Смочила руки, обняла ладонями уже чуть-чуть просевший шар, убедилась, что он в центре круга, вытянула глину, снова спрессовала, опять вытянула – руки вели знакомый диалог с глиной, прощупывали, нет ли дефектов, проверяли на податливость – ни дать ни взять первый разговор за коктейлем. Смотри повнимательней, и сразу поймешь, выгорит ли дело – зачем без толку время убивать?
В студии холодно – ничего не поделаешь, профессиональный риск. Мэрион всегда говорит, что Дария работает в морге, но в тепле глина слишком быстро сохнет. Проще напялить лишний свитер и вскипятить чайник. Неудивительно, что гончары лепят столько кружек – всегда хочется горячего чаю. В студии постоянно царит ноябрь, воздух тяжелый и влажный. Для лепки хорошо, а вот сохнет керамика слишком долго.
Большим пальцем Дария наметила вмятинку в центре комка глины, подушечками пальцев расширила и углубила отверстие. Прижала локти к бокам для устойчивости. Одна рука – пальцами вниз – внутри, другая формует наружную поверхность будущего изделия, большие пальцы соприкасаются на кромке. Кончиками пальцев наметила горизонтальные бороздки в глине. Ладони пошли вверх, и бороздки послушно потянулись следом. Дария слегка смочила пальцы и повторила движение, на этот раз помедленнее, одновременно уменьшая скорость гончарного круга. Многие керамисты предпочитают круг с электрическим приводом – меньше устаешь, и коленям легче. Но Дария любит ножной круг – сначала толкаешь посильней, потом движение выравнивается, обретает естественный ритм – союз ног, рук и вращающейся оси.
Неожиданно в дверь постучали. Никто никогда не заходит в студию, даже Мэрион не осмеливается, знает, что и для нее открыта лишь дверь квартиры.
Пришлось вытереть руки ветошью и пойти к двери. Продолговатый предмет, завернутый в белую тряпицу, лежит у порога. Даже сквозь материю от него исходит тепло. Дария вдыхает густой, золотистый запах свежеиспеченного хлеба, отрывает кусок от буханки и сразу же вгрызается, корочка хрустит на зубах, а под ней мякоть; теплый дух овевает лицо.
Тут же записка. Она гласит: «В семь вечера. На голодный желудок».
Более чем предсказуемо. Но приятно.
Генри отказался говорить, куда они идут. В конце концов они добрались до отделанного кованым железом кирпичного дома в старой части города. Когда-то это был самый центр, именно тут обосновались первые поселенцы, застолбили участки для первых лавок – Сиэтл был тогда последней остановкой по дороге на Аляску. Продажа золотоискателям необходимого снаряжения приносила больше денег, чем разработка горной породы или промывка золота. Тут, у самого края материка, смешались респектабельность, отчаяние и авантюризм. Сегодняшние старатели сидели по домам и играли на компьютерах, а нищие ловцы удачи подались к другим берегам. Дария попала в Сиэтл в двадцать лет, ей страшно понравился этот нервный город, но она давно уже не заглядывала в старые районы по вечерам, и теперь вокруг казалось мрачновато. Она поплотнее запахнула пальто и старалась глядеть только на белые огонечки рождественских гирлянд, увивавших деревья на бульваре.
Генри подбодрил ее улыбкой и открыл неприметную дверь где-то сбоку. Они попали на огромную кухню, заставленную серыми пластиковыми баками с надписями «пшеничная» и «высший сорт». Дария не спускала глаз с Генри, а тот уверенно подошел к большому металлическому котлу, приподнял прикрывающую его ткань и удовлетворенно вдохнул. На Генри было длинное черное пальто и небрежно повязанный шарф. Вся сцена была настолько безнадежно-изысканно парижская, что Дария немедленно расслабилась.
– Это и есть твоя пекарня?
– С пяти до одиннадцати утра пять дней в неделю. Пошли.
И он повел ее в коридор за пекарней, вверх по скрипящим деревянным ступеням с выцветшей розовой ковровой дорожкой. Застарелый запах табака мешался с ароматом хлеба.
Застарелый запах табака мешался с ароматом хлеба. Наверху Генри нажал на фигурный звонок у матовой стеклянной двери. Открыли почти сразу же. В дверном проеме стоял высокий полный мужчина лет за тридцать в смокинге и мешковатых штанах.
– Генри, – обрадовался он. – Мой друг, вы заставляете мир так приятно пахнуть по утрам. Я рад, что вы пришли. А это кто?
– Меня зовут Дария. – Она протянула руку.
– Чудесное имя. Прелестное лицо. Я – Уильям. Добро пожаловать в Подпольный ресторан.
– Куда? – Она невольно понизила голос.
– Сама увидишь, – прошептал в ответ Генри.
Огромная, высокая зала, потолок метров шесть, не меньше, громадные многостворчатые окна – а за ними видны краны и контейнеры порта, и дальше вода. Дубовый паркет, не моложе самого здания. В дальнем конце залы кухня с гигантской шестиконфорочной плитой и вместительным холодильником. Рядом с духовкой весело потрескивает дровяная печь для пиццы. Крутая красная лесенка ведет на антресоли над кухней. Остальную часть залы занимают два длинных стола, при них – несколько старинных диванчиков и солидного размера кресел, в которых с удобством расселись посетители с бокалами вина в руках.
Генри взял со стола два бокала, вытащил из кармана пальто бутылку красного вина.
– Чудные карманы в этом пальто, – весело заявил он. – Бочонок поместится.
Дария оценила мягкий, насыщенный вкус вина с оттенком вишни и шоколада. В зале, несмотря на огромные размеры, было тепло. Утонув в креслах, Генри и Дария разглядывали остальных посетителей.
– Так Уильям здесь живет?
– Ага. Я его знаю, потому что с утра в пекарне он всегда первый за хлебом. И всегда знакомится со всеми новыми пекарями. Он – владелец здания.
Дария глянула на вихрь нестриженых волос, на обтрепанный низ мешковатых штанов.
– Программист, – объяснил Генри. – Бывший.
– Так теперь он шеф-повар?
– Нет, повар вот там. – Генри указал на маленького, худого человечка, семенящего по кухне, и назвал ресторан, о котором Дария только в журналах читала. Восемь столиков, заказывают за месяц, никаких меню. – Он там работает, но по выходным любит поэкспериментировать, вот Уильям и заманил его сюда. У себя Уильям собирает гостей в первый раз. Он носится с этой затеей, как с младенцем, но почти всегда устраивает ужин на новом месте. Еще до моего приезда это был старый склад, его на следующий день собирались снести. Пригласили поэтов, они писали стихи на стенах и ели руками.
– Неужели? – недоверчиво протянула Дария.
– А почему бы и нет?
Уильям держал в руке медный коровий колокольчик. Нежный звон призывал всех к столу.
Время приближалось к полуночи, на столах валялись салфетки и грязные столовые приборы, скатерти напоминали помятые простыни. Посетители откинулись в креслах, лениво допивая кофе, смакуя последний глоток портвейна. Кончики пальцев нежно касались белых тарелок, подбирая невидимые крошки шоколада – на десерт подавали посыпанные корицей трюфели. В воздухе еще чувствовались ароматы еды. Запах вился вокруг обнаженных плеч, гнездился в завитках волос. Ризотто с лисичками, сладковатое, густое, маслянистое, с сыром пармезан, свиная отбивная в белом вине с розмарином и чесноком. И, конечно же, хлеб – длинные белые батоны, их передавали руками, отрывали кусочки, макали в зеленоватое оливковое масло с вплавленными в него темными каплями бальзамического уксуса. Винные бутылки, давно перепутав исконных владельцев, переходили с одного конца стола на другой – словно проводники вдоль вагона поезда. Художники перезнакомились с букинистами, водопроводчики – с учеными. Блюда менялись, едоки пересаживались.