Я с наслаждением запахиваюсь в пальто и пытаюсь переключить внимание на что‑нибудь более двуногое.
Двуногое нарочно меня избегает. А инвалидный грохот переполняет черепную коробку.
Что бы ни олицетворяли грохочущие костыли ‑ объемистость жизненности или пролетарскую неумолимость ‑ мне важен сам факт соприкосновения шести символов с транзитным паркетом…
Голове моей, жаждущей торможения, в данный момент ненавистны все соприкосновения, убивающие замкнутость шумовыми эффектами…
Моему горизонтальному положению несимпатично массовое падение пролетарских костылей…
Мне нужен сон хотя бы с точки зрения гигиенической.
Однообразие ощущений убеждает меня в рентабельности гигиены…
Я засыпаю…
И не массовое падение раздвигает теперь подо мной отходы деревообрабатывающей промышленности. Не инвалиды, а самые заурядные двуногие стряхивают с себя опилки и ковыряют в пальцах нижних конечностей, сопровождая беспрецедентное ковыряние оглушительным грохотом…
Грохот не возбуждает.
Грохот слетел ко мне вместе с источником шума и трупного запаха. Оба они убеждены в непогрешимости мозговой биологии ‑ и предпочитают ненужное мне усыпление.
Я слишком хорошо понимаю их…
От моих восприятий не скроется искривление белорусского лика, в который преображается источник… Оно мне давно знакомо, это искривление… И физиономии всех сбегающихся на шум давно уже опостылели мне, ‑ только испуг, начертанный на знакомых лицах, скрашивает однообразие…
"Как отвратительно пахнет!" Толпа окружает страдальца, и каждый высказывает внутреннее раздражение.
"Как отвратительно пахнет!" Каждому хочется еще раз дотронуться до пострадавших конечностей, зафиксировать размеренные движения хозяина трупного запаха, раздразнить, убежать…
"Ничего не поделаешь… Придется… отрезать".
И толпа не шарахается, не выражает удивления. Толпа продолжает следить за вычищением пальцев, которым уже не суждено быть пальцами…
И лицо снискавшего людской интерес освещается виноватой улыбкой…
"Ничего не поделаешь… Придется… отрезать".
Неизвестно, для чего нужно было выражение сострадания, но на минутные улыбки толпы оно возымело желаемое действие. Никто не жаловался ‑ "Как отвратительно пахнет!" Никто не оспаривал у соседа права на лучший костыль. Всех объединило склонение к пальцам собственных ног. И каждый убеждал другого в неповторимости своего уродства, ощупывал забытые травмы, плакал, нюхал базарный чеснок…
Никто не верил, что существуют двуногие. 12 ч. ‑ 1.30
14 февраля
"Извините… Это вам кажется, что я пьяный… Я уже давно… протрезвел… Ну, раз вы говорите, ‑ я пойду… уберусь… Меня ждут комфортабельные канавы… Еще раз ‑ извините".
15‑16 февраля
Ни голода, ни эмоций, ни воспоминаний, ни перспектив, ни жажды папиросного дыма…
Одно сплошное ощущение холода.
Вокзальный пол леденит позвоночник, сквозняки преследуют и в тоннеле, и в багажных кассах, колебания атмосферы проникают за ворот и обшлага, ожесточают нервы, заставляют нескончаемо измерять шагами просторы холодных опилок…
Улица срывает пальто, низвергает массы мокрого снега за воротник куртки и в сотый раз вышвыривает на холодные опилки багажных касс…
В глазах ‑ не жареные котлеты и не дамские прелести.
Обычнейшие радиаторы водяного отопления.
.............................................................................................................................................................
19 февраля
Минутку внимания!
Вы меня не совсем правильно поняли!
Я ‑ не оригинал!
Я ничего не отрицаю, хоть и сознаю, что отрицать все ‑ и заодно отрицать нигилизм ‑ чрезвычайно увлекательно и не требует мозговой изощренности!
Человеческие действия могут меня волновать, но никогда не вызовут во мне ни одобрения, ни протеста!
Я не признаю разделения человеческих действий на добродетельные и порочные! Если мои действия удовлетворяют меня ‑ и людей, внушающих мне чувство удовлетворения самим фактом своего существования ‑ в этом случае в их, и в моей власти признать удовлетворительными для нас порочность или добродетельность моих действий!
Если же оценка моих действий проистекает от человека, мне незнакомого и, следовательно, порочного в силу незнакомства со мной ("он позволяет себе наглость не знать меня!") ‑ я не премину доказать обратное!
Если мои убеждения ‑ логически верные, я торжествую! В противном случае ‑ без промедления отрицаю логику!
Я ‑ человек дурного вкуса и животного обоняния!
Я никогда не бываю счастлив, в обычном понимании! Я могу только иметь вид человека, напуганного счастием!
Я даже не разграничиваю понятия "счастие" и "несчастье", точно так же как не различаю вкуса голландского и ярославского сыра!
В лучшие минуты ‑ я могу преследовать цель, но непременно ‑ цель, убегающую от меня ленивым галопом! Рысь и аллюр меня не прельщают!
Общечеловеческие понятия красоты ввергают меня в состояние недоумения! Мне понятно наслаждение мелодичностью звуков! Мелодичность ‑ выражение грусти! А грусть не может не быть красивой!
Мне понятно восторженное восприятие природных красот! Но чем более привлекательны для человеческих восприятий произведения искусства, тем более они искусственны!
Немногие произведения искусства могут и во мне разливать удовлетворение! Так же, как может восторгать меня вынужденная грациозность в движениях человека, скованного ревматизмом!
Красиво уложенный навоз может услаждать мои взоры! Но созерцание мраморных апофеозов итальянской красоты не может вызвать во мне ничего, кроме отвращения, в лучшем случае ‑ равнодушия!
Я ‑ человек относительно нравственный!
Незнакомые люди вызывают во мне чувство равнодушного озлобления, а все прочие относятся мною к разряду любимых или презираемых ‑ в зависимости от степени лестности их собственного мнения обо мне!
Для меня не существует предательства просто! Я отвергаю предательство, одухотворенное благородными целями! И считаю совершенно естественной способность человека к предательству ради удовольствия быть предателем!
Мне безразличны половые проблемы! Но я с восторгом приемлю любой намек на бисексуальность!
Всякое половое откровение вызывает во мне отвращение! Но половые извращения всегда будут значиться в моем сознании как высшее проявление прогресса человеческой психики!
Я ‑ оптимист!
И склонен полагать, что все мне не нравящееся ‑ комплекс моих капризных ощущений!
Я восторженно приветствую любое отклонение от нормально человеческого! Но я не могу понять, почему отдается предпочтение "возвышению", если "верх" и "низ" ‑ однородные отклонения от общечеловеческого уровня!
К тому же возвышение ‑ временно!
А быть "ниже" ‑ по свидетельству физических законов ‑ гораздо более устойчиво!
Я не верю в существование людей искренних и принципиальных! Можно уверить себя самого в своей принципиальности! Можно быть принципиальным из принципа! (Бык ‑ упрям, а, следовательно, принципиален!)
Но ведь гораздо легче ‑ не менять своих мнений, вовсе их не имея!
Что же касается взглядов, то "собственное мировоззрение" ‑ так же банально, как "коран толпы" и "огнь желанья"!
20 февраля
Пейте… пейте…
Пока еще на дворе потепление…
Пока еще моя рука сдерживает дрожание крана…
И вас не отпугивает…
Пейте…
Бедные "крошки"…
Я вместе с вами чувствую приближающееся похолодание…
И кутаюсь вместе с вами…
Пройдет неделя…
Другая…
А меня с вами уже не будет…
И вы не напьетесь…
Не напьетесь…
1.
30 ночи
22 февраля
‑ Гранька, я тебя ебать больше не буду.
‑ А на хуй ты мне сдался сам‑то… Другие поебут…
‑ Ну! Что другие! У меня ведь все‑таки хуй 22 сантиметра… А это все ‑ шваль.
‑ Катись‑ка ты в манду, поросенок! Как будто у тебя у одного двадцать два сантиметра… Другие полюбят!..
‑ Ха‑ха‑ха! Другие! Кому это захочется тебя любить?! У тебя же пизда рюмочкой!
‑ Рю‑ю‑умочкой, поросенок! Такую рюмочку ты еще поищешь! Рюмочкой… Сам ты…
‑ Вот у других ‑ стаканчиком пизда! Вот уж этих хорошо ебать… Продернешь пару раз на лысого ‑ сразу полюбишь… А это ‑ что!.. Грязи, наверно, у тебя полная манда!..
‑ Дурак поросенок! Грязи‑то у тебя на хую, наверное, много… А у меня‑то нет… Можешь не беспокоиться…
2 марта
Мне холодно… я зябну… и все они умерли… умерли…
3 марта
Ровно в восемь я покинул зал ожидания.
На пути следования ничто не привлекло мои взоры, и я прошел почти незамеченным.
Добравшись, наконец, до Грузинского сквера, я был остановлен массой движущихся по всем направлениям скотов. Одни пытались перепилить ножом каменную шею Венеры Милосской, другие выкрикивали антисанитарные лозунги.
Одним словом, никто не обратил на меня внимания, ‑ и только стоящий поодаль и видимо раздосадованный чем‑то шатен ласково протянул мне потную ладонь.
‑ Вы, случайно, не Максим Горький?
‑ Собственно… ннет… но вообще ‑ да.
‑ В таком случае ‑ взгляните на небо.
‑ Ннну… звезды… шпиль гастронома… "Пейте натуральный кофе"… ну… и больше, кажется, ничего существенного.
Шатен внезапно преобразился.
‑ Ну, а… лик… всевидящего?
‑ Гм.
‑ То есть, как это ‑ "гм"? А звезды?! Разве ничего вам не напоминают?..
‑ Что?!! Вы тоже… боитесь… Боже мой… Так вы…
‑ Да, да, да… а теперь ‑ уйдите… я боюсь оставаться с вами наедине… идите, идите с Богом…
И долго махал мне вслед парусиновой шляпой.
11 марта
Чрезвычайно странно.
Три дня назад я спешил к Краснопресненскому метро с совершенно серьезными намерениями. В мои намерения, в частности, входила трагическая гибель на стальных рельсах.
Не знаю, было ли слишком остроумным мое решение; ‑ могу сказать одно ‑ оно было гораздо более серьезным, нежели 30‑ого апреля прошлого года. И настолько же более прозаическим.
По крайней мере, за два истекших дня я, если не сделался оптимистом, то стал человеком здравого рассудка и материально обеспеченным.
Не знаю, надолго ли.
13 марта
Невыносимо тоскливо.
Наверное, оттого, что вчера весь вечер слушал Равеля.
14 марта
‑ Так вы что же, Ерофеев, считаете себя этаким потерянным человеком? чем‑то вроде…
‑ Извините, я, слава богу, никогда не считал себя "потерянным", ‑ хотя бы потому, что это слишком скучно и… не ново.
‑ А вы бросьте рисоваться, Ерофеев… Говорите со мной как с рядовым комсомольцем. Вы не думайте, что я получил какое‑то указание свыше ‑ специально вас перевоспитывать. Меня просто заинтересовали ваши пространные речи в красном уголке. Вы даже пытались там, кажется, защищать фашизм или что‑то в этом роде… Серьезно вам советую, Ерофеев, ‑ бросьте вы все это. Ведь…
‑ Позвольте, позвольте ‑ во‑первых, никакой речи о защите фашизма не было в красном уголке, всего‑навсего ‑ был спор о советской литературе…
‑ Ну?
‑ Ну и… наша уважаемая библиотекарша в ответ на мой запрос достать мне что‑нибудь Марины Цветаевой, Бальмонта или Фета ‑ высказала гениальную мысль: уничтожить всех этих авторов и запрудить полки советских библиотек исключительно советской литературой… При этом она пыталась мне доказать, что "Первая любовь" Константина Симонова выше всего, что было создано всеми тремя поэтами, вместе взятыми…
‑ Вы, конечно, возмутились.