Я плыл по волнам этой зыбкой, зовущей туда интуиции.
В Германии жили все любимые мною художники,
Не говоря уже о дизайнерах.
Я никогда не испытывал особого интереса к мебели,
А тут буквально влюбился в столы стиля Bauhaus.
Я ходил в магазин «Conran Shop» лишь затем,
чтоб на них посмотреть,
Выдвигал ящики, примеряя к себе, как другие меряют обувь.
В Берлине я начал любить Берлин.
Часами сидел в кафе на Савиньиплац,
Листал альбомы живописи в магазинах того же квартала.
Мне сказали: твое увлечение нынче в моде.
Это правда: все обожали Берлин.
Все, кто меня окружал, хотели бы жить в Берлине.
Но я вовсе не чувствовал себя «модным», —
Скорее уж старым и устаревшим.
А потом однажды, по чистой случайности,
Я открыл для себя картины Шарлотты,
Знать не зная, чтό мне предстоит увидеть.
Как-то раз я обедал с приятельницей, музейным работником,
И она мне сказала: ты должен прийти к нам на выставку.
Вот и все, что она мне тогда сказала,
Хотя, может быть, и добавила: наверно, тебе понравится,
Но в последнем я не уверен.
Ничто не предвещало дальнейшего.
Она привела меня в зал музея,
И тут это произошло.
Я понял: вот то, что я долго искал,
Вот нежданный предмет моих смутных пристрастий.
Беспорядочный поиск привел меня в нужное место.
С той минуты, как я открыл «Жизнь? Или Театр?»,
Мне стало понятно: здесь сошлось все, что я так любил
И что волновало меня все эти долгие годы, —
Варбург и живопись,
Немецкая литература,
Музыка и фантазия,
Отчаянье и безумие.
Все было здесь, в этой книге,
В этом взрыве насыщенных красок.
Ощущение близости с чем-то неведомым
И странное чувство, что ты здесь когда-то бывал.
Все это жило на картинах Шарлотты,
И все, что я видел, я словно давно уже знал.
Подруга, стоявшая рядом, спросила:
Ну как, тебе нравится?
Я даже не смог ей ответить,
Волненье сдавило мне горло.
Наверное, ей показалось, что мне это неинтересно,
Тогда как…
Не знаю…
Я просто бессилен был выразить то, что меня потрясло.
Недавно мне попался рассказ Джонатана Сафрана Фоера.
Я почти не знаком с работами этого автора,
Но питаю к нему какое-то глупое расположение:
Еще бы, ведь мы с ним соседи по книжной полке.
Каждый находит друзей где может.
Это другой вариант теории добрососедства.
Он пишет, как был потрясен, открыв для себя Шарлотту.
Это случилось в одном амстердамском музее,
Он тоже увидел ее совершенно случайно.
В тот день ему предстояла важнейшая встреча,
Но, стоя перед картинами, он начисто все забыл.
Я и сам покинул музей в шоковом состоянии.
Все окружающее вдруг потеряло значение.
Это крайне редкое чувство – быть всецело плененным,
Ощутить себя оккупированной страной.
И с течением дней это чувство не угасало.
Годы шли, я пробовал делать записи,
Неотрывно исследовал творчество этой художницы,
Цитировал, упоминал Шарлотту во многих своих романах,
Пытался начать эту книгу бессчетное множество раз.
Но как это осуществить?
И должен ли я в ней присутствовать?
И нужно ли делать из этой жизни роман?
В какую же форму облечь мне мое наваждение?
И я начинал, примеривался так и эдак и сразу бросал,
Не в силах сложить хотя бы две фразы подряд.
Я чувствовал, что застреваю на каждом последнем слове
И уже не могу продолжать,
Ощущая буквально физически странное чувство удушья.
Мне был нужен размеренный ритм, чтоб свободно дышалось.
Мне был нужен размеренный ритм, чтоб свободно дышалось.
И однажды я понял,
Скоро в жизни Шарлотты произошло значительное событие,
И событие это – мужчина.
Альфред Вольфзон.
Невозможно сказать, был он красив или невзрачен:
Такая внешность, как у него, – это вопрос без ответа.
Неоспоримо одно: Альфред притягивал все взгляды.
Ему стоило появиться, как смотрели лишь на него.
А сейчас попытаюсь его описать в процессе ходьбы,
Когда, взмокнув от пота, он идет пешком через весь Берлин.
У него на руках заболевшая мать и сестра-инвалид,
А денег на жизнь взять негде.
Он не имеет права работать преподавателем пения,
И ему осталось только одно – обратиться в
Он долго еще разглагольствовал перед изумленной Паулой.
Да что он себе позволяет?!
Как может так дерзко и самодовольно судить?!
Однако в его утверждениях крылась толика правды.
Паула сама ощущала, что относится к музыке
слишком рассудочно.