В одном углу две головы, как оплывающие свечи, медленно клонились все ближе и ближе друг к другу.
Генри устроился рядом с Дарией на диванчике, их плечи едва соприкасались.
– Вот так ты и живешь? – Она очертила рукой и комнату, и собравшуюся компанию.
– Когда получается. – Генри помедлил. –Но не всегда получается. Я помню, как ужасно боялся, когда в первый раз отправился в дорогу. Изображал, что мне море по колено, но на самом деле дрожал от страха.
– И что вышло?
– Я попал в Венецию. К этому времени путешествовал уже месяцев пять. Конец ноября, приехал – почти совсем стемнело, примерно как тут, туман и зябко. Камни мостовых ужасно холодные, сквозь подошвы ботинок пробирает. Вокруг ни души, только странная музыка – ниоткуда и отовсюду. Вдруг открываются двери церквей, выходят толпы народа, все в черном. Идут в одну сторону и меня за собой увлекают. А я понятия не имею, что происходит.
Доходим до Большого канала, там на другой стороне собор – Санта-Мария делла Салюте – весь в огнях. Толпа движется по мосту, и я уже на самой середине. Оглядываюсь назад и вижу тот мост, на котором нам бы положено стоять, – последний мост через Большой канал перед лагуной. А тот мост, где я, – его тут вообще быть не должно.
– Это как?
– Мне потом объяснили, что я попал на Чумной фестиваль, и через канал к Санта-Мария делла Салюте каждый год строят понтонный мост. А через пару дней разбирают. Я прошел по несуществующему мосту. После этого не так уж важно, боишься ты или нет.
Он улыбнулся, и Дария медленно улыбнулась в ответ:
– Хорошая история.
Пока они разговаривали, посетители принялись медленно, неохотно одеваться – шелковая подкладка пальто приятно холодит кожу, ароматы пряностей и духов мешаются между собой, выплескиваются в ночь.
– Устала? А то у меня есть план.
Она привычно приготовилась ответить шуткой, пофлиртовать – а потом передумала. То ли из-за вина, то ли просто поздний час, но неохота плести нити пикантного разговора. Интересно, что же он задумал, что хочет сказать?
– Хорошо, – кивнула она.
Внутри плавучего дома было тепло, свет полупритушен.
Дария сняла пальто, повесила на крючок у двери.
– Я-то думала, на лодках всегда холодно. Кругом вода и всякое такое. А тут жара.
– Профессиональный риск. – Генри шагнул на кухню. – Иди сюда.
Он наполнил водой облупленный чайник, поставил на плиту. Достал из холодильника белый пластиковый контейнер, открыл крышку, удовлетворенно вдохнул.
– Вот понюхай, – подвинул поближе к ней. Дария наклонилась, и мир исчез, остался только туннель с белыми стенками. А внутри масса, похожая на овсяную кашу, – поднимается к ней, чуть-чуть подрагивает. Она вдохнула запах: сложный, ускользающий, сладковатый и в то же время резкий – песок, море, солнце. Припомнился горе-хлеб амишей, но этот совсем другой.
– Что это?
– Хлебная закваска. Друг дал – ей больше ста лет. – Генри даже не пытался скрыть гордость в голосе.
– Как так?
– Кормишь ее, она живет.
– Как домашнее животное? – удивилась Дария.
– Понимаешь, сто лет назад эта закваска кому-то выжить помогла, – назидательно произнес Генри. – Добавишь муку, воду, соль – и готов хлеб. Рассказывают, что золотоискатели на Аляске спали в обнимку с закваской, чтобы она не замерзла, а в семьях первых поселенцев женщины передавали закваску из поколения в поколение. Знаешь, что самое классное?
До чего же здорово – голос у него просто звенит от волнения.
Трудно себе представить, что кто-то в час ночи может с таким восторгом рассуждать о закваске.
– Закваска собирает из воздуха бактерии, которых там полно – и в разных местах бактерии разные. Понюхать закваску – все равно что ощутить аромат всех тех мест, где она побывала.
Дария снова взяла в руки контейнер, наклонилась пониже. Совсем не похоже на глину, хотя тоже пахнет прохладой и чем-то резковатым, металлическим. Но у глины запах спокойный, а закваска вся в движении. Где же она скиталась? Как угадать запах тех мест, где путешествовал Генри?
Генри пощелкал переключателями духовки и повернулся к Дарии:
– Хочешь испечь хлеб?
Тесто поднималось в керамической миске рядом с духовкой – тут теплее. Дария смотрела, как Генри разводит сухие дрожжи в теплой воде, добавляет чуточку меда, размешивает, и дрожжи пенятся и пузырятся, плывут мягкими коричневатыми облачками.
Он добавил закваску, щепотку соли и стал – стакан за стаканом – сыпать муку.
– Люблю чуть-чуть менять старые рецепты, – ухмыльнулся он. – Пусть теперь поднимется немного.
Генри налил кипяток в две кружки с пакетиками ромашкового чая и протянул одну Дарии. Со своей пошел в салон, Дария за ним.
– Самый лучший момент. – Генри удобно расположился на диванчике. – По запаху всегда можно понять, как поднимается тесто. Когда печешь, совсем другое дело. Тоже хорошо, но тут что-то совсем особенное. Наверно, потому что надо просто ждать, не знаю.
Дария сбросила туфли, уселась напротив него, вытянув ноги. Она глядела на воду. Кто знает, который сейчас час. Генри взял ее ногу, потянул к себе и принялся массировать ей лодыжки, подъем. Большой палец двигался в такт тихому покачиванию лодки.
– Люблю домики на воде. Они напоминают мне о рыбачьем домике моего деда. Мы туда часто ездили. Я брал моторку, уплывал на середину озера, притворялся, что рыбачу. А на самом деле просто спал. Мне нравилось, как вода качает лодку.
– Угу… – Его большой палец продолжал разминать стопу.
– Так откуда взялись вазы с осьминогами?
Дария удобно привалилась головой к спинке диванчика.
– Когда мне было шесть лет, – наконец начала она, – папа повел меня в музей, на выставку древнегреческой керамики. Там была ваза с осьминогом. Понятия не имею, почему – я была совсем маленькая, но в эту вазу ужасно хотелось сложить все свои секретики. Такая теплая, красноватая терракота. Хрупкое, точеное основание, так дивно круглится, а горлышко узкое. Страшно хотелось до нее дотронуться. Просто невыносимо. Когда я стала работать с глиной, только такие вазы и мечтала лепить.
Дария подняла голову.
– Мама всегда удивляется, почему я не леплю ничего более полезного. Ее даже не утешает, что я прилично зарабатываю этими вазами.
– В чем-то я ее понимаю. – Лицо Генри хранило невозмутимую серьезность. – Что-то не припомню, когда мне в последний раз удалось выловить осьминога.
Дария вскинула голову и заметила смешинку в его глазах.
– Знаешь, мне это даже в голову не пришло, – давясь смехом, выговорила она.
Воцарилась тишина. Что-то изменилось, совсем другой запах из кухни. Теплые ладони массировали ступни, а она закрыла глаза и вдыхала этот новый аромат. Когда она снова заговорила, голос тоже был другой, глубже и ниже:
– Мы с папой ходили в музей – мы туда ходили, потому что мама стала нас выпроваживать из дома по воскресеньям, меня и папу. Мне тогда было лет пять, не больше. Ей нравилось печь хлеб, а мы мешались под ногами.
Вот мы с папой и уходили – в музей, в парк, в кино. Мне с ним было хорошо. Потом мы возвращались домой, в дом, весь пропахший хлебом.