смесь для супа в блендере; а Дагни вырывалась и звала на помощь. «Он хочет убить её; умереть сам и забрать её с собой», — будто разгадал сюжет; Янус бросился в воду. О, какая холодная и как рычит! заступается за своего повелителя. «Оставь их, — зашипело в голове, — пусть делает что хочет. Она ему нравится; пусть умрет».
— Нет! Дагни! Дагни! — и он пробежал по волне; от холода раскаленной; схватил Трэвиса за волосы; тот вскрикнул и обернулся, ослабил хватку.
— Янус, — прошептала Дагни и протянула руки, словно звала с собой на корабль; но Янус закричал грубо:
— Беги, я сказал, немедленно, слышишь!
И тут Трэвис ударил его в лицо — кулаком тяжелым, как якорь. Янус упал в воду, кровь потекла по губам, и защипало нестерпимо.
— Что ты делаешь, идиот, я твой отец!
Трэвис наклонился над Янусом, и Янус услышал его голос, слова, впервые для него:
— Не ты мой отец… Мне имя море… — и раскинул руки широко, и за его спиной поднялся огромный вал сверкающей воды. Янус попятился, пополз по песку.
— Трэвис, беги…
А вал поднимался всё выше и выше, и казалось, над Трэвисом зависла целая башня. Трэвис поднял руки, и башня стояла в воздухе; вокруг грохотало и билось, а внутри башни стояла тишина; вода засияла изнутри; и осветила Трэвиса; и Янус увидел его — своего сына — истинным и красивым, как бога; и глаза его — цвета воды; а потом Трэвис опустил руки — и вал обрушился на Януса…
— Но ты остался жив, — заметил точно, как хирург, Ганс.
— Да, — растерянно, словно потерял очки, прошептал Янус. Он и постарел, и помолодел от рассказа — и всё лет на тридцать; в разницу с Дагни.
— А зачем Трэвису нужна была Дагни?..
— Трэвис, зачем я тебе? — шептала Дагни; ясное небо в её словах; Трэвис несет её на руках; сильный, юный; и Дагни порой забывает — своё имя; историю города, в котором родилась; от него пахнет солью и потом; и зелеными яблоками; свежестью; и губы его, так близко, тонкие, бледные, белые цветы.