Комдив ступает на него брезгливо, но
с первым же качком, изменив лицо, осторожно, не загреметь бы, лезет, и тут… трапик неожиданно так… наклоняется… и комдив руками и чем попало…
балансирует-балансирует на самой кромке… сохраняет, можно сказать, с папкой… Те, что на пирсе, ртами-руками на цыпочках невольно повторяют за
ним каждое дурацкое движение: взмах – комдив взмахнул – еще взмах – туда-сюда, туда-сюда – тысяча легкомысленных движений тазом па жердочке…
Потом он медленно начинает валиться, и матрос-швартовщик не выдерживает, непроизвольно дергает рукой, чтоб как-то помочь, и легость (это штука
такая на веревочке, ее привязывают к швартову, потом бросают на пирс, там ловят и вытягивают швартов)…и легость – она свинцовая, в оплеточке, –
сорвавшись у него с руки, летит в зависшего над водой комдива и бьет его по макушке, по самой башке – бах!
– Ax! – ахает комдив и летит в воду.
На лету он все-таки хватается за убившую его легость и за веревку, его об пирс, как лягушку, – бямс! – еще раз – бямс!
И тут все очнулись, набежали-затоптались, «держи-тащи!» – дернули, чуть руку ему не оторвали, и вытащили на пирс.
С комдива льет ручьями: успел водичку черпануть. Ему подают фуражку: ее уже выловили. Он задумчиво ее надевает. Из-за огромной шишки фуражка
вертится на голове, как сомбреро на колу. Перед ним зачем-то ставят убившего его матроса. У того в глазах страх в сочетании с готовностью
умереть за Отечество. Комдив делает рукой «уберите», матроса убирают. Только теперь комдиву становится больно, и он, схватившись за голову,
сморщившись, сосет сквозь зубы:
– Ууууу-й! Ссссс-у-ка!
Дежурный, встрепенувшись, будто комдивское «сука» относится именно к нему, в готовности к немедленному действию бодро произносит:
– Разрешите доложить план на сегодня!
– А что, на сегодня еще что-нибудь есть?..
– Есть…
– Потом, – говорит комдив, лаская свое уродство, – у меня сейчас личность не в порядке…
Комдив отъезжает. На пирсе остаются: дежурный, заторможенный лейтенант, свора матросов и заспанное солнце.
ВАСЬКА
Ваську в автономку взяли маленьким котенком. За три месяца он превратился в огромного котищу: то ли поля магнитные на него подействовали, что
он. так вымахал, то ли радиация, то ли еще что-то на него повлияло.
Во всяком случае, слухи о том, что кошки на атомных подводных лодках от полей дохнут, на примере Васьки не подтвердились – он толстел с каждым
днем,
Крыс он ненавидел. У нас на лодке крыс было – племенное стадо. Раньше на атомоходах крысы не жили, но в один прекрасный период – просто
заполонили их.
Когда Васька был еще совсем маленьким, его мичманы в каюте вместе с одной такой тварью заперли. Ужас что было: крыса гонялась за ним по всей
каюте, но так и не догнала.
С тех пор Васька крыс очень не любил. Вырос и ежедневно давил.
У нас в автономке доклад командиров боевых частей и служб в 17.00 в центральном посту. Васька регулярно в это время являлся на доклад с
очередной своей жертвой: выложит крысу перед командиром и ждет похвалы.
– Молодец, – скажет командир и добавит: – Вот, товарищи, смотрите, единственный, от кого я в автономке вижу ежедневную отдачу, это наш кот
Васька. Учитесь у него не беречь себя ради общего дела!
Ваську периодически запускали в отсеки на подволок кают" там крысы жили целыми прайдами. И начиналось убийство: Васька по неделям оттуда не
слезал.
Задавленных крыс он лично съедал и в конце автономки уже не влезал ни в какие ворота.
После автономки его вытащили на свет Божий, но он испугался, заорал, вырвался и убежал на лодку.
– Васька у нас, – говорили мы, – подводник. Никакого берега ему не надо,
Все хвалили Ваську и говорили, что он настоящий подводник.
В следующую автономку мы взяли для Васьки молоденькую кошечку: пусть хоть у одного настоящего Подводника в походе баба будет.
И на доклад они вместе являлись, и дети у них пошли…
ВИТЮ НАШЕГО…
За борт смыло! Правда, не то чтобы смыло, просто перешвартовались мы ночыо, а он наверху стоял, переминался, ждал, когда мы упремся в пирс
башкой, чтоб соскочить. А наша «галоша» сначала не спеша так на пирс наползала-наползала, а потом на последних метрах – КАК ДАСТ! – и все сразу
же на три точки приседают, а Витенька у нас человек мнительный, думает и говорит он с задержками, с паузами то есть, а тут он еще туфельки
надел, поскольку к бабе душистой они собрались, мускусом сильным себя помочив, – в общем, поскользнулся он и, оставляя на пути свои очертания,
по корпусу сполз – и прямо, видимо, в воду между лодкой и пирсом, а иначе куда он делся?
А ночь непроглядная, минус тридцать, залив парит, то есть лохмотья серые от воды тянутся к звездам, и где там Витя среди всей этой зимней сказки
– не рассмотреть. Все нагнулись, вылупились, не дышат – неужели в лепешку? Все-таки наша «Маша» – 10 тысяч тонн – как прижмет, так и останется
от тебя пятно легкосмываемое.
Осторожненько так в воздух:
– Витя! Ви-тя!
От воды глухо:
– А…
Жив, балясина, чтоб тебя! Успел-таки под пирс нырнуть. Все выдохнули: «Ччччерт!» А помощник от счастья ближайшему матросу даже в ухо дал. Живой!
Мама моя сыромороженая, живой!!!
Бросили Вите шкерт, вцепился он в него зубами, потому что судорога свела и грудь, и члены. Вытянули мы его, а шинель на нем ледяным колом встала
и стоит. Старпом в него тут же кружку спирта влил и сухарик в рот воткнул, чтоб зажевал, как потеплеет.
Стоит Витя, в себя приходит, глаза стеклянные, будто он жидкого азота с полведра глотанул. а изо рта у него сухарик торчит.
Старпом видит, что у него столбняк, и говорит ближайшим олухам:
– Тело вниз! Живо! Спирт сверху – спирт снизу!
Витю схватили за плечи, как чучело Тутанхамопа, и поволокли, и заволокли внутрь, и там силой согнули, посадили и давай спиртом растирать, и вот
он потеплел, потеплел, порозовел, и губы зашевелились.
– Я… я… – видно, сказать что-то хочет, – я…
Все к нему наклонились, стараются угодить.
– Что, Витя… что?
– К бабе… я хо… чу… о… бе… ща… ал…
«Вот это да! – подумали все. – Вот это человек!»
– Андрей Андреич! – подошли к старпому. – Витя к бабе хочет!
– К бабе? – не удивился старпом. – Ну, пустите его к бабе.
И Витя пошел.
Сначала медленно так, медленно, а потом все сильнее и сильнее, все свободнее, и вот он уже рысцой так, рысцой, заломив голову на спину, и
побежал-побежал, спотыкаясь, блея что-то по-лошадиному, и на бегу растаял в тумане и в темноте полярной ночи совсем.
ВИНОВАТ!
Бес до белых фуражек ходил в шапке. У нас белые фуражки когда начинаются? Первого мая? Ну вот! Первого мая он и переходил с зимней шапки на
белую фуражку. Черную у него с камбуза увели. Комбрига просто подбрасывало, когда он видел этого урода.