I
В декабре 1940 года, по дороге в Америку, я проезжал черезПортугалию,
и Лиссабон показался мне каким-то грустным и светлым раем.Втупорутам
быломногоразговоровонеминуемомвторжении,иПортугалиясудорожно
цеплялась за свое призрачное счастье.ВЛиссабонеустроиливеликолепную,
невиданной прелести выставку, и столица улыбалась через силу - так улыбается
мать, когда нет вестей от сына с войны, стараясьегоспастисвоейверой:
"Мой сын жив, ведь я улыбаюсь..." Вот и столица Португалии словноговорила:
"Смотрите, я так безмятежна, ятакаямирнаяисветлая..."Весьматерик
нависал над Португалией, словно угрюмая гора, гдерыщутордыхищников,а
праздничная столица бросала Европе вызов: "Разве можно на меня напасть, ведь
я так стараюсь не прятаться! Ведь я так беззащитна!.."
На борту парохода я опять их встретил, этих беженцев.Ипароходтоже
вызывал неясную тревогу. Он переправлял их - растения без корней - содного
материка на другой. Я говорил себе: "Хочубытьпутешественником,нехочу
быть эмигрантом. На родине я научился многому, что будет бесполезно вчужих
краях". Но вот эмигранты достают из кармановзаписныекнижки-последние
приметы их былойпричастностикподлинномумиру.Ониещепритворяются
живыми. Изо всех сил стараются придать себе вес.
- Знаете, я такой-то, - говорят они. - Я изтакого-тогорода...друг
такого-то... знакомы вы с таким-то?
И рассказываютпрокакого-нибудьприятеля,илипрокакие-тосвои
обязательства, или какой-то промах - про что угодно,лишьбыэтаистория
помогла им хоть с чем-нибудьустановитьсвязь.Новсесвязиспрошлым
распались, ибо эти люди покинули родину. Прошлое еще дышит теплом,оноеще
так свежо, так живо - таким бывает вначале воспоминание о любви. Собираешь в
пачку письма, полные нежности. Присоединяешь книммилыесердцупамятки.
Заботливо все это перевязываешь. И на первых порахтакаясвятыняисточает
грустное очарование. А потом пройдет мимо светловолосая девушкасголубыми
глазами - и святыня умирает. Ибо и старый приятель, и старыеобязательства,
и родной город, и память о доме -всевыцветает,еслиничемубольшене
служит.
И эмигранты это чувствовали. Как Лиссабон прикидывался безмятежным, так
они прикидывались, будто верят в скорое возвращение. До чего безобиденуход
блудного сына! Уход этот мнимый, ведь позади остался отчий дом. Уходишь ли в
другую комнату или на другую сторону планеты,разницанетакужвелика.
Присутствиедруга,которыйгде-тодалеко,подчасощутимей,чемего
присутствие во плоти. Такое чувство рождает молитва. Никогда я так нелюбил
родной дом, как в пору, когда очутился в Сахаре. Никогда ниодинженихне
был ближе к своей нареченной, чем бретонские моряки, что в XVI векеогибали
мыс Горн и отдавали свою молодость борьбесовстречнымветром.
Едваони
уходили в плаванье, для них уже начинался обратный путь. Загрубелымируками
поднимая паруса, они готовили свое возвращение.Самаякороткаядорогаиз
бретонской; гавани к дому невесты вела вокруг мыса Горн. А вот эмигранты мне
казались бретонскими моряками,укоторыхотняли;оставленныхвБретани
невест. Любимая уже не засветит для них в окне скромный огонек.Ониотнюдь
не блудные сыны. У этих блудных детей нет дома, куда можно бывозвратиться.
Вот тут-то и начинаются подлинные скитания - скитания вне собственной души.
Как создать себя заново? Какраспутатьтяжелыйклубоквоспоминаний?
Этот призрачный корабль, словно некое чистилище, нес насебегрузещене
родившихся душ. Живыми иподлинными,стольподлинными,чтохотелосьих
коснуться, оставались только те, кто был неотделим от парохода,облагорожен
настоящим делом, - кто разносил подносы с едой, драил медяшку, чистилобувь
и с чуть заметнымпрезрениемобслуживалмертвецов.Командасмотрелана
эмигрантовнемногосвысокавовсенепотому,чтотебылибедны.Им
недоставало не денег, но весомости. Эмигрантуженебылчленомтакой-то
семьи, другом такого-то, человеком с такими-то обязательствами.Каждыйеще
играл свою роль, но все это была неправда. Никто в них большененуждался,
никто не ждал от них помощи. Какое чудо -телеграмма,котораяпереполошит
тебя, глубокой ночью поднимет с постели, погонит навокзал:"Приезжай!Ты
мне нужен!" Друзья, готовыенампомочь,находятсябыстро.Кудатруднее
заслужить друзей, которые ждут помощи от нас. Да, конечно, этипризракине
будили ничьей ненависти и зависти, никто им не докучал. Но никто и нелюбил
их по-настоящему. Я говорил себе: едваонисойдутнаберег,ихвзнак
сочувствия засыплют приглашениями накоктейли,названыеобеды.Нокто
станет стучаться к ним в дверь, кто потребует: "Открой! Это я!"Долгонадо
молоком вскармливать младенца, прежде чем онсамначнеттребоватьгрудь.
Долго надо взращивать дружбу, преждечемдругпредъявитнатебяправа.
Поколение за поколением должноразориться,поддерживаяобветшалыйзамок,
который вот-вот рухнет, - тогда лишь научишься его любить.
II
И я говорил себе: "Главное - чтобы где-то сохранялось все, чемтыжил
прежде. И обычаи. И семейные праздники. И дом, полный воспоминаний.Главное
- жить для того, чтобы возвратиться..."Ячувствовал:самаясутьмояв
опасности, оттого что так хрупки далекие магнитные полюсы, без которыхя-
ничто. Мне грозила опасность узнать доподлинную пустыню, и я начал постигать
тайну, которая давно уже меня занимала.
Когда-то я прожил три года в Сахаре. И я, какмногиедругие,пытался
постичь, чем же она завораживает и покоряет. Казалось бы, там только и есть,
что одиночество и лишения, - но всякий, кому случилось побыватьвпустыне,
тоскует по тем временам, как по самой счастливой поре своей жизни. "Тоска по
бескрайним пескам, тоска по одиночеству, тоска по простору" - всеэтолишь
слова, литературные штампы, и ничего они не объясняют.