— Дорогая, может, пойдем в гостиную, выпьем по чашке чаю? Поговорим о своем.
Софья с радостью улизнула из библиотеки, где назревал весьма недружественный спор. В гостиной они поговорили о детях и летних планах. Примерно
через час зашел Генри. Он был один, и было заметно, как он старается не выдать своих чувств. Поблагодарив миссис Калверт за внимание к Софье, он
вежливо отказался от чая. Фрэнк не выи км попрощаться. Пробежав оцепеневшую от холода улицу, они вернулись к себе в номер, и здесь наконец Генри
заговорил:
— Фрэнк невменяем. Его не убеждают ни доводы рассудка, ни факты. Он твердит, что его возражения в печати сделаны по существу и в интересах дела.
И хотя, он говорит, не я, а он прежде меня открыл Трою, это не гомеровская Троя, поскольку мы не обнаружили византийских предметов, а на
Гиссарлыке цивилизация будто бы держалась вплоть до четырнадцатого столетия. Он путает Гиссарлык с Александрией Троянской.
— Ив итоге этого спора, — неловко усмехнулась Софья, — тебе, надо думать, вежливо указали на дверь? Он не запретил нам вести раскопки на его
половине холма?
— Нет. Пока не запретил. Но чем успешнее мы будем работать, тем скорее он созреет для этого решения. Видишь, я был прав, оставив за нами эту
комнату. Пойду попрошу что-нибудь на ужин.
— Мы пропадем, если Фрэнк закроет для нас свою половину.
— Поэтому-то я и хочу взять больше рабочих и копать быстрее. От башни мы поведем траншеи во все стороны…
На следующее утро отправились к губернатору.
— Выказать уважение, — сказал Генри, — всегда полезно. Какой он ни был твердолобый чиновник, Ахмед-паша, но
тоже мог щегольнуть воспитанием: приветствовал их возвращение в Троаду, велел лакею принести кофе и как бы невзначай сказал:
— Вы, разумеется, уже знаете, что в Константинополе вот-вот будет принят новый закон?
— Новый закон? — озадаченно переспросил Генри. — Нет, я ничего не слышал. А какой области он касается?
— Он касается археологических памятников, составляющих национальное достояние Турции.
Софья бросила взгляд на пепельно-серое лицо Генри.
— Можно ознакомиться с этим документом?
— Нет, закон еще в стадии прохождения.
— Но вы знаете его основные положения?
— Да, и они прямо касаются вас. Первое: надлежащим образом составляется полная опись всех находок и направляется в министерство просвещения.
Второе: ничто не может быть вывезено за пределы страны Его величества без особого на то разрешения. Третье: если вышеупомянутые находки будут
сочтены необходимыми для коллекции музея и их приобретение будет желательно, то музей приобретает их за цену, которую положит разумной.
Четвертое: разрешение на вывоз из страны распространяется только на те находки, которые музей не удерживает при себе. Но и в этом случае вывоз
за пределы страны Его величества разрешен лишь в том случае, если, по получении особого разрешения, уплачивается таможенная пошлина. И
последнее: уличенный в попытке тайно вывезти из страны археологические находки лишается их всех безвозмездно.
— Но чего же тогда стоит наш фирман?! — вскричала Софья. — Сначала официально разрешают, потом берут свои слова обратно — как это можно?
Лично к ним у гебернатора не было неприязненных чувств, и он ответил вежливо и выдержанно:
— Правительство имеет право менять свои законы. Принятый закон, естественно, лишает силы предыдущие установления, противоречащие нынешним.
— Но я вложил в эти раскопки десятки тысяч долларов! — не выдержал Генри. — И намерен вложить еще столько же! Мне с таким законом не по пути.
— И намерен вложить еще столько же! Мне с таким законом не по пути.
По лицу губернатора редким гостем скользнула улыбка.
— А его пути неисповедимы, доктор Шлиман. Обсуждение может затянуться на месяцы. Когда-то еще закон оформят, потом двадцать раз пересмотрят,
потом только обнародуют. Пока он не ляжет на мой стол, вам решительно не о чем беспокоиться.
Они вышли на улицу, и холод прохватил их до костей. Генри тусклыми глазами смотрел под ноги, вздрагивал, у Софьи, как всегда после нервного
напряжения, больно тянуло в животе.
— Этот новый закон, — сказал он, — размахнулся отобрать все. Все ценное музей заберет себе, а нам швырнет несколько пиастров. Мы останемся ни с
чем. С битыми черепками…
В Гиссарлыке Яннакис с двумя дельными каменщиками из Ренкёя кончал каменный дом, заказанный Софьей перед их отъездом в прошлом году. Камень
брали из раскопочного выброса, каменщики хорошо обтесали брусья, положили ровненькую кладку. Спальню и столовую Софья задумала такими же, как в
их деревянном домике, зато рабочую комнату просила сделать побольше, чтобы поставить несколько столов. В окно открывался вид на Дарданеллы,
Эгейское море. На пороге, зажав в руке шляпу, переминался с ноги на ногу Яннакис, выжидающе глядя ей в спину.
— Ты замечательно все сделал, Яннакис. Здесь нам будет хорошо.
Яннакис внес в комнаты их пожитки. Поликсена приготовила постель. В очаге потрескивали поленья, на плите разогревался ужин. Поздравить с
возвращением в Трою пришел Фотидис. Ему, капитану Цирогианнису и албанцу отвели под жилье деревянный дом, где в прошлом году жили Шлиманы.
Софья выставила на тумбочку икону. Генри одобрительно улыбнулся.
— Поразительно, как ты умеешь превратить случайное убежище в родной дом, всего-навсего выставив эту икону.
— Так в этом же и отличие от твоих древних |реков: они боялись своих богов, а христиане своих любят. И греки, и ахейцы умиротворяли богов,
проливая на землю вино или сжигая тучные бедра быков, баранов, козлов и окуривая благовонием Иду и Олимп. А мы не поклоняемся кумирам…
— Это новость! Как тогда прикажешь называть золотые и серебряные браслеты, ожерелья, кольца, кресты?..
И Софья благоразумно прикусила язык.
Обойдя раскопки, они вернулись в свою новую столовую, где Поликсена уже накрыла к ужину. Легли рано. В пять Генри разбудил ее.
— Скоро придут рабочие.
Яннакис отчистил инструменты, смазал тачки, наточил лопаты и кирки — словом, подготовился. К шести часам из окружающих деревень стали стекаться
люди. Всего пришло сто пятьдесят греков и турок. Генри разбил их на пять рабочих бригад, закрепив за каждой определенный участок и характер
работы: копать рвы, траншеи, террасы, расчищать крепостную стену, углубляться до основания смотровой башни, до самой скальной породы,
раскапывать храм, ибо под ним должен быть храм поменьше, первоначальный, троянский — в это Генри свято верил. Всем троим десятникам дали по
бригаде, себе Генри взял самую многочисленную — им предстояло освобождать юго-западную сторону башни. Были свои подопечные и у Софьи.
На сей раз гурки поставили над ними только одного смотрителя — Амина-эфенди. Задача его была не из легких: уследить за пятью бригадами,
разбросанными чуть не по всему холму. А они, между прочим, извлекали любопытнейшие вещи: покрытый красноватым лаком терракотовый бегемот, вазы и
кубки, большие плоские блюда, мраморные фигурки богини Афины с совиной головой. Ниже, на глубине десяти футов, нашли двухтонные мраморные глыбы,
обработанные в дорическом стиле: Генри посчитал их деталями храма Лисимаха. Надписей на них никаких не было, и Генри с легкой душой распорядился
сбросить их вниз, на равнину.