— Итальянский знаешь?
— Нет.
— И я тоже. Не представляю, что это означает.
Она снимает невидимую ниточку с брюк.
— Наверное, если бы я поняла слова, то была бы разочарована. В опере иногда такую чепуху поют.
Она поднимается с дивана, обходит стол и идет к стеллажу.
— Нет, пение Юсси — это отдельный язык. Не знаю, сколько раз я слышала эту арию, и всегда меня словно буря уносит.
Сигне берет в руки коробку от диска и вглядывается в музыкальный центр. Я понимаю, что она пытается вычислить, как вынимают диск. Но мне не хочется, чтобы его вынимали. Я сглатываю, кровь пульсирует в венах, делаю вдох.
— Можно еще раз послушать?
Голос мой звучит жалко: я как маленький ребенок, который просит, чтобы ему еще раз прочли сказку на ночь. Сигне смотрит на меня не то вопросительно, не то утвердительно, потом кивает:
— Конечно, можно. Обязательно послушаем еще раз.
Я не понимаю. Сам не понимаю, почему попросил.
На самом деле я не уверен, что хочу, что я в состоянии слушать эту музыку еще раз. И хочется, и колется. Как грустная сказка на ночь, которую тянет слушать снова и снова.
Я абсолютно уверен: Сигне понимает, что со мной происходит, что со мной сделала эта музыка. Может быть, потому я и решился ее попросить.
На этот раз я готов, я знаю, что меня ждет. И все же сила восходящей мелодии застает меня врасплох, она всеохватна, непостижимо логична. Когда мелодия рвется вверх, я точно знаю, куда она направляется, и все-таки, как только она достигает своей высоты, мне становится больно. Как да — нет — да — нет — да — нет. Нет, нет, нет. Да, да, да. Что-то давит в груди, распирает, вот-вот взорвется множеством осколков.
Я думаю: только оперный певец может достичь такой силы.
Я думаю: никогда не забуду эту минуту, это восхождение.
В глазах снова щиплет. Ну и пусть.
— Именно так, — говорит Сигне, нарушая недолгое молчание. — Словно буря уносит.
Я смотрю на нее, она — на меня. Она вся светится. Это от солнца: Сигне сидит напротив окна, седые волосы сияют в солнечных лучах. Через четыре секунды она встает и идет к стеллажу, уже не похожая на святую.
Сигне открывает проигрыватель и достает диск. Вынув из коробки другой, она вставляет его, закрывает крышку и торжествующе смотрит на меня.
— Ловко у меня выходит, правда?
Я смеюсь. Она мне нравится.
— Еще одну выдержишь?
Вообще-то нет. Вообще-то мне, наверное, пора идти.
— Посмотрим.
— Тут уже не извержение вулкана, — говорит Сигне. — Но красиво. И к тому же талантливый текст, на шведском. Можешь прочесть, вот здесь.
Она дает мне книжечку с текстами, садится на диван и вытягивает руку, держа пульт, как оружие.
— «Звуки», одиннадцатый номер. Держись крепче, летим на крыльях музыки!
Я сижу на диване, обитом светло-зеленым плюшем, и чувствую себя как черная блестящая дорога после дождя: я тяжелый, немного усталый, но спокойный и умиротворенный.
Нет, это точно не извержение вулкана. Здесь больше сдержанной силы. В конце певец долго тянет высокую ноту, совсем тихо. Не понимаю, как ему удается. Сигне права: красиво — по крайней мере местами. Я несколько раз перечитываю короткий текст, но ничего не понимаю.
— Можно мне ручку и бумагу? — спрашиваю я, как только стихает музыка.
— Конечно, — Сигне встает с кресла. — Но потом уходи. Пожилым людям надо силы беречь.
Как будто это я, а не она попросила помочь подключить проигрыватель. Как будто не я, а она чуть не грохнулась в обморок.
На лестничной площадке я встречаю светленькую малявку, которая снова несется вверх по лестнице.
Она резко тормозит и, распахнув глаза, в ужасе смотрит, как я закрываю за собой дверь.
— Ты был… у нее?
— Да, такие вот дела.
Поднимаясь по лестнице, я слышу ее шаги за спиной. Она ничего не говорит, но молчание явно скрывает напряженную работу мысли.
На пороге я оборачиваюсь. Она стоит подбоченясь и смотрит на меня. В ее взгляде так много вопросов, так много мыслей. Сколько ей лет? Семь? Десять? Сто? Что она вообще за птица?
— Зачем ты сказала мне, что она умирает?
Ответ следует молниеносно, как будто давно вертелся на языке, как будто малявка только и ждала команды, чтобы выпустить его наружу.
— Она сама так сказала. «Куда б ни шла, я встречу смерть» — вот как она сказала.
Нехорошо смеяться, но я просто не удержался. Она мгновенно реагирует — в глазах вспыхивает сердитый вопрос:
— Что тут смешного?
И правда, почему я смеюсь?
— Извини. Просто так говорят.
— Что значит «просто так говорят»?
— Ну, это типа поговорки.
Она задумывается. Отводит взгляд. Смотрит на пол лестничной площадки, потом через балконную дверь на улицу, потом снова на меня.
— Значит, она не умрет?
Малявка ждет моего ответа с таким безграничным доверием, что меня посещает какое-то новое чувство: я будто вырастаю в своих глазах, я кое-что значу для нее и для самого себя. До сих пор я чувствовал себя рядом с ней маленьким и ничтожным. А сейчас, в это самое мгновение, все иначе. То, что я все время попадаю в странные ситуации и веду удивительные разговоры с соседями, уже не пугает меня. То, что Анна-растрепыш так доверяет мне, не кажется странным. Я могу ей ответить. И этот ответ имеет значение, для нее он важен.
— Не думаю. Конечно, все мы рано или поздно умрем. Но то, что Сигне тебе сказала, — просто расхожее выражение.
— Ее зовут Сигне?
— Да, ее зовут Сигне.
Она шевелит губами, будто пробуя имя на вкус.
— Красивое имя.
Да, красивое. Оно светится, как пушистые белые волосы в лучах солнца.
Письмо № 121
14
Я не сразу понимаю, что звонок в дверь — это не сон. Смотрю на часы — начало одиннадцатого. Обычно в это время я еще не сплю, но сегодня глаза стали слипаться уже в девять, когда я сидел перед телевизором. Слышу, как отец идет открывать, обменивается с кем-то парой слов, закрывает входную дверь и осторожно стучится ко мне.
— Да…
Отец осторожно заглядывает в мою комнату:
— Ты еще не спишь?
— Нет… а что?
— Я что-то не понимаю…
Он входит с полиэтиленовым пакетом в руках, заглядывая в него на ходу. Я включаю лампу над кроватью.
— Она ничего толком не объяснила…
Отец с озадаченным видом достает из пакета свой новый джемпер.
— Кажется, это соседка снизу. Она сказала, что ты забыл это у нее.
Он переводит взгляд с меня на джемпер, как будто видит его впервые.
— И еще диски для тебя. И привет. Она что-то написала. Попросила передать привет и записку.
Отец протягивает пакет. Я достаю три диска Юсси Бьорлинга. К одному приклеена бумажка: «Элиас, сдай диски в библиотеку не позже пятницы. Сигне». Я прыскаю от смеха и качаю головой. Да уж, она не из тех, кто церемонится.
Отец вопросительно смотрит на меня:
— Ты ее знаешь?
Странное дело. Есть люди, с которыми я уже девять лет учусь в одном классе, но толком не знаком. И есть старушка Сигне, живущая по соседству, которую я видел один раз в жизни, и то не больше часа. Но могу сказать, что да, ее я знаю.
— Ну, не то чтоб знаю… Заходил к ней сегодня.