– Литература, во всяком случае, хорошая, есть сочетание науки и мук творчества. Подобно архитектуре или музыке.
– Мне казалось, искусство – нечто, что вырастает у художника само собой, внезапно.
– Сами собой у художника растут только волосы на теле и бородавки.
Исабелла восприняла мои откровения без энтузиазма.
– Вы так говорите для того только, чтобы я упала духом и отправилась домой.
– Тщетные мечты.
– Вы самый скверный учитель в мире.
– Ученики делают учителя, а не наоборот.
– С вами невозможно спорить, вы знаете все риторические уловки. Это несправедливо.
– Все несправедливо. В лучшем случае можно полагаться на логику. Справедливость – редкая болезнь в мире, в основном здоровом как дуб.
– Аминь. Вот это и происходит с человеком, когда он взрослеет? Он перестает верить во что-либо, как вы?
– Нет. Старея, люди продолжают верить во всякий вздор, причем чем дальше, тем глупее становятся вещи, в которые они верят. Я плыву против течения, поскольку мне нравится бросать вызов.
– Сомневаюсь. А я, когда стану старше, не потеряю веры, – пригрозила Исабелла.
– В добрый путь.
– И, кроме того, я верю в вас.
Она не отвела взгляда, когда я посмотрел на нее.
– Ты меня просто не знаешь.
– Вам только так кажется. Вы не настолько загадочны, как воображаете.
– Я и не стремлюсь прослыть загадочным.
– «Загадочный» – подобающая замена слову «неприятный». Я тоже кое-что понимаю в риторике.
– Это не риторика, а ирония. Разные вещи.
– Вам обязательно нужно выйти победителем в споре?
– Когда это так просто, то да.
– А тот человек, ваш патрон…
– Корелли?
– Корелли. Его переспорить тоже просто?
– Нет. Корелли искушен в риторике намного больше меня.
– Так я и думала. Вы ему доверяете?
– Почему ты спрашиваешь?
– Не знаю. Так вы ему доверяете?
– А по какой причине я должен ему не доверять?
Исабелла передернула плечами.
– А что именно он вам заказал? Вы мне не скажете?
– Я уже сказал. Он хочет, чтобы я написал для издательства книгу.
– Роман?
– Не совсем. Скорее сказку. Легенду.
– Детскую книгу?
– Вроде того.
– И вы собираетесь это сделать?
– Он очень хорошо платит.
Исабелла нахмурилась.
– Вы поэтому пишете? Потому, что вам хорошо платят?
– Иногда.
– А теперь?
– А теперь я намерен написать книгу потому, что должен.
– Вы ему обязаны?
– Наверное, можно и так выразиться.
Исабелла задумалась над проблемой. Мне показалось, она хотела что-то сказать, но удержалась, прикусив язык. Вместо этого она одарила меня невинной улыбкой и ангельским взглядом из своего арсенала, благодаря чему ей удавалось с легкостью перепорхнуть с одной темы на другую.
– Я бы тоже не возражала, если бы мне платили за то, что я пишу, – призналась она.
– Всей пишущей братии это пришлось бы по душе. Что, кстати, вовсе не означает, что никто не станет платить.
– А как этого добиться?
– Для начала нужно спуститься в галерею, взять бумагу…
– Воткнуть локти в стол и шевелить мозгами, пока они не заболят. Конечно.
Она с сомнением посмотрела мне в глаза. Уже полторы недели она жила в доме, и я не делал поползновений отправить ее к родителям.
Уже полторы недели она жила в доме, и я не делал поползновений отправить ее к родителям. Похоже, она задавалась вопросом, когда я предприму попытку избавиться от нее и почему не сделал этого до сих пор. Я тоже спрашивал себя об этом и не находил ответа.
– Мне нравится быть вашей помощницей, хотя вы и такой, какой есть, – сказала она наконец.
Девушка смотрела на меня с таким выражением, как будто ее жизнь зависела от одного ласкового слова. Я поддался искушению. Добрые слова – одолжения, которые ничего не стоят, не требуют жертв и ценятся намного больше настоящего благодеяния.
– Я тоже рад, что ты помогаешь мне, Исабелла, хотя я такой, какой есть. И я порадуюсь тем паче, когда тебе уже не придется мне помогать и ты больше ничему не сможешь у меня научиться.
– Вы считаете, у меня есть способности?
– Несомненно. Через десять лет ты станешь мастером, а я подмастерьем, – вымолвил я, повторив слова, имевшие для меня вкус предательства.
– Обманщик, – сказала она, нежно поцеловав меня в щеку, и выбежала из комнаты, помчавшись вниз по лестнице.
14
Вечером я оставил Исабеллу над стопкой чистой бумаги за столом, который мы водрузили для нее в галерее, и отправился в книжный магазин дона Густаво Барсело на улице Фернандо. Я собирался приобрести хорошее и, главное, читабельное издание Библии. Весь комплект Новых и Старых Заветов, хранившийся у меня дома, был напечатан микроскопическим шрифтом на тонкой, как луковая шелуха, полупрозрачной бумаге. Чтение этого текста, помимо религиозного пыла и божественного вдохновения, вызывало мигрень. У Барсело, кроме всего прочего, страстного коллекционера Священного Писания и христианских апокрифов, позади магазина имелся запасник, битком набитый разнообразными изданиями Евангелия, исповедями святых и блаженных и всякого рода религиозной литературой.
Заметив, что я вхожу в магазин, один из продавцов бросился в контору, находившуюся в подсобной части лавки, чтобы предупредить хозяина. Барсело вышел из своего кабинета. Вид у него был взволнованный.
– Глазам не верю. Семпере мне говорил, что вы словно родились заново, но то, что я вижу собственными глазами, – из области преданий. Вы точно Валентин, недавно вернувшийся из райских кущ. Где же вы пропадали, плут вы этакий?
– То там, то тут, – неопределенно сказал я.
– Вы были везде, кроме свадебного банкета Видаля. Ваше отсутствие бросалось в глаза, друг мой.
– Позвольте усомниться.
Книготорговец вздохнул, давая понять, что уважает мое желание не распространяться на эту тему.
– Не хотите ли чашечку чая?
– Даже две. И Библию. По возможности, удобную в обращении.
– Ну, это не составит труда, – отозвался букинист. – Далмау!
Один из приказчиков послушно явился на зов.
– Далмау, любезному Мартину, который перед вами, необходим экземпляр Библии не в подарочном формате, а удобном для чтения. Я думаю, Торрес Амат тысяча восемьсот двадцать пятого года подойдет. Как вы считаете?
Одной из многих особенностей, отличавших лавку Барсело от других книжных магазинов, было то, что здесь о книгах говорили как о марочных винах, обсуждая букет, аромат, консистенцию и урожай.
– Превосходное издание, сеньор Берсело, хотя лично я посоветовал бы обновленную и переработанную версию.
– Тысяча восемьсот шестидесятого?
– Тысяча восемьсот девяносто третьего.
– Разумеется. Приемлемо. Заверните книгу для нашего друга Мартина и запишите за счет фирмы.
– Ни в коем случае, – запротестовал я.
– Пусть разразит меня гром в тот день, когда за Слово Божие я возьму плату с закоренелого неверующего, как вы, и поделом.