ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НАШЕСТВИЕ НАПОЛЕОНА
- Вот башни полудикие Москвы Перед тобой, в венцах из злата,
Горят на солнце... Но, увы... То - солнце твоего заката!
Байрон. "Бронзовый век"
I
Никогда в Москве и в ее окрестностях так не веселились, как перед
грозным и мрачным двенадцатым годом.
Балы в городе и в подмосковных поместьях сменялись балами,
катаньями, концертами и маскарадами. Над Москвой, этой пристанью
и затишьем для многих потерпевших крушение, именитых пловцов,
какими были Орловы, Зубовы и другие, в то время носилось как бы
веяние крылатого Амура. Немало любовных приключений, с увозами,
бегством из родительских домов и дуэлями, разыгралось в высшем и
среднем обществе, где блистало в те годы столько замечательных,
прославленных поэтами красавиц. Москвичи восторгались ими на
четвергах у Разумовских, на вторниках у Нелединских-Мелецких и в
Благородном дворянском собрании, по воскресеньям - у Архаровых, в
остальные дни - у Апраксиных, Бутурлиных и других. Был конец мая
1812 года. Несмотря на недавнюю комету и на тревожные и
настойчивые слухи о вероятии разрыва с Наполеоном и о возможности
скорой войны, - этой войны не ожидали, и в обществе никто о ней
особенно не помышлял.
В богатом московском доме шестидесятилетней бригадирши, княгини
Анны Аркадьевны Шелешпанской, у Патриарших прудов, был
многолюдный съезд столичных и окрестных гостей. Праздновались
крестины первого правнука Шелешпанской. Прабабку и родителей
новорожденного приветствовали обильными здравицами и пожеланиями
всяких благ.
За год перед тем, в такой же светлый день апреля, в селе
Любанове, подмосковной княгини, состоялась свадьба ее старшей
внучки, веселой и живой Ксении Валерьяновны Крамалиной, с
секретарем московского сената, служившим и при дирекции театров,
Ильей Борисовичем Тропининым. Торжественно празднуя крестины
правнука, княгиня имела и другую причину радости и веселью: ее
вторая внучка, степенная и гордая Аврора Крамалина, также,
по-видимому, наконец вняла голосу сердца. В доме княгини со дня
на день ожидали ее помолвки с гостившим в отпуску в Москве
"колонновожатым" (т. е. свитским) Васильем Алексеевичем
Перовским, который сильно ухаживал за Авророй и был угоден
княгине. Базиль Перовский был представлен Авроре - на последнем
из зимних московских балов у Нелединских - мужем ее сестры, Ильей
Тропининым, своим давним приятелем, товарищем по пансиону и по
университету.
Гости княгини начинали разъезжаться. Уехал шестериком, цугом,
старец Мордвинов, с распущенными по плечам пушистыми сединами;
уехал в желтой венской коляске веселый князь Долгорукий, "prince
Calembour"("Князь Каламбур" (франц.).), как его звали; в
английском тильбюри, в шорах, - виновник встречи жениха и
невесты, Нелединский-Мелецкий; на скромных городских дрожках -
издатель "Русского Вестника" Сергей Глинка и другие. Приемные и
обширный, обсаженный липами двор княгини опустели. Остались ее
родные и несколько близких знакомых, в том числе почтивший
княгиню заездом и особым вниманием старинный приятель ее
покойного мужа, новый московский главнокомандующий граф
Растопчин. Это был высокий ростом, еще крепкий на вид мужчина лет
пятидесяти, с оживленными, умными черными глазами, узенькими
бакенбардами, большим открытым лбом и громкою, подчас крикливою
речью. Он ранее других гостей узнал от княгини, что поклонник ее
второй внучки - тайный сын украинского магната, тогдашнего
министра просвещения.
Другим княгиня до времени об этом
умалчивала.
Прощаясь с хозяйкой, Растопчин с улыбкой указал ей на Перовского,
в новеньком стянутом мундире почтительно стоявшего в стороне, и
вполголоса заметил:
- Напрасно, однако, княгиня, ваша внучка медлит; женишок хоть
куда: кончили бы, да тогда ему, с богом, хоть и к месту служения.
- Что вы, граф! Из-за чего же торопиться? - ответила княгиня. -
Aurore (Аврора (франц.).) так еще молода; ведь ей невступно
восемнадцать: не перестарок еще, в девках не засидится... Все,
мой хороший, в руках божиих. Да на днях уж и пост, и отпуск этого
молодца на исходе. Обещает снова приехать после успенья, в конце
августа, коли будем живы... Тогда сватовство; тогда, если
суждено, сыграем и свадьбу.
- Зовите, княгиня, мы - ваши гости! - сказал Растопчин. - Только
не затянулось бы дело для счастливцев... Слышали, чай, толки о
войне?
- Э, батюшка граф, где еще тот Наполеон! - ответила княгиня. - До
нас ему далеко... надеемся же мы больше на московских чудотворцев
да на ваше искусство, граф.
Растопчин озабоченно оглянулся на присутствующих, надел перчатки
и уже хотел откланяться, но, нахмурясь, опять сел возле княгини.
- Разве что знаешь нового? - тихо спросила Анна Аркадьевна.
Растопчин молча кивнул ей головой. Княгиня обмерла. - Да говори
же, дорогой, говори! - прошептала она, растерянно ища в ридикюле
флакон со спиртом и поднося его к своему носу.
- Здесь не место, - ответил ей граф, - заеду завтра. - Нет,
родной, сегодня вечером; не мори ты меня, дуру попову; ведь
знаешь - я трусиха.
- Но у вас гости, наверное, будет бостон, а я, вы знаете, до карт
не охотник.
- Ах, не нападай ты на карты, говорю тебе; помни слова Талейрана:
кто не привык играть в карты в молодости, готовит себе печальную
старость. Итак, до вечера; приму тебя одна. - Постараюсь.
II
Граф Растопчин сдержал слово. В тот же вечер княгиня приняла его
в своей молельне. Эта комната, как знал граф от других, служила
ей запасною спальней и, вместе, убежищем во время летних гроз.
Растопчин с любопытством окинул взглядом убранство этой комнаты.
Оконные занавески в ней, обивка мебели, полог, одеяло, подушки и
простыня на кровати были из шелковой ткани, а кровать -
стеклянная и на стеклянных ножках. Даже вывезенный княгинею из
Парижа и здесь висевший портрет Наполеона был выткан в Лионе на
шелковом платке. Растопчин застал княгиню на кровати. Две
горничные держали перед нею собачку Тутика, на которого третья
примеряла вышитую гарусом попонку. Взяв Тутика и отпустив
горничных, Шелешпанская указала графу кресло.
Высокая, в пудреных буклях и белая, точно выточенная из слоновой
кости, княгиня Анна Аркадьевна была представительницей
старинного, угасавшего в то время княжеского рода, в котором не
она одна славилась смелым умом и властною красотой. Матери,
указывая на нее дочерям на балах, обыкновенно говорили: "Заметила
ты, ma chere (Дорогая (франц.).), эту высокую, худую старуху? Она
недавно из Парижа. Будешь идти мимо, присядь, а не то и ручку
поцелуй. Пригодится".
Растопчин в молодости видел и на опыте узнал обольстительное
владычество знатных барынь XVIII века, в том числе и княгини, за
которою на его глазах все так ухаживали. Его тогда не удивляло
общее сознательное и благоговейное покорство этим
законодательницам моды.