Нахваталась каких-то идеалистических идей. Человек – благородное создание, мы, мол, можем изменить природу человека… Чушь все это. Не можешь ты ее изменить, сколько ни долбись головой о стену. У людей была пара миллионов лет, чтобы измениться, и они пока не изменились, правда?
– Не слишком.
– Ага, и не собираются меняться. По крайней мере, ты этого не увидишь. Так что забудь об этом.
– А вы никогда не чувствовали себя хоть немного виноватым?
Уоллес вскинул руки:
– Иисус, что за дела? – Он поглядел на Нейта: – Я, кажется, вдруг очутился в фильме Франка Капры. [17]Только пощадите, не давайте мне роль жалкого неудачника.
– Айра, я не навязываю вам роль неудачника. Я согласна, надо говорить о коррупции, но вы вряд ли знаете: народ жалуется, что передачи становятся слишком жестокими. Я постоянно это выслушиваю.
– Естественно. Богатеи и власть имущие больше не могут контролировать прессу, и это их бесит. Но злодеи не мы, а они. Не стреляйте в гонца.
– Я не стреляю, но скрытые камеры, которые вы ставите, – вещь очень сомнительная.
– Эй, а кто тут решает, что умалчивать, что говорить? Ты? Президент? Нет. Говард Кингсли? Нет. Этот стародавний треп о том, что новости нужно умалчивать по причинам национальной безопасности, уже никого не убедит. Мы спустили с них штаны и выставили напоказ их хозяйство, и, разумеется, им это не нравится. Поэтому-то они и визжат как недорезанные свиньи, и кого бы мы ни застукали – кого угодно, будь это хоть сам Папа Римский, – на том, что он полез в казну или еще куда, где ему не место, мы об этом заявим. Правильно, Нейт?
– Правильно.
– Теперь-то телевидение зауважают. Мы можем поднять их или опустить, и они это поняли. Держись рядом со мной. Делай, что я тебе говорю, и народ будет драться, чтобы попасть к тебе на передачу. Ты станешь известней, чем большинство этих засранцев, у которых ты берешь интервью. И поверь, они рухнут и сгорят, а ты останешься и еще долго будешь работать.
Уоллес поднял руку, останавливая Нейта, и наклонился к Дене:
– Помнишь парня, который недавно залез на крышу высотки на Шестьдесят седьмой улице? Он грозился спрыгнуть, собрал толпу, и через каких-то полчаса они стали орать ему: «Прыгай, прыгай!»
– Да, помню. Гадость.
– Ага, гадость, но это и есть твоя аудитория, детка, вот они, твои «хорошие» люди. Так что когда ты берешь интервью, помни: они сидят и ждут, чтобы что-нибудь произошло. Они хотят событий, и рейтинг – тому доказательство. Думаешь, Уинчелл был виноват? Да нет же, черт, но помнят его, а не этих снобов из загородных клубов.
– Айра, я только спрашиваю, почему нам всегда нужно бить так больно? Это же не война, а всего лишь телепередача. Неужели нельзя для разнообразия показать несколько историй об интересных людях?
– Хочешь проповедовать? Иди в церковь. Это тебе не «Уолтоны», [18]это новости.
– Полагаю, это ответ «нет», никаких учительских историй.
– Только если учитель заодно еще и растлитель малолетних. – Уоллес подал знак Нейту продолжать. – Вот тогда это история.
Не было, конечно, смысла спорить с Айрой. Он прав. И рейтинги доказывали его правоту. Он первым ввел моду на интервью-западни и стал совершенствовать возбуждающий болезненный укус. Поначалу над ним смеялись, затем стали ненавидеть, но теперь – нет. Мир так называемых теленовостей менялся, и менялся быстро. И сейчас все стремятся к такого рода изменениям.
Как любил говорить Айра, «эй, да это бы и так случилось, просто я первый до этого додумался».
Как любил говорить Айра, «эй, да это бы и так случилось, просто я первый до этого додумался».
Он написал имя и адрес. Дена успокоилась.
– Хорошо. Пойду к кому скажете.
Доктор протянул ей листок. Но, прежде чем отпустить бумажку, сказал:
– Пообещайте, что будете ходить к этому человеку не меньше двух раз в неделю, или немедленно кладу вас в больницу.
– Клянусь. Позвоню ему, как только доберусь до дому.
Если бы Дена могла, она бы выбежала из кабинета бегом.
Днем она позвонила этому О'Мэлли и три дня спустя вошла в здание, где он вел прием, и прочитала в расписании на стене: «Доктор Джералд О'Мэлли, психиатр. 17-й этаж».
Дена пришла в ужас. Психиатр? Он что, обалдел, этот доктор Холлинг? Она хотела развернуться и уйти. Но одумалась. Холлинг узнает, если она не придет, так не лучше ли сходить, а про себя посмеяться над ними обоими.
Она поднялась на семнадцатый этаж, постучала и услышала: «Войдите».