Паук, освещенный прожектором, сучил лапами и сочился кровью. Белое пятно на его спине напоминало расправленные крылья. Ангел. Вскоре лапы бессильно повисли, и, соскользнув с ланцета, его тело безжизненно заколыхалось в воде. Мальчик протянул руку, желая потрогать тварь, и она рассыпалась в прах. Врачи развязали мои путы и ослабили тиски, сжимавшие голову. С помощью врачей я сел на ложе и потрогал рукой лоб. Разрез заживал. Повернувшись и посмотрев по сторонам, я обнаружил, что остался в одиночестве.
Лампы, освещавшие операционный стол, погасли, и зал окутали сумерки. Я вернулся к лестнице и поднялся по ступеням, вновь очутившись в гостиной. Первые лучи солнца пробивались сквозь толщу воды, поймав в ловушку мириады мельчайших частиц взбаламученной взвеси. Я устал. Устал так, как не уставал ни разу в жизни. С трудом добравшись до кресла, я рухнул без сил. Мое тело постепенно расслабилось, и наконец наступил покой. Расположившись на отдых в кресле, я увидел, что вода забурлила у потолка. Наверху образовалась тонкая воздушная подушка, и я понял, что уровень воды понижается. Вода, густая и поблескивающая, как желатин, кипящими струями вытекала сквозь щели в окнах, словно дом превратился в подводную лодку, всплывающую на поверхность. Я свернулся в кресле, наслаждаясь ощущением невесомости и покоя, с которым не хотелось расставаться никогда. Я закрыл глаза, прислушиваясь к журчанию воды вокруг. Приподняв веки, в полудреме я видел дождь, неторопливо капавший с потолка, как капали бы слезы, умеющие замедлять полет. Я устал, смертельно устал и мечтал только крепко заснуть.
Я проснулся в разгар солнечного жаркого дня. Яркий свет золотистой пылью сочился из окон. Сто тысяч франков по-прежнему лежали на столе, и это первое, что бросилось мне в глаза. Встав с кресла, я подошел к окну, раздвинул шторы, и поток ослепительного сияния хлынул в комнату. Барселона стояла на прежнем месте, подернутая рябью дымчатого марева, словно мираж в пустыне. Неожиданно я осознал, что непрерывный гул в ушах, обычно заглушаемый звуками дня, полностью прекратился. Я вслушивался в тишину, незамутненную, как ключевая вода, какую, пожалуй, мне не доводилось слышать никогда. И я услышал свой смех. Я поднес руку к лицу и пощупал лоб. Давящая головная боль испарилась. Сознание было ясным, и мне казалось, будто мои пять чувств только что пробудились. Я поискал зеркало, но в гостиной его не нашлось. Я вышел, рассчитывая обнаружить ванную комнату или любое другое помещение, где могли оказаться зеркала. Я испытывал потребность удостовериться, что очнулся в собственном, а не чужом, теле и осязаемые плоть и кости действительно принадлежат мне. Все двери в доме были заперты на замок. Обследовав весь этаж, я не сумел открыть ни одной комнаты. Возвратившись в гостиную, я убедился, что приснившаяся мне ночью дверь на лестницу в подвал в реальности представляла собой картину, изображавшую ангела, пригорюнившегося на утесе над бескрайней бездной. Тогда я направился к лестнице на второй этаж, но, преодолев первый пролет, остановился. Там, куда не проникал свет, начиналось царство густого, непроницаемого мрака.
– Сеньор Корелли? – позвал я.
Мой голос канул в пространстве, словно ушел в вату, не вызвав ни эха, ни отклика. Я вернулся в гостиную и взглянул на деньги, покоившиеся на столе. Сто тысяч франков. Я взял пачку денег. Их приятная тяжесть пробуждала волнение. Купюры не обжигали рук. Я положил их в карман и повторил свой путь по коридору к выходу. Десятки лиц с портретов, как и вчера, с отчаянием и мольбой смотрели мне вслед. Мне не хотелось смотреть им в глаза, и я поспешил к двери. Но почти у самой двери я вдруг заметил среди многочисленных рамок одну пустую, без фотографии и подписи. Я почуял сладковатый, отдававший картоном запах, и он исходил от моих пальцев. Это был запах денег. Открыв парадную дверь, я вышел на дневной свет. Дверь гулко захлопнулась за спиной. Я повернулся посмотреть на дом, молчаливый и темный.
Его мрачный облик совершенно не вязался с ослепительно ясным днем, голубым небом и сияющим солнцем. Взглянув на часы, я обнаружил, что уже второй час пополудни. Я проспал больше двенадцати часов кряду, скрючившись в старом кресле, однако я в жизни не чувствовал себя лучше. Я зашагал вниз по склону, возвращаясь в город со счастливым лицом и твердым убеждением, что впервые за долгое время, а может, в первый раз за всю мою жизнь, судьба улыбнулась мне.
Я пересек то, что недавно было приемной, и направился в кабинет Барридо. Пламя поглотило ковры и оставило от мебели лишь обугленные скелеты. Стена в углу обрушилась, и сквозь брешь открывался вид на задний дворик.