Мне бы ненавидеть их за то, какие они, или себя за то, какая я. Но нет. Я смотрю на них, как, должно быть, смотрел на них Генри, — как на подарок. Как на привет от жизни. На предвестниц скорых удач. Я не могу ненавидеть их. Каким бы мир был без них? И какими были бы они без меня?
У Генри никогда не было ассистента, если не считать таковым Тома Хейли, который работал с публикой до его выхода, чтобы тот мог использовать собранные им сведения в своих предсказаниях. Но Тома Хейли нельзя было считать ассистентом. В каком-то смысле Генри был его ассистентом, плодом его неутолимого стремления создать иллюзию, которой стал сам Генри. Что говорить, Том Хейли всегда был главным. Генри, конечно, ненавидел его, но еще больше любил; всем, чем он стал и чем не стал, он обязан Тому Хейли. Его первая жизнь кончилась, когда похитили Ханну, и у него не было оснований не верить, что без Тома Хейли дальнейшая его жизнь была бы не больше чем продолжением этого конца. Том Хейли научил его самой важной вещи из всех, которым он когда-нибудь научился: приспосабливаться. Все сводится к этому. Приспособление — это тайна выживания. Без этого, без готовности и способности меняться вообще ничто не выжило бы. Вот и Генри на какое-то время стал черным, потом чуть светлей, а теперь он снова был белым. Но он с радостью стал бы зеленым, только чтобы навсегда остаться в собственной приемной и просто любоваться теми женщинами. Однако, по словам Кастенбаума, он должен был всех распустить, оставив только одну.
— Надо сделать это сейчас? — спросил он.
Уселся в нечто, что Кастенбаум, отодвинув для него, почти торжественно наименовал «его креслом», — шаткое вращающееся председательское кресло с высокой спинкой и клочьями торчащей из сиденья набивки. Тем не менее удобнее вещи зад Генри не знал много лет. Стены офиса представляли собой голый кирпич.
— Да, и немедленно, — ответил Кастенбаум. Он постучал по часам на руке. — Время не ждет. Вы не услышите от него: «Я постою пока здесь в уголке». Нет уж. Не ждет.
— Но, — протянул Генри, — нельзя ли им остаться на немножко? Мы все могли бы сходить куда-то и очень мило пообедать или еще что-нибудь придумать.
— Ничего не выйдет. Не сомневаюсь, они бы с удовольствием, как и вы. Но у меня уже все расписано. — Он глянул на свои часы, «Бьюлова».<sup></sup> — И, если не начнем прямо сейчас, не уложимся в срок к первому представлению.
— Сколько у нас времени?
— Шесть недель, — ответил Кастенбаум. — Сорок два дня.
Шесть недель? Генри никогда самостоятельно не готовил какого бы то ни было представления. Казалось, за шесть недель успеть невозможно. Но в этот момент за его фантастическим креслом словно возник призрак Тома Хейли, сжал его плечи и сказал: «Как по-твоему, не то же ли самое подумала рыба, когда поняла, что должна отрастить себе лапы, чтобы стать животным и ходить по сухой земле? Верно. Но она сделала это. Отрастила себе лапы».
Генри пожал плечами и вздохнул:
— Что ж, приступим.
Они выходили одна за другой и одна за другой были отвергнуты. Происходило это так:
— Ваше имя?
— Виктория Харрис.
Волнистые волосы до плеч, патриотически алые губы, зеленые глаза, длинные ресницы, а грудь так и рвется на волю из сбруи бюстгальтера. Генри не мог избавиться от мысли о Томе Хейли и Лорен, его секретарше. Как-то Генри не вовремя зашел в кабинет Тома Хейли. Лорен, раскинув ноги, лежала на столе, а Том Хейли терзал ее, как натуральный хищник. Его появление, похоже, ничуть не смутило ее, и Том Хейли не остановился. Генри вспомнил дымящуюся сигарету в пепельнице.
— И вы хотите стать ассистенткой мага? — продолжал Кастенбаум, задававший большую часть вопросов.
— Очень хочу!
Видно было, что она действительно хочет. Может, даже слишком.
— У вас есть опыт работы в этой области?
— Именно в этой — никакого, — призналась она. — Но я всю жизнь была чьей-нибудь ассистенткой. Так что какая разница?
— Будете ли вы свободно себя чувствовать на сцене, перед сотнями людей, многие из которых будут смотреть непосредственно на вас? По крайней мере на вашу фигуру?
Кастенбаум бросил игривый взгляд на Генри.
— Мне нравится, когда мной восхищаются. До войны я демонстрировала нейлоновые чулки. Хотела вернуться к этому занятию, раз они снова появились, но там уже другие девушки. Помоложе.
— Спасибо, Виктория, — сказал Кастенбаум, делая пометки у себя в линованном блокноте. — Этого достаточно. Ваш телефон у нас есть. Мы свяжемся с вами.
— Я не замужем, — сказала она, глядя на Генри. — Если это имеет какое-то значение.
— А какое это может иметь значение? — спросил Кастенбаум.
— А для поездок? У меня не будет никаких препятствий для поездок. Никаких… препятствий. — Она продолжала смотреть на Генри.
— Чудесно, — откликнулся Кастенбаум. — Благодарим вас.
Она вышла. Когда дверь за ней захлопнулась, Кастенбаум принялся медленно кивать.
— Мне она понравилась. Есть в ней что-то зажигательное. К тому же кое-что в ее, гм, фигуре будет притягивать взгляды мужской части публики. А жены будут озабочены тем, на что глазеют их мужья. Вы называете это «отвлекать внимание», я не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь.
— Так как?
— Она мила, — сказал Генри. — И на нее очень приятно смотреть. Но нет. Пожалуй, нет.
— Нет?
— Нет.
Генри вздохнул.
Он как будто только что выбрался из окопа и вот теперь отвергал толпу красоток, которые всего лишь жаждали работать рядом с ним, вытаскивать кроликов и птиц, ложиться под его пилу. У него были женщины, много женщин. Француженки, немки. А одна из страны, о которой он никогда не слыхал. Но комнаты, в которых они оставались, всегда были слишком темными, чтобы он мог разглядеть их так хорошо. Ему нравилось так, как это происходило сейчас, при ярком свете.
— Просто нет. Она мне не подходит.
Кастенбаум на мгновенье приуныл, но тут же снова встрепенулся. Его настроение скакало, как резиновый мячик. Виктория была десятой девушкой, которую они просмотрели в тот день.
— Ладно, будь по-вашему, — сказал он. — Позовем очередную. — Он заглянул в список и заулыбался. — Не может быть, чтобы ее действительно так звали. Не может. — Он встал, едва сдерживая смех, выставил голову в приемную и позвал: — Марианна Ла Флёр, пожалуйста.
Едва она вошла, Генри понял: это она. Он так и сказал мне: «Едва она вошла, я понял». А я ему на это: «Потому что она напомнила тебе Ханну». И что, видать, у нее были такие же золотистые волосы, или такие же синие глаза, и она так же вся светилась, сияла до того ярко, что он должен был отворачиваться на своем матраце, чтобы вообще заснуть. Эта Марианна, видать, была взрослой копией девочки, которую он искал с тех пор, как ее украли. Искал не так, как полиция несколько бессмысленных недель, — Генри искал ее наподобие того, как вот смотришь на пейзаж и думаешь: «Чего-то тут недостает». Ее недоставало везде. И, думаю, он нашел это в Марианне Ла Флёр.
— Нет, — сказал он. — Ты полностью неправа.
— Полностью неправа? Как можно быть полностью неправым?
И он рассказал, как именно.