Никогда не задерживался дольше одного часа в этом доме. Он купил его, когда вернулся с Кубы, и годами дом пустовал. Массот не объяснял причин. Сам он поселился на вилле, построенной близ Аренис-де-Мар. А тот особняк продал за два реала. И ничего не хотел о нем слышать.
– А кому дом принадлежал до него?
– Кажется, там жил священник. Иезуит. Я не уверен. Мой отец занимался делами дона Диего и после его смерти уничтожил все архивы.
– Почему же он так поступил?
– Именно потому, о чем я вам рассказывал. Чтобы избежать слухов и в память о своем друге, я полагаю. Но в действительности он никогда мне не говорил о причинах. Мой отец не был склонен объяснять свои действия. Наверное, у него имелись свои мотивы. Несомненно, благие мотивы. Дон Диего был его близким другом, а не только компаньоном, и всю историю отец переживал очень болезненно.
– А что случилось с иезуитом?
– По-моему, у него возникли дисциплинарные проблемы в ордене. Он дружил с Жасинтом Вердагером и вроде бы оказался замешан в какие-то их делишки, ну вы понимаете.
– Экзорцизм.
– Слухи.
– Как мог позволить себе подобный дом иезуит, изгнанный из ордена?
Валера опять пожал плечами, и я подумал, что вычерпал сосуд до дна.
– Я охотно сделал бы для вас больше, сеньор Мартин, но мне нечего добавить. Честное слово.
– Спасибо, что уделили мне время, сеньор Валера.
Адвокат кивнул и нажал кнопку звонка на письменном столе. Секретарша, принимавшая меня вначале, появилась на пороге. Валера подал мне руку, и я пожал ее.
– Сеньор Мартин уходит. Проводите, Маргарита.
Секретарша наклонила голову и пошла впереди. Прежде чем покинуть кабинет, я оглянулся и посмотрел на адвоката, одолеваемого унынием под портретом отца. Я последовал за Маргаритой к выходу и в тот самый момент, когда она уже закрывала за мной дверь, обернулся и одарил ее невиннейшей из улыбок.
– Простите. Адвокат Валера дал мне адрес сеньоры Марласки, но я сейчас вдруг засомневался, что правильно запомнил номер дома…
Маргарита вздохнула, всей душой желая избавиться от меня.
– Тринадцать. Шоссе Вальвидрера, номер тринадцать.
– Конечно.
– Всего доброго, – сказала Маргарита.
Я не успел попрощаться в ответ – дверь захлопнулась у меня перед носом, величественная и несокрушимая, как Гроб Господень.
21
Возвратившись в дом с башней, я другими глазами увидел место, бывшее моим очагом и местом ссылки долгие и долгие годы. Когда я проходил через портал, у меня возникло ощущение, будто я ступаю в пасть существа из камня и тени. Поднимаясь по парадной лестнице, я словно углублялся в его нутро. Открыв дверь на первый этаж, я очутился в знакомом длинном и темном коридоре, конец которого терялся в полумраке и впервые он представился мне преддверием разума, недоверчивого и ядовитого. В глубине, на фоне алого сияния заката, сочившегося с галереи, я различил силуэт приближавшейся ко мне Исабеллы. Я закрыл дверь и зажег свет в прихожей.
Исабелла оделась, как утонченная сеньорита, сделала прическу и накрасилась, отчего стала выглядеть лет на десять старше.
– Ты очень красива и элегантна, – холодно заметил я.
– Почти как девушка вашего возраста, не так ли? Вам нравится платье?
– Где ты его взяла?
– В одном из кофров в дальней комнате. Наверное, оно принадлежало Ирене Сабино. Как вам? Оно хорошо на мне сидит?
– Я просил тебя договориться, чтобы все вещи забрали.
– Я пыталась. Утром я ходила в приходскую церковь, но мне сказали, что они не могут прийти и что-то взять, но если мы хотим, то можем принести сами.
Я безмолвно смотрел на нее.
– Это правда, – сказала она.
– Сними это и положи на место. И умойся. Ты выглядишь…
– Дешевкой? – закончила Исабелла.
Вздохнув, я покачал головой:
– Нет. Ты никогда не будешь выглядеть дешевкой, Исабелла.
– Конечно. Именно поэтому я вам так не нравлюсь, – пробормотала она, повернувшись и направляясь в свою комнату.
– Исабелла, – позвал я.
Она проигнорировала меня и вошла в спальню.
– Исабелла, – повторил я, повысив голос.
Она метнула в меня сердитый взгляд и громко хлопнула дверью. Я услышал, как она возится в спальне, подошел к двери и постучал. Отклика не последовало. Я постучал снова. Безрезультатно. Я открыл дверь и обнаружил, что девушка собирает немногочисленные пожитки, которые принесла с собой, и укладывает их в сумку.
– Что ты делаешь? – спросил я.
– Ухожу, вот что я делаю. Ухожу и оставляю вас с миром. Или войной, так как с вами ничего нельзя знать заранее.
– Можно узнать, куда ты собралась?
– Какое вам дело? Это вопрос риторический или иронический? Вам, конечно, все равно, но поскольку я умственно отсталая, то не способна заметить разницу.
– Исабелла, погоди минутку и…
– Не беспокойтесь за платье, я его сейчас сниму. И охотно верну вам письменный прибор. Я им не пользовалась, и он мне не нравится. Безвкусная безделушка для маленькой девочки.
Я приблизился к ней и положил руку на плечо.
Она резко отпрянула, словно от прикосновения змеи.
– Не дотрагивайтесь до меня.
Я молча ретировался к двери. У Исабеллы дрожали руки и губы.
– Исабелла, прости меня. Пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть.
Она посмотрела на меня с горькой улыбкой и слезами на глазах.
– Вы только этим и занимались. С тех пор, как я переступила порог вашего дома. Вы только и делали, что оскорбляли меня и относились так, словно я убогая идиотка, которая ничего не понимает.
– Прости, – повторил я. – Оставь в покое вещи. Ты не уходишь.
– Почему же?
– Потому что я тебя очень прошу.
– Если вам нужны сочувствие и милосердие, можете поискать их в другом месте.
– Дело не в милосердии или сочувствии, если только ты не испытываешь его. Я прошу тебя остаться потому, что идиот я и я не хочу быть один. Я не могу быть один.
– Как мило. Всегда думаете о других. Купите собаку.
Она уронила сумку на кровать и повернулась ко мне лицом, вытирая слезы и пылая долго копившимся гневом. Я сглотнул.
– Раз уж мы играем в игру «говорить правду», позвольте вам сказать, что вы всегда будете одиноким. Вы останетесь одиноким потому, что не способны ни любить, ни сопереживать. Вы похожи на этот дом, от которого у меня мурашки бегут по спине. Меня не удивляет, что ваша прекрасная дама оставила вас с носом, да и все остальные тоже. Вы не умеете любить сами и не позволяете любить себя.
Я смотрел на нее, совершенно раздавленный. Она била наотмашь, не думая, куда попадают удары. Я пытался что-то сказать, но у меня получался лишь беспомощный лепет.
– Тебе действительно не понравился письменный прибор? – сумел выдавить я наконец.
Исабелла в изнеможении закатила глаза.
– Не нужно смотреть на меня с видом побитой собаки. Я, конечно, дура, но не настолько.
Я стоял молча, прислонившись к дверному косяку.
Исабелла поглядывала на меня недоверчиво и сочувственно.
– Я не хотела говорить такое о вашей подруге, о той, с фотографии. Извините, – пробормотала она.