Неизвестно, какие инстинкты руководили Б., когда он ударял сапогом по любезным его сердцу ланитам и персям. Он бил долго, равнодушно, выбивая глаза, обесформивал грудь ‑ и в заключение без устали наносил удары в ее "естество" с серьезностию животного и удивительно механически…
Второй "инцидент" был еще более неприглядным… но зато менее юмористичным, чем третий… Два месяца психиатрической больницы и затем 3 года тюремного заключения несколько обогатили Б‑ский жизненный опыт и обострили наклонность к романтике. Что и не замедлило сказаться после второго побега из заключения…
Этот инцидент был действительно романтическим, ‑ тем более что имел место в пригороде только что выстроенного Кировска…
Возвращаясь однажды из Апатитского "Буфета" и имея чрезвычайно неприглядный вид, Б. тем не менее мог даже в темноте явственно различить распластавшуюся в переполненной канаве пьяную женщину… Побуждаемый жаждой не то полового общения, не то общения с равными, он не замедлил свалиться туда же ‑ и в течение, по меньшей мере, пяти минут усиленно предавался побуждениям инстинкта в талой воде, снегу и помоях…
Утреннее пробуждение несколько Б. разочаровало. Он с явным неудовольствием узрел перед собой женщину почти старую, с лицом изрытым оспой и залитым "обоюдной" блевотой… Неудовольствие перешло в бешенство, которое и побудило Б. без промедления выползти из канавы, наступить на горло ночной подруги, вероятно уже мертвой, и до отказа погрузить ее физиономию в скользкую весеннюю грязь…
Этот рассказ ‑ у рараn вызывал почему‑то дикий смех. Мне же гораздо более смешным и нелепым казалось третье убийство. К тому же призыв на фронт ограничил Б‑скую ответственность за его совершение ‑ до 2‑х месяцев тюремного заключения…
Уже будучи человеком свободным и осуждающим чистоту и трезвость северной цивилизации, он (Б.) буквально ‑ "нашел" в одном из захолустий Кандалакши законную спутницу жизни. Ничем примечательным, кроме персей и склонности к тихому помешательству, она не обладала, ‑ и самое неудобное в этой склонности была непериодичность ее проявлений.
Но для Б. ‑ это была "единственная любимая" им за всю жизнь женщина. И он неутомимо угождал ей и потакал всем ее странным прихотям…
Как‑то ночью она осторожно соскользнула с постели ‑ и в ночной рубашке принялась ходить по эллипсу, поминутно останавливаясь и извергая содержимое кишечника, ‑ что не мешало ей, впрочем, беспрестанно напевать "Вдоль по улице метелица метет…" Супруг лежал спокойно и по обыкновению курил папиросу. Но когда оригинальная "спутница" опустилась на колени перед портретом Косыгина и меланхолически зашептала: "…задушите меня… задушите… задушите…" ‑ Б. несколько вышел из состояния задумчивости. Он аккуратно стряхнул пепел на бумагу, встал… И задушил.
Дневник 28 янв. ‑ 31 марта 1957 г.
Еще раз продолжение.
И окончания не будет. III
4 февраля
"Да я тебя понимаю, Вениамин, я вообще хорошо понимаю тебя и тебе подобных… Просто ‑ люди, которые обо всем судят из книг… Вас лелеяли мама с папой, заставляли учиться, держали в руках… А теперь, значит, вы предоставлены самим себе, вам все кажется, так сказать, ничтожным, легким и радостным… Заиграла молодость… легкомыслие молодости, если можно так выразиться… хочется оригинальничать, на все плевать, пускать пыль в глаза… А ты вот посмотри жизнь… Ты узнаешь, какой ты был глупый, когда оригинальничал… А все‑таки все действительно не так просто, легко… и не так весело, как тебе кажется… Ты даже еще и любовь‑то не знаешь, что такое… А порешь такую чушь про семенники… Я вот тебя уверяю, ‑ если ты полюбишь кого‑нибудь, то любовь тебя перевернет… Вас всех не так трудно и понять… Вы у меня как на ладони…" "Тебе просто вредно читать Достоевского… Обязательно будешь таким мрачным, если запрешься в комнате… ощущать там всякие ужасы будешь… и тебе все будет казаться мрачным и ужасным… Тебе вот правильно говорили… что в действительности все не в таких мрачных красках… Ты вот ненавидишь смех, на всех смотришь, как зверь, со своей кровати… И на что тебе жаловаться, интересно?.
. Насчет девчонок у тебя всегда будет прекрасно… В твоих способностях никто не сомневается, учиться ты можешь замечательно… И непонятный ты, чччорт… Все ведь живут хорошо, как люди… Ты не забывай никогда, что ты живешь в советском обществе… а не в какой‑нибудь там…" "В таком случае, о чем ты думаешь вообще?.. Вот ты говоришь ‑ читаю книгу и вдруг бросаю ее и без движения лежу подряд несколько часов… Так интересно все‑таки, ты ведь о чем‑нибудь думаешь… Ну, не о будущем, предположим… хотя я в первый раз встречаю человека, который совершенно не думает о будущем… Ну, вот хотя бы твое отчисление из университета… Я понимаю, человек, у которого в перспективах ‑ хорошая, трудовая жизнь, человек, жаждущий нового ‑ ну тогда понятно, он может выражать радость или равнодушие… Но ведь ты‑то, ччерт побери… не понимаю!! Ты что, насквозь легкомысленный?.. Так это на тебя не похоже… Легкомыслие у тебя показное… Я сразу тебя распознал… Я всю ночь слушал твою беседу с этим… албанцем… и убедился, что ты человек чертовски умный… Что касается твоей лени, так я совершенно ничего не понимаю!.. В жутких семейных условиях быть первым в школе по прилежанию… и тут вдруг… Не понимаю, не понимаю… Я сегодня даже хотел побеседовать с твоей посетительницей… Между прочим: будь более воспитанным в отношениях с женским полом ‑ а то что же это такое ‑ дымить девочке в нос и тут же посылать ее к черту… Удивительная терпеливость… Ты, собственно, к ней ничего… этакого… не имеешь? Нет? Ну, тогда тем более…" "Брось это все, Венидикт! Как‑никак жизнь‑то ведь она хороша, черт возьми! Солнце… любовь… радость… и остальное… Прославлять веселье надо, Венидикт, ‑ у тебя все к этому данные!.. Читай Кольцова! Бернса! Улыбайся. Хотя бы потому, что тебе слишком идет улыбка! Люби!.. И в старости тебе приятно будет вспомнить молодые годы! А ты… Глядишь на невинную, приятную девочку ‑ а видишь… блевоту, сифилис, животность какую‑то… Да я бы на месте этой толстенькой… а‑чччорт… Как это вы оба… меланхолика… не понимаете, что ведь жизнь‑то! жизнь!.."
13 февраля
Дева Ночная Романтика жаждет приять меня в свои объятия.
А мне гораздо более по вкусу рослый армянин Ночлег. Дыхание закавказской силы выбивает из меня половые откровения, и тешит мои взоры светолюбивый член, почерневший от нежности…
Все духовное заглушается во мне единением с армянской нацией…
Все дофевральское растворяется в привокзальной атмосфере…
И я совсем не намерен спохватываться или приходить в сознание. Что касается сознания, ‑ так теперешнее мое горизонтальное состояние ‑ высшее из всех 18‑летних проявлений моего практического разума.
Хотя само горизонтальное состояние несколько неразумно. В этом смысле, ‑ я готов отдать должное практичности инвалидов. Им гораздо теплей; у них еще есть желание оставаться вертикальными и отдавать оставшиеся конечности в фонд национального фольклора.
А я не намерен поддаваться агитации заводов Главспирта. Меня вполне удовлетворяют каменные ступени и вокзальные сквозняки. Я с наслаждением запахиваюсь в пальто и пытаюсь переключить внимание на что‑нибудь более двуногое.
Двуногое нарочно меня избегает. А инвалидный грохот переполняет черепную коробку.
Что бы ни олицетворяли грохочущие костыли ‑ объемистость жизненности или пролетарскую неумолимость ‑ мне важен сам факт соприкосновения шести символов с транзитным паркетом…
Голове моей, жаждущей торможения, в данный момент ненавистны все соприкосновения, убивающие замкнутость шумовыми эффектами…
Моему горизонтальному положению несимпатично массовое падение пролетарских костылей…
Мне нужен сон хотя бы с точки зрения гигиенической.