- Мой папа был на фронте и убивал войну. Он победил войну. Папа одной рукой стрелял, а другой спасал! Товарищей, целую роту!
Светлана спросила:
- Я тебя не очень задерживаю? Может, тебе домой пора? Мама не будет сердиться?
- Мама-то?.. Нет, не будет.
Ага, значит, мама есть… Одет чистенько, аккуратно… Заботливая, добрая мама, которую он в грош не ставит.
В переулке, через площадь, красное кирпичное здание - бывшая "мальчиковая" школа.
- Ты прежде в этой школе учился?
- Да, в этой.
Вспомнился директор, симпатичный такой, он еще сказал: "не жалуемся", про совместное обучение. Возможно, когда составлялись списки для перевода в бывшую женскую школу, директор - все мы люди! - не торопился включать в эти списки самых кротких мальчиков, самых ангелоподобных…
Переходили из школы в школу ребята, переходили учителя… Перешла из школы в школу репутация Воронцова, а репутацию нужно поддерживать… И весело слушать, как девчонки визжат…
Или все было иначе: там - твердая рука директора, здесь - помягче, Нины Александровны… Кто знает?
- Мама, - спросил Димок, - а папа уже вернулся?
- Думаю, что вернулся.
Костя, на счастье, был уже дома. Костя иногда очень здорово все понимает.
Представила:
- Вот это Леша Воронцов, ученик нашей школы, а это - мой муж.
Подмигнула, покосилась на гостя - нужен, мол, мужской разговор. И в кухню вышла - ужин подогреть. Потом обратно в комнату - и в кухню опять…
А у них, у троих, начался мужской разговор, в который Маринка, вышагивая по кроватке в белых ползунках, изредка вставляла свои замечания.
Воронцов сначала застеснялся, но сел ужинать, яблоко съел. Потом встал:
- Спасибо. Мне домой пора все-таки.
- Приходи.
Прощаясь с Костей, Воронцов вдруг сказал совсем другим голосом, как-то печально и гордо:
- Мой папа тоже майором был.
Светлана проводила его до двери. Вернулась в комнату задумчивая.
Леша Воронцов, твой папа тоже был на войне, и убивал войну, и война убила его. И не с кем тебе теперь вести мужской разговор…
Но ведь это же объяснение, а не оправдание.
Самые трудные классы - пятые, шестые. И меньше всего в них ребят. Вдвое, втрое меньше, чем в других классах.
И у половины ребят в классе нет отцов. Дети военных лет. Им труднее учиться, нервные они, слабее здоровьем.
Но выходили сейчас мальчики из школы - как раз эти классы, пятые, шестые, - и все руками открывали дверь, ногой вышиб дверь только один.
Костя спросил:
- В каком классе этот парень учится?
- В пятом.
Он усмехнулся:
- У тебя вроде первый класс?
- Первый. Ну и что?
- Жадная ты у меня, вот что!
Димка удивительно памятлив на слова. Вечером спросил:
- Мама, а для чего бандиты родятся?
- Какие бандиты?
- Ну, вот Леша говорил, что папу ранил бандит. Для чего они родятся?
- А бандиты вовсе и не родятся, Димок.
- Не родятся? А кто же тогда их делает?
Да, вот именно: кто?
Зазвонил в передней телефон.
- Светлану мне… Светлана, это ты?..
Взволнованный голос Тони Бобровой:
- Светлана, он меня выгоняет с ребенком из дома!
- Что, что? Кто выгоняет?
- Да Сашка же, черт, меня из дома выгоняет с ребенком! Светлана, можешь ты сейчас к нам приехать?
Это она, как Саша выражается, уже "перешла на визг".
- Могу, если надо… (Тетради, тетради - восемьдесят штук!) Да что случилось у вас?
Неожиданно - Сашин голос:
- Врет она все, не слушай ее, Светлана, дуру психованную! А впрочем, приезжай, может, хоть тебя постыдится!
Опять Тоня вырвала трубку:
- Приезжай, он меня чуть не убил сейчас!
Костя тоже вышел в переднюю, морщится:
- Что там у них? Давай я поеду.
- Нет уж, зовут меня - лучше я.
Автобусом - шесть остановок, да пока собиралась, пока ждала автобуса - сколько времени могло пройти? Полчаса? Сорок минут?
Тоню и Сашу встретила у подъезда их дома.
Тоня - нарядная, в новом пальто, новой шляпке, белый капроновый шарфик вокруг шеи…
Саша - большой, красивый, сапоги у него, как два черных солнца, излучают свет.
Поддерживает Тоню под руку, чинно сходят с крыльца на тротуар.
- Ах, Светланка! Ты к нам? А мы в кино на девять тридцать… - Тоня чмокнула Светлану в щеку. - Посиди с бабушкой, мы ведь скоро вернемся. Жаль, что билета лишнего нет. Говорят, очень веселая комедия!
Бабушка у них тихая, сдержанная - Сашина мать. Встретила, как всегда, радушно. С чуть заметной тревогой окинула взглядом комнату. Поправила у двери стул, перекошенную скатерть на обеденном столе, подняла с пола Тонин халат и какие-то пестрые черепки.
Боря уже в кровати, не лежит, а сидит, заснет не скоро. Губы напряженные, руки беспокойно теребят одеяло. Светлану почти и не заметил, думает о своем.
- Бабушка, а с каким ребенком папа маму выгоняет из дома? Со мной?
- Что ты, что ты, милый, никто никого не гонит! - Бабушка подсела к нему, уложила голову на подушку, взяла маленькие руки, зажала в ладонях, чтоб остановили свое движение. - Спи!
- Да нет же! - Борина голова поднимается, как голова ваньки-встаньки. - Мама сама сказала, что папа ее выгоняет из дома! И с ребенком! А другого-то ребенка у них нет!
- Спи, детка, тебе показалось, ты не понял.
- Да не показалось!
- Ну, просто мама немножко поспорила с папой… Мало ли что взрослые говорят.
- Бабушка, а зачем мама чашку на пол бросила? - Боря заплакал.
- Да ты о чем?
- Чашку жалко!
Светлана вышла в другую комнату. Села. Книгу взяла.
А Боря все вертится, вертится, всхлипывает, сопит…
С них-то как с гусей вода. Смотрят веселую комедию. А трагедию дома оставили. Борька у них не гусь, он цыпленочек, с него вода не стекает.
Полчаса, час прошел. Эх, жаль, время зря пропадает, половину обеда можно бы сварить на завтра… Знать бы - захватила бы тетради!
Бабушка заглянула к Светлане.
- Заснул?
- Заснул.
Видимо, она считает, что пора бы уже гостье уходить, неловко ей. А вот возьму и не уйду! Позвали меня - я и пришла. Дождусь.
Дождалась. Тоня вроде уже и забыла о Светланином существовании.
- Ах, ты здесь? Вот хорошо-то! Светлана, какая картина чудесная!
Саша загремел дверцами буфета, застучал посудой.
- Давайте дыню есть. Последняя в этом году. Редкость. Садись. Светланка.
- Нет, - сказала Светлана, - дыню я не хочу. И не шумите так. Борька плакал, заснуть не мог, только что успокоился.
Тоня и Саша переглянулись испуганно.
- Подите-ка сюда. Сядьте.
Выложила им все, что накипело за эти полтора часа, про комедию и трагедию, про гусей и цыпленочка…
Дыню все-таки пришлось есть: сразу после такого острого разговора уйти было неудобно.
Саша, смущенно покашливая, положил дыню на блюдо.
- Арбуз режут или "по-московски", или "как бог повелел". - Он сделал сначала кругообразное движение, потом провел ножом вдоль полос. - А дыню? Светлана, что говорит наука?
Подумал, нарезал вдоль, разложил по тарелкам, отхватил белыми зубами сразу пол-ломтя. Прожевав, Саша спросил:
- Слушайте, девочки, почему ни один тайфун ни разу не называли ни Светланой, ни Тоней?
- Тайфун? - удивилась бабушка.
- Разве ты не знаешь, мама, что по идее какого-то дамского угодника или, наоборот, женоненавистника тайфунам дают женские имена? Пишут, например, так: "К берегам Юго-Восточной Азии приближается опустошительный тайфун Анни, или Бетти, или Нелли…" Причем, кажется, дают имена разных народов, по очереди, чтобы никому не обидно… Так вот я и спрашиваю: почему ни один тайфун не был назван Тоней или Светланой?
Тоня вытерла слезы, улыбнулась, польщенная. Бабушка, видимо, была рада, что разговор перешел на более спокойную тему - о тайфунах.
Два самых больших куска дыни отложили, спрятали в буфет: Борьке оставили.
Утром, перед уроками, раньше всех в школу пришла - хотелось рассказать про Лешу Воронцова.
Кому рассказать? Как рассказать? Старшей вожатой? Директору? Начала с директора.
Обидится? Кто ее знает. Костя говорит: "Ты ушиблена своей Ириной Петровной. Не все такие".
Да, не все. И даже очень мало таких. Но именно о них ушибаешься.
Нина Александровна утром за своим директорским столом была спокойно-приветливая и даже немного величавая, как всегда.
Но запомнилась она уже другой, по-вчерашнему расстроенной, ближе поэтому была - человек всегда будет ближе, чем директор.
Сначала удивление, потом развеселилась даже.
- Перочинный ножик, вы говорите? Нет, стойте, погодите рассказывать!
Подозвала вожатую, попросила срочно зайти классную руководительницу.
- Вот послушайте, товарищи, как Светлане Александровне Леша Воронцов вчера яблоки нес!
Все рассказала - и про яблоки, и про мужской разговор. Кто-то постучал, вошел в кабинет. Нина Александровна приветливо улыбнулась:
- Простите, я сейчас освобожусь… Послушайте, это интересно.
Светлане даже оглянуться было некогда. Торопилась, тысячу слов в минуту - ведь до звонка оставалось совсем мало минут… Даже успела про Димку, как он спросил: "Мама, для чего бандиты родятся?"
Когда кончила, взглянула испуганно на часы. Нина Александровна сказала, вставая:
- Спасибо вам. Вот и возьмемся за него все вместе.
Очень как-то тепло сказала. И было у них у всех в глазах что-то от Костиного одобрительного: "Жадная ты у меня!"
По лестнице на второй этаж к своему классу не взошла, а взлетела. Во-первых, уже звонок, а во-вторых - от счастья. Много ли человеку нужно для счастья?
Люблю школу! То есть уже и раньше любила, но только свой класс… А теперь вся школа стала моя, наша школа. Наш директор Нина Александровна - лучший из директоров. Наша старшая вожатая Тамара - никакая она не старшая, молоденькая совсем, большерукая, большеногая!
И милая классная руководительница из пятого "Б", худенькая старушка в очках. Она тоже торопилась к своим и отстала, конечно, когда Светлана взлетела на второй этаж. Но успела помахать вслед рукой:
- Это очень хорошо, что вы перед уроками рассказали!
Начался урок. Радовалась на своих первоклашек.
Особенно красивыми вышли буквы на доске. Ребята притихли, старательно списывали. Светлана ходила по рядам, привычно заглядывала в тетради.
И вдруг появилось странное ощущение - будто кто-то смотрит на нее сзади. Обернулась - нет никого, только маленькие первоклассники, поглощенные своим трудным делом. Но ощущение чужого взгляда осталось. Нужно вспомнить… Был чужой взгляд. Кто-то вошел в кабинет директора, когда рассказывала о Воронцове. Нина Александровна сделала приглашающий жест, и кто-то слушал, стоя в дверях. А потом ушел раньше, чем успела обернуться, вышел легкими, четкими шажками. Вспомнила, что показалась походка знакомой, и знакома была эта манера смотреть в спину.
Ладно, вернемся в класс.
Вела урок дальше, но, почти без мыслей даже, нарастала уверенность. И когда ворвался в уши звонок, знала уже наверное, чей был взгляд и чья была походка. Все понятно, ничего странного: заведующий учебной частью хворал почти с первых дней; говорили, что ему не придется работать…
В коридоре старшая вожатая сказала на ходу:
- А у нас новый завуч!
В учительской Нина Александровна любезно представила:
- Вот, познакомьтесь, пожалуйста…
Ирина Петровна улыбнулась своей неизменной медовой улыбкой:
- А мы знакомы… Мы со Светланой Александровной целый год вместе работали.
Пожимая узенькую руку, Светлана поймала чуть заметную тревогу во взгляде. Поняла, почему Ирина Петровна ушла из школы, где работала много лет. Там - знали. Может быть, не все, но знали. А в этой школе, предположительно, не знает никто. Племянник - не сын, да и фамилии разные…
Взглядом Ирина Петровна предупреждала: "Я надеюсь на вашу порядочность".
Взглядом ответила: "Можете надеяться".
Перемена короткая, опять звонок, нужно вернуться в класс.
По лестнице на второй этаж поднималась неторопливо.
Вот и кончилась спокойная жизнь в новой школе… Ничего, слишком розово-благополучно все представлялось… И ведь всегда любила врагов, хотя и не по-христиански… А ей тяжело было слушать, когда рассказывала про бандита…
Вошла в класс. Встали малыши. Сели, придерживая крышки парт (научились уже!), чтоб не стукнули. Урок начинается.
Через несколько дней зашел зачем-то в учительскую Леша Воронцов. Подозвала его:
- Леша, приходи к нам завтра после уроков, если мама позволит. Товарищ мужа из Москвы приехал, Димке подарил поезд заводной - бегает по рельсам, светофоры зажигаются, стрелки можно переводить; мосты они строят, туннели… Только Димка у меня еще несмышленок, скорее для отца забава. А ты оценишь. Придешь?
Леша задичился немного, потом сказал:
- Спасибо. Приду.
Ирина Петровна сидела у дальнего стола: кроме нее, в учительской никого не было. Когда Воронцов вышел, спросила участливо:
- А вы не думаете, что трудно вам будет в дополнение к вашим основным делам еще пятиклассника перевоспитывать?
Ответ напрашивался сам собой:
"Ирина Петровна, вы не беспокойтесь, перевоспитывать Воронцова буду не я, а мой муж в свободное от работы время".
Это был бы ответ ядовитый… Стоит ли? А Ирина Петровна продолжала:
- И не находите ли вы, что такая частная филантропия - не наш путь?
На это можно бы возразить сознательно и кротко: "Ведь я не одна буду перевоспитывать. Вы слышали, как Нина Александровна говорила: "Вот и возьмемся за него все вместе". Какая же это частная филантропия?"
Неожиданно для самой себя Светлана подошла к завучу и сказала негромко:
- Ирина Петровна, между нами встало тяжелое. Я не знаю, как сложатся наши отношения. Я только хочу, чтобы наши отношения никак не отозвались на детях, судьба которых во многом зависит от нас.
Ирина Петровна, кажется, удивилась. А тут - звонок. Можно было не продолжать - это было тоже на короткой перемене.
XXXIV
У крыльца - Маринка, укутанная, в саночках. Костя вывел наконец Димку - что-то долго собирались.
- Ты эту шапку сказала ему надеть?
Ага! Шапку искали.
- Так справишься, ничего? Может, все-таки вас проводить?
- Нет, нет, не нужно. А впрочем, если хочешь, приезжай за нами часа через два.
Костя вернулся в дом. Соседки смотрели ему вслед с любопытством и одобрением: женщины всегда радуются, когда мужчина, тем более военный, несет какие-нибудь домашние нагрузки.
Если бы знали мужья, как приятно женам читать вот такие взгляды, в переводе означающие: "Хороший у нее муж, внимательный".
За него, за него приятно, не за себя!
Едут саночки, поскрипывая, по белой снежной улице. Маринка уже спит, раскинув руки. Димок сидит у нее в ногах, жадно смотрит по сторонам - он рад далекому путешествию. Выходной день, торопиться некуда, давно хотелось добраться с ребятами до сквера, где с Димкой маленьким гуляла. Костя сказал: "Ну что ж, понятно: людей посмотреть, себя показать!" Показать, конечно, есть что.
Как быстро меняет город свое лицо! Высокие дома в центре уже не кажутся высокими - дома на окраинах догоняют их. Пятиэтажные, восьмиэтажные, вышли на берег реки и даже через речку перешагнули, будто на свежем воздухе захотели погулять да и остались там - понравилось им стоять на фоне лугов и леса.
За большим серым домом, куда так часто ходила к своим ученикам, вырос новый дом, облицованный нарядными красными кирпичиками. В широких окнах отражается небо, и дом кажется голубоглазым.
Мало еще народу на улицах. И все по-воскресному неторопливые. Из дворов, из подъездов выводят своих малышей мамы и бабушки.
Раньше всех, пожалуй, появляются в сквере малыши-одиночки, без матерей и без бабушек. В лучшем случае последит из окна кто-нибудь из взрослых - благополучно ли дорогу перебежали.
Для женщины, даже не работающей, гулять с ребенком по четыре-пять часов в день, как полагается по науке, трудно. И вот бывает… Чуть-чуть подрастет сынишка, только-только научится бегать, не падая носом вниз, - иди, говорят, ты уже большой, гуляй себе один, привыкай к самостоятельности. И привыкает. Иногда получается хорошо, иногда - плохо.
Где и когда сказал Толстой: "От пятилетнего ребенка до меня - один шаг. От новорожденного до пятилетнего - страшное расстояние"?
Киоск на углу. Светлана купила газету.
"Опасность мирового конфликта уменьшилась…" - это из интервью французского премьера. "США собираются весной произвести взрывы водородных бомб на островах Тихого океана…" Мэр города Манчестера, покидая Ленинград, заявил: "Мы глубоко желаем мира, потому что не бывает хороших войн и плохого мира".
Правильно сказал. Вот если бы…
Димка тянул за рукав, радостно щебетал: "Мама! Солдаты!" - и восхищенными глазами снизу вверх смотрел на двух молоденьких военных, остановившихся у киоска.
Один оторвался от газеты, посмотрел на малыша сверху вниз и ответил добродушно и чуть грустновато:
- Вырастешь - и ты солдат будешь!
- А может быть, нет! - сказала Светлана.
- А может быть, и нет, - с готовностью согласился солдат, погладил Димку по меховой шапочке, сунул газету в карман. И они ушли, шагая, как всегда военные ходят, в ногу.
Вот таким был Костя, когда встретила его в первый раз. Только эти - мирные военные, необстрелянные.
Кто-то пробежал мимо, небольшой, вприскочку. Удивленное восклицание:
- Севка, Севка, да ты куда?
Но он уже мчался, подпрыгивая, через двор к дому. У этих самых ворот он сказал: "Пузятая". Самостоятельный был уже тогда.
- Садись на саночки, Димок, поехали дальше.
Для каждой матери слова "улица", "двор" имеют страшный подтекст. Во дворе, гордые, радостные, вывозили на первую прогулку своих первенцев, уголком кружевной пеленки прикрывая маленькое лицо от ветра и пыли.
По улице шли за руку с сыновьями: гляди, милый, какая машина интересная: стальными лапами снег убирает.
А когда сыновья стали одни гулять во дворе и одни по улицам ходить, те же простые слова приобрели новый, осуждающий смысл: дурное влияние.
Бывает и так. Но неужели не в наших силах повлиять на это дурное влияние?
Сколько нас, матерей, во всем Советском Союзе? Десятки миллионов, включая бабушек!
Ясно, что можно на это возразить. Если каждая мать начнет направо и налево чужих ребят воспитывать и перевоспитывать… Не наломает ли дров? Разные матери бывают. Медведица тоже мать.
Это, разумеется, верно насчет медведицы. А вот у зайчих есть хороший обычай: зайчата маленькие лежат, притаившись, в ямках - какая мать подойдет, та и покормит.