Одинокий гитарист наигрывал «
Он впервые посмотрел на меня как следует и отшатнулся при виде моего обгоревшего на солнце лица, перемазанного кровью, грязью и слезами.
– Сэр, телефоны не работают…
Маленькой череды рыбных ресторанчиков, стоявших на пляже Най-Янг, больше не было. «Почти всемирно известного гриль-бара» больше не было. Ни одного из них больше не было. Не осталось ничего – ни обломков, ни мусора, ни людей.
Я обвел взглядом изогнутую плавной дугой бухту Най-Янг: море выглядело таким же спокойным, как всегда. Должно быть, я шел весь день, потому что солнце быстро опускалось, расцвечивая горизонт ярко-красными и оранжевыми полосами. Внезапно я ощутил все свои раны, ожоги и ссадины, но это было ничто по сравнению со страхом за жену и детей.
Я запрокинул голову, посмотрел на зеленый холм, который возвышается над южной оконечностью пляжа Най-Янг, и начал подниматься по склону, чувствуя, как страх у меня внутри растет, точно раковая опухоль.
Первым меня увидел Мистер.
Он гавкнул раз, другой и рванул мне навстречу, ошалелый от радости, будто мы с ним достигли конца какой-то увлекательной игры. Потом Кива и Рори бросились вслед за ним, а когда пес добежал до меня и с лаем запрыгал вокруг, они застыли в нерешительности, словно не знали, смеяться им или плакать. Тогда я сам шагнул им навстречу и прижал обоих детей к себе, целуя их в голову и вдыхая исходящий от них запах моря и солнцезащитного крема.
– Вы знаете, как я вас люблю? – спросил я, глядя в поднятые ко мне лица детей.
– Знаем, – ответила Кива, стараясь не расплакаться. – Мы тоже тебя любим. Мы думали, что ты… не вернешься.
Она уткнулась лицом мне в грудь.
– Я вернулся, – ответил я. – Все хорошо.
На пороге дома появилась Тесс. Мгновение она смотрела на меня, а потом бросилась вниз по грунтовой дороге.
– Мистер убежал на вершину холма, – сказал Рори. Он стоял бледный, с сухими глазами, и прижимал к себе собаку. – Там мы его и нашли.
– Мы видели волну, – проговорила Кива, рыдая уже навзрыд. – Это она оцарапала тебе лицо, папа?
Потом Тесс оказалась рядом с нами. Она произнесла мое имя и припала ко мне всем телом. Я обнял их, всех троих, а где-то у меня под ногами по-прежнему прыгал и заливался Мистер. Мы стояли, не находя больше слов и прижавшись друг к другу так крепко, словно не разомкнули бы объятий, даже если бы настал конец света.
Господин Ботен пристально смотрел на море, как будто впервые увидел его по-настоящему, и обернулся только на мой зов. Он взял меня за плечи и крепко сжал, словно хотел убедиться, что я ему не померещился.
– Прекрасно, – сказал он. – Вы целы. Мы все целы – обе семьи, что живут на этой дороге.
– Да, – ответил я. – Мы целы. Слава богу.
– Слава богу, – повторил господин Ботен и взглянул на море, по-прежнему держа меня за плечи. – Мы потеряли все. Лодку. Ресторан. Но все равно, слава Богу.
Я почувствовал, что к горлу подступают слезы – слезы, в которых смешивались ужас от пережитого, горе и облегчение, – и с усилием сглотнул их, словно грязную воду. Я тяжело оперся о господина Ботена. Он улыбнулся и поддержал меня, не давая упасть, и глаза у меня защипало от благодарности. Потом старый таец взял меня под руку и повел к своему дому. Госпожа Ботен сидела на крыльце. Тесс примостилась рядом и держалась за край ее фартука.
Потом старый таец взял меня под руку и повел к своему дому. Госпожа Ботен сидела на крыльце. Тесс примостилась рядом и держалась за край ее фартука. Дети растерянно смотрели на них, не зная, как себя вести, и не отвечая на призывы Мистера пойти поиграть. Госпожа Ботен поднялась нам навстречу и протянула мужу сигарету, которую только что скрутила.
– Май нам май, – обратилась она ко мне, словно я говорил по-тайски. И, как ни странно, я понял.
Май нам май. Воды нет.
– Почему же нет? – ответила Тесс, внезапно вставая. – У нас полно воды.
Отключили не только воду, но и электричество, и от красной спутниковой тарелки не было никакого толку: мы не могли посмотреть новости и узнать, что же произошло. Я вспоминал отель, где люди вели себя так, будто ничего не изменилось, и не мог поверить, что пострадал весь остров. Но потом я подумал о норвежце с пляжа Кхао-Лак, который искал пропавшего мальчика, особенного мальчика, и ощутил всю чудовищность этого дня.
Дети играли во дворе с собакой, не отходя далеко от дома, и я, пока таскал из сарая бутылки с водой, то и дело на них поглядывал: мне было не по себе, если я их не видел.
Я мерил шагами участок вокруг дома, не в силах усидеть на месте больше минуты, а когда мне становилось совсем плохо, забивался в угол сарая, где стоял мотоцикл, и плакал, тихо и беспомощно, как будто что-то у меня внутри надломилось и рассыпалось. Не знаю, сколько раз я уходил в гараж, чтобы дать выход чувствам, которые даже не мог назвать. Наверное, это продолжалось бы еще долго, однако в конце концов я поднял голову и увидел перед собой Тесс.
– Пойдем в дом, – сказала она.
Настала ночь. Электричества не было, поэтому сразу же сделалось очень темно. Потом взошла полная, серебристо-белая луна, и в ее свете мы увидели людей, которые поднимались на холм в поисках безопасного места. Ходили слухи, что вот-вот накатит новая волна, и я им верил, верил всей душой. Каждый раз, как я слышал подобные разговоры, сердце у меня заходилось от животного страха. Да и как было не верить? Я своими глазами видел тех, кто потерял сегодня все.
Вместе с Ботенами мы вытащили из сарая несколько поддонов, положили их во дворе перед домом и открыли, чтобы раздавать воду тем, кто подходил к нашим дверям. Люди с поклоном принимали у нас бутылки, садились чуть поодаль на землю и тихо переговаривались между собой. На ночлег они устраивались за забором, словно не хотели злоупотреблять нашим гостеприимством.
Без кондиционеров в доме было жарко и душно, поэтому мы расположились на веранде – Тесс и Рори на ступеньках, мы с Кивой в старом плетеном кресле из ротанга – и отбивались от комаров, от которых не спасал никакой спрей. Теперь я мог сидеть неподвижно; впрочем, причиной этому было скорее изнеможение, чем спокойствие – отупляющее изнеможение, от которого мутило и кружилась голова.
Я смотрел на бухту – на ту черту, где небо соприкасалось с водой, – и думал, что вряд ли смогу когда-нибудь снова заснуть на этом острове. Руки у меня дрожали.
– Это форма бухты спасла нас от волны, – проговорила Кива, глядя на меня и кивая головой от усталости. – Особая форма.
Я крепко прижал ее к себе.
– Это хорошо, – ответил я, и при виде прекрасного лица дочери на глаза мне навернулись непрошеные слезы.
Кива была права. Волна разбилась об изогнутый плавной дугой берег Най-Янга и поэтому не хлынула в глубь острова, сметая все на своем пути, как на Кхао-Лаке или дальше к югу, откуда пришли некоторые из беженцев, которых мы приютили.
Ботены были оглушены и растеряны, словно остались в живых после автомобильной катастрофы или войны. Они помогали раздавать воду, улыбались детям, госпожа Ботен даже приготовила то немногое, что у нее нашлось, но за этим оживлением проглядывало горе, подлинное и раздирающее душу.