Ты заставила меня посмотреть старое идиотское кино про клоуна, которое шло даже без перевода, не по-английски.
– «Дети райка»? Это был французский.
– В общим, французский или не французский, неважно, но фильм идиотский. Ты таскала меня в самые безумные места, как куклу, и я тебе это позволяла. Мама говорила, что я слаба на голову, и, видимо, была права, но нам было весело, правда? Что ты отчебучивала – ужас, такая дурочка была. Помнишь, как нам влетело за то, что мы всю ночь ржали? Помнишь Джуди Хорн, у которой был гайморит? Она долбила нам в стену, чтобы мы заткнулись. Помнишь, на вечере выпускников «Каппа» ты притворилась шведской студенткой, прибывшей по обмену? Оделась как чучело и говорила с акцентом, это был просто улет.
– Шведской?
– Ну да! Боже мой, а греческая неделя и песня, которую ты написала для скетча «Каппы»!
Дена смотрела на нее в недоумении.
– Да ты помнишь! Ты заставила нас засунуть воздушные шары под свитер, и мы пели «Благодарность молочным железам». Мы были такие глупые и такие счастливые! И ржали с утра до ночи.
– Правда? Я помню, что мы иногда веселились, но чтобы все время были счастливые, такого не помню.
– Ты была! Ничто не могло испортить тебе настроения. Всегда ходила с крыльями за спиной.
– Правда?
– Да.
– Хм. Ты уверена?
– Конечно, я же твоя соседка по комнате. Небось должна знать.
– Странно. Я помню, что в юности была несчастлива, вроде бы.
– Да нет же! Была немного мрачноватая, и только. Я считала, что это от всех этих жутких драм, в которых ты играла главные роли. Ты торчала в этом театре ночи напролет, и мне приходилось спускаться и открывать тебе дверь черного хода. Ты столько времени там проводила, что все решили, будто у тебя тайная любовь, а кто он, ты не говоришь. И однажды ночью – неужели не помнишь? – мы с Мици Макгрюдер – кстати, она наконец вышла замуж – прокрались в театр и увидели, как ты в два часа ночи репетируешь на сцене в полном одиночестве. Ты пела, смеялась, танцевала. Это было безумие, выходило за все рамки. Что ты там вытворяла?
Дена пожала плечами:
– Бог его знает. Наверное, репетировала что-то. Что я, помню, что ли.
– В общем, как бы там ни было, а результат налицо. Видишь, ты у нас звезда. А теперь расскажи, с кем ты встречалась.
– В смысле?
– С кем из звезд? Знакома с Тони Кертисом?
– Нет.
Сьюки была явно разочарована.
– А чего же ты у него интервью не возьмешь? Наверняка все с удовольствием смотрели бы. Ты меня слушай, Дена, я ведь – глас народа.
Тут подошла грузная официантка, встала у стола, долго разглядывала Дену, потом спросила, как ее зовут.
– Простите, что? – Дена подняла на нее глаза.
– Как вас зовут? Говорят, вы типа знаменитость.
Сьюки с радостью пояснила:
– Это Дена Нордстром, вы видели ее по телевизору.
Официантка, не имевшая представления, кто такая Дена, тут же сказала:
– А можно тогда у вас автограф?
Сьюки, ставшая к этому моменту бывалым профи, ответила:
– Конечно, можно. У вас есть карандаш и листок бумаги?
Официантка протянула Дене чековый блокнот:
– Вот, взади тут напишите. Для Билли.
Потом Билли обернулась и заорала:
– Тельма, поди сюда, возьми у ней автограф! И Дуэйна с кухни зови! – И спросила у Сьюки: – Можно для Дуэйна еще один?
Сьюки спросила:
– Дена, для Дуэйна еще подпишешь? – Потом обратилась к официантке: – А кто у нас Дуэйн?
– Повар.
– Это повар, Дена, ты ведь не возражаешь, нет?
Дена подписала блокнот другой официантки.
– Хорошо, но скажите ему, пусть поторопится.
Билли сунула ей клочок бумаги:
– А вот, черкните тута. Он щас занят. Я ему передам.
Дена подписала бумажку.
– Спасибо.
Сьюки сияла.
– Дена, я всегда знала, что ты прославишься, а теперь чувствую себя гордой, как мамаша. Я же тебе постоянно об этом талдычила, правда?
– Неужели?
– Ну да, ты что ж, совсем ничего не помнишь? – Сьюки поглядела на нее с сожалением. – Дена, ты не скучаешь по юности? Мне так не нравится быть взрослой. Конечно, я ни на что не променяла бы Эрла и моих девочек, но разве тебе не хотелось бы вернуться в прежние времена, ни о чем не беспокоиться, делать глупости и бегать на свидания?
Дена глянула на часы и удивилась, что уже так поздно.
– Черт, Сьюки, мне надо бежать.
Сьюки взвыла:
– О нет! Мы еще даже не начали. Только к интересному подобрались.
– Мы скоро опять увидимся. Обещаю.
Вдруг Сьюки запаниковала:
– Стой! Чуть не забыла! Я же должна сфотографировать нас для газеты «Каппа кей». – Она нырнула в сумку и выудила фотоаппарат. – Это секунды не займет. Сейчас позову официантку Билли, она щелкнет.
Проводив Дену до лимузина, Сьюки обняла ее на прощанье.
– Пообещай… Пообещай, что если когда-нибудь снова окажешься к югу от линии Мейсона – Диксона, [13]то позвонишь. А иначе сама узнаю, припрусь и устрою тебе скандал.
Дена засмеялась:
– Обещаю.
– Да, и еще, если когда-нибудь встретишь Тони Кертиса, скажи ему, что у него есть преданная фанатка в Сельме, штат Алабама.
– Скажу.
Когда она уже отъезжала, Сьюки помахала рукой и крикнула:
– Люблю тебя!
В самолете Дена заказала «Кровавую Мэри» и задумалась о той девочке, которую описала Сьюки. Неужели это она и есть? Неужели Сьюки так в ней ошибалась? Девочка, которую она, как ей казалось, помнила, была грустная, заторможенная, много плакала, часами сидела, глядя на сверкание солнца в листве, и чего-то сильно, до боли, хотела. Но чего она хотела и куда это желание делось, Дена не знала. Дело в том, что она едва помнила ту девочку.
Она заказала еще одну «Кровавую Мэри» и проспала до самого Нью-Йорка.
Огни города
Нью-Йорк
Декабрь 1951
Когда Дене было семь лет, ее мама получила работу в «Бергдорфе» [14]в Нью-Йорке и отослала дочь в школу-пансион в Коннектикут. Дена ненавидела слоняться по длинным, темным, пустым коридорам и ждать, когда приедет мама. Через пару месяцев настоятельница написала маме, что Дена плохо сходится с другими детьми.
«Наши ученики все в какой-то мере скучают по дому, особенно если в семье один ребенок, но Дена, боюсь, – трудный случай. Она вас явно обожает и здесь ужасно несчастлива. Обычно мы подбадриваем родителей, просим им дать детям время привыкнуть к новому окружению, но я сделаю исключение в нашей политике и спрошу, нельзя ли Дене почаще проводить выходные дома?»
Дене нравилась новая квартира матери – рядом с Грамерси-парком, [15]на красивой улице, обсаженной деревьями. Дена спала на кушетке в гостиной. Квартира была на цокольном этаже, и окна находились почти вровень с тротуаром. Всю ночь фонарь на углу наводнял комнату черными кружевными узорами, когда ветер трепал листья, заставляя их танцевать на свету. Поздней ночью она слышала, как мимо окна проходят парочки влюбленных, – тяжелые удары мужских ботинок, звонкое цоканье женских каблуков.