Однажды она назвала меня так при друзьях. Кажется, мне было тринадцать. И я чуть не умерла от стыда.
Кое-кто в классе смеется.
— А ваши мамы дают вам прозвища?
Боль впивается с новой силой, как лезвие бритвы. Я снова опускаю голову на ладони, массирую виски.
— Например, ты, Элиас, — тебя мама как называет?
Я открываю глаза, смотрю на ладони, а их как будто три — одна, маленькая, в середине. Я раздвигаю руки — теперь их снова две.
— Элиас, ты слышал мой вопрос? Я спросила, как тебя называет мама.
Я медленно поднимаю голову, руки падают на парту. Пустота. Вакуум. Гулкое эхо. Только солнце палит сквозь окна. Да почему же никто не задернет эти несчастные гардины!
— Конечно, если не хочется, можно не отвечать.
В ее голосе впервые слышится неуверенность, как будто она теряет контроль над ситуацией.
— Может быть, твоя мама и не придумала для тебя прозвища, — продолжает она.
Я смотрю на учительницу. На доске у нее за спиной написано «Карин». У нее карие глаза. Легко запомнить: карие — Карин. Наверное, надо потом сказать ей об этом, после урока. Хотя говорить — ужасно трудное занятие. Я замечаю, что стиснул зубы, крепко сжал челюсти.
— Не в этом дело, — отчетливо слышится голос Терес, сидящей передо мной.
Она поворачивается с выражением лица, которого я прежде не видел. Не то чтобы я целыми днями наблюдал за ней, но такого точно не замечал. Она как будто повзрослела: даже не поверишь, что она по пьяни может валяться в сугробах.
— Скажи как есть, Элиас, — произносит это взрослое лицо совсем уже не писклявым голосом. — Скажи как есть.
Лицо горит. И с той стороны, где солнце не светит, тоже. В классе абсолютно тихо. Я смотрю по сторонам, не поворачивая головы. Вижу некоторых одноклассников. Все молчат: одни смотрят прямо перед собой, другие — на меня и Терес. Тоббе слишком близко, чтобы я мог его разглядеть, не поворачиваясь, но я знаю, что он опустил голову. Терес все еще смотрит на меня.
Мне совсем не трудно глядеть ей в глаза — наоборот, это меня успокаивает.
Учительница Карин ерзает на месте, ей явно не по себе. Я понимаю, что ситуация для нее сложная, из такой трудно найти выход. Думаю, что теперь предпринять, что мне полагается сделать — может быть, выйти из класса?
— Ладно, давайте… не будем об этом, — говорит учительница. — Давайте лучше кое-что сделаем.
Она оглядывает класс, словно пытаясь понять, насколько мы готовы к сотрудничеству.
— Письменное упражнение на тему ваших… — быстрый взгляд в мою сторону, — ваших имен.
Она делает паузу, но никто не возражает. Даже Антон.
— У всех есть ручка и бумага?
На смену штилю сперва приходит легкая рябь: все поворачиваются друг к другу, к сумкам, висящим на спинках стульев, ищут нужные предметы. Затем волны становятся сильнее: «Мне не на чем писать!» и «Дашь ручку?» Гомон усиливается. А потом все утихает и становится как обычно — может быть, только атмосфера немного мягче.
— У тебя есть листок? — осторожно спрашивает Тоббе. — А то я могу дать.
Лицо обращено ко мне, но он не смотрит в глаза. Я беру листок из его блокнота.
Терес отвернулась, я смотрю ей в спину. Вижу, как Андреас наклоняется к ней, что-то шепчет на ухо, смеется. Слышу тихое: «Прекрати!» — но уже не писклявым голосом и без радостного хихиканья. У спины тоже взрослое и серьезное выражение.
— Как я уже сказала, тема — ваши имена. Напишем небольшой текст.
Учительница Карин выводит слова на доске, показывая нам пример. Она пишет свое имя, фамилию и название улицы.
— Первое слово начинается с первой буквы имени. Второе слово — со второй. И так далее. Если хотите, можно добавить город и страну. В общем, что пожелаете.
Учительница смотрит на нас. Очки скользят вниз, она их поправляет.
— Всем понятно?
В голове стучит. Больно до тошноты. Я пишу свое имя, адрес. Добавляю «Лулео», «Норботтен», «Мир». Совсем как в детстве, когда у меня спрашивали, где я живу. В конце я всегда говорил «Вселенная» или «Млечный Путь».
— Писать о чем-то определенном? — спрашивает Тоббе.
— Нет, о чем угодно. О чем захотите.
После урока все спешат в коридор, я пытаюсь слиться с потоком. Иду не первым и не последним, стараюсь быть незаметным. Но оказавшись за порогом класса, уже не забочусь об этом. Голова болит так, что нет сил спешить, да и урок этот был последним по расписанию.
Я слышу шаги за спиной.
— Элиас.
Это она, учительница Карин. Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Она стоит передо мной, прижав к груди папку, на плече висит сумка. Я жду, когда она поправит очки, но напрасно.
— Кажется, я случайно затронула сложную для тебя тему.
— Ничего, — отвечаю я, и слова сразу отзываются пульсирующей болью в голове.
— Я, конечно, этого не хотела.
Смотрю на нее, прищурившись от боли, и понятия не имею, что сказать.
— Не знаю, в чем тут дело, но понимаю, что проявила бестактность, и… может быть, ты хочешь об этом поговорить?
Я качаю головой. Довольно. Уроки закончились. Спасибо, до свидания.
— Как бы то ни было, прошу прощения.
— Все в порядке… — отвечаю я, быстро взглянув на нее, и иду прочь. По дороге вижу Терес: она сидит на скамейке в коридоре и смотрит прямо на меня — тем же взглядом, что и на уроке.
Письмо № 122
Эти пень и апатия, сонный свет.
Тишина рвет аккуратно на доли шепот естества.
Минута единения лишь кажется.
Удивительное дело: сам выбрал эту горькую ежедневную ношу.
Легко уязвить лаской, если она не от родного.
Бесконечность открывается только терпеливым, если не метрами измеряется расстояние.
17
Я въезжаю на велосипеде во двор, сосредоточенно огибая угол дома. В одной руке — газета «Афтонбладет», в другой — пакетик конфет, но мне все-таки удается держать руль, даже захватив двумя пальцами ручной тормоз — на случай, если кто-то окажется на пути. Проезд узкий, особенно трудно на повороте: посреди дороги установлен цементный столб, чтобы не ездили машины. Приподнявшись над седлом, я удерживаю равновесие и смотрю, как бы не наехать на булыжник или еще что-нибудь. Слышу, что из-за угла мне навстречу идут несколько человек, крепче хватаю газету, которая норовит выскользнуть. Со всем справился: удержал равновесие, ни на кого не наехал и даже газету не уронил.
— Привет, Элиас! — радостно и удивленно произносит кто-то из тех, с кем я только что едва не столкнулся. Голос знакомый, но не могу вспомнить чей. И кажется, я вот-вот вспомню что-то еще, разгадаю загадку — но какую? Чтобы обернуться, надо затормозить и слезть с велосипеда. Мгновение полного замешательства: вижу Сигне, но голос был не ее. Рядом с ней три человека, двое из которых мне знакомы, но узнаю их все же не сразу — не ожидал здесь увидеть. Юлия и Фредрик. И еще какой-то мужчина.
— Привет, — отвечаю я, и мне кажется, будто с момента появления Юлии прошло уже несколько минут.
Внезапно все становится ясно. Вот откуда я ее знаю: отсюда! Здесь, во дворе, ее и видел. Мельком, всего раз или два, но точно здесь.