План сражения был следующий: я начну раз-дражаться из-за пустяков, Этельберта это заметит, я должен буду признать ее замечание спра-ведливым и сошлюсь на переутомление; это поведет к разговору о моем здоровье вообще и к решению принять немедленные и действенные меры.
Я полагал, что тактический маневр такого рода вынудит Этельберту обратиться ко мне с речью в таком роде:
«Нет, дорогой мой, тебе нужна перемена, полная перемена обстановки! Будь благоразум-ным и уезжай на месяц. Нет, не проси меня ехать вместе с тобой: я знаю, это было бы тебе при-ятно, но я не поеду. Я сознаю, что мужчине иногда необходимо чисто мужское общество. Поста-райся уговорить Джорджа и Гарриса ехать с тобой. Поверь мне, что такой ум, как твой, требует отдыха от рутины домашней жизни. Забудь на время, что детям нужны уроки музыки, новые сапоги, велосипеды и приемы ревенного порошка по три раза в день; забудь, что на свете есть кухарки, обойщики, соседские собаки и счета из мясных лавок. Удались в какое-нибудь место, где ты останешься наедине с природой, где для тебя все будет свежо и ново и где твой ис-томленный ум воскреснет для новых, светлых мыслей. Уезжай на время: тогда я пойму, как мне пусто без тебя, заново оценю твою доброту и твои достоинства, потому что, как простая смерт-ная, я могу стать равнодушной даже к свету солнца и к красе месяца, видя их постоянно. Уезжай – и возвращайся еще более милым, если это только возможно!»
Но даже в том случае, когда наши желания исполняются, это происходит не совсем так, как мы мечтали. Во-первых, Этельберта даже не заметила моей раздражительности. Пришлось самому указать ей на это. Я сказал:
– Прости меня. Сегодня я себя как-то странно чувствую.
– Разве? Я ничего не заметила. Что с тобой?
– Сам не знаю. В последние недели я чувствую, как на меня наваливается какая-то тяжесть.
– А, это вино! – спокойно заметила Этельберта. – Ты ведь знаешь, что крепкие напитки те-бе противопоказаны, а у Гарриса всякий раз пьешь.
– Нет, не вино! Это что-то более серьезное, более духовное, – отвечал я.
– Ну, так ты опять читал рецензии, – заметила она более сочувственно. – Почему ты не слушаешь меня и сразу не бросаешь их в печку?
– И вовсе не рецензии! – отвечал я. – За последнее время мне попались две-три отличные!
– Так в чем же дело? Какая-нибудь причина должна быть.
– Нет никакой причины. В том-то и дело, что я могу назвать это чувство только безотчет-ным беспокойством, которое охватило все мое существо.
Этельберта поглядела на меня несколько странно, но ничего не сказала. Я продолжал:
– Эта давящая монотонность жизни, эти дни невозмутимого блаженства – они гнетут меня!
– Я бы не стала на это сетовать, – заметила Этельберта. – Могут настать и иные дни, кото-рые будут нам нравиться куда как меньше.
– Не знаю, – отвечал я. – По-моему, при постоянной радости даже боль – приятное разно-образие. Для меня лично вечное блаженство без всякого диссонанса кончилось бы сумасшестви-ем. Вполне признаю, я человек странный; бывают минуты, когда я сам себя не понимаю и нена-вижу.
Очень часто монолог в таком роде – с намеками на тайные, глубокие страдания – трогал Этельберту; но в этот вечер она была удивительно хладнокровна; относительно вечного блажен-ства она заметила, что незачем забегать вперед навстречу горестям, которых, может быть, нико-гда не будет; по поводу моего признания насчет странности характера она философски посове-товала примириться с подобным фактом, говору, что это не мое дело, если окружающие согласны выносить мое присутствие. А насчет однообразия жизни согласилась вполне:
– Ты не можешь себе представить, как мне хочется иногда уйти даже от тебя! – заметила она. – Но я знаю, что это невозможно, так и не мечтаю.
– Но я знаю, что это невозможно, так и не мечтаю.
Никогда прежде не слыхал я от Этельберты подобных слов; они меня ужасно огорчили.
– Ну, это не слишком-то любезное замечание со стороны жены! – заметил я.
– Знаю, оттого я раньше и молчала. Вы, мужчины, никогда не поймете того, что как бы женщина ни любила, но бывают минуты, когда даже любимый человек становится ей в тягость. Ты не знаешь, до чего мне иной раз хочется надеть шляпку и уйти – не давая отчета, куда я иду, и зачем иду, и надолго ли, и когда вернусь! Ты не знаешь, как мне иногда хочется заказать обед, который я и дети ели бы с наслаждением, но от которого ты сбежал бы в клуб! Ты не знаешь, как мне иногда хочется пригласить какую-нибудь женщину, которую я люблю, хотя ты ее терпеть не можешь; пойти в гости туда, куда мне хочется; лечь спать тогда, когда я устала, и встать тогда, когда мне больше не хочется спать! Но люди, которые живут вдвоем, обязаны постоянно уступать друг другу, и это иногда даже полезно.
Впоследствии, обдумав слова Этельберты, я нашел их вполне справедливыми, но тогда пришел в негодование:
– Если тебе хочется от меня отделаться…
– Ну, не изображай идиота. Если я иногда и хочу от тебя отделаться, так только на время, для того, чтобы забыть о недостатках твоего характера; для того, чтобы вспоминать, какой ты славный в других отношениях, и ждать твоего возвращения домой с таким же нетерпением, как в былые дни, когда твое присутствие еще не вызывало во мне некоторого равнодушия. Я, может быть, несколько излишне привыкла к тебе, но ведь привыкают же и к солнцу!
Мне не понравился этот тон. Этельберта рассуждала о возможной разлуке с мужем каким-то легкомысленным образом, отнюдь не женственным, не подходящим к случаю и вовсе не сим-патичным! Мне стало досадно. Мне уже было расхотелось уезжать и развлекаться. Если бы не Джордж и Гаррис – я сразу отказался бы от нашего плана. Но отказываться было поздно, и я не знал, как выйти сухим из воды.
– Хорошо, Этельберта, – отвечал я. – Сделаем так, как ты хочешь: ты отдохнешь от меня. Но если это не дерзость со стороны мужа, то я хотел бы узнать, как ты воспользуешься временем нашей разлуки?
– Мы наймем дачу в Фолькстоне и поедем туда с Кэт. Если ты согласен доставить Клер Гаррис удовольствие, то уговори Гарриса поехать с тобой, а она присоединится к нам. Нам бы-вало очень весело вместе – прежде, когда вас, мужчин, еще не было на нашем горизонте, – и мы с удовольствием тряхнули бы стариной! Как ты думаешь, – продолжала Этельберта, – удастся ли тебе уговорить Гарриса?
Я сказал, что попробую.
– Вот милый! – отвечала Этельберта. – Постарайся! Можете уговорить и Джорджа отпра-виться с вами.
Я заметил, что от Джорджа мало проку, так как он – холостяк, и некому будет воспользо-ваться его отсутствием. Но женщины, увы, невосприимчивы к юмору. Этельберта в ответ просто заметила, что не пригласить его было бы невежливо. Я обещал ей сделать это.
Я встретил Гарриса в клубе в четыре часа и спросил, как дела.
– О, отлично, – отвечал он. – Уехать вовсе не трудно. – Но в его тоне слышалось сомнение, и я потребовал объяснений.
– Она была нежна, как голубка, – продолжал он уныло, – и сказала, что Джордж очень своевременно предложил эту поездку, которая принесет много пользы моему здоровью.
– Ну, так что ж тут дурного?
– В этом нет ничего дурного, но она заговорила и о Других вещах.
– А! Понимаю.
– Ты ведь знаешь ее давнюю мечту о ванной комнате?
– Слыхал. Она и Этельберту подговаривала.
– Ну так вот: я обязан был немедленно согласиться на устройство ванной. Не мог, же я от-казать, когда она меня так мило отпустила. Это обойдется мне в сто фунтов, если не больше.
– Так много?
– Еще бы! По одной смете шестьдесят.