После окончания нашей дневной работы – а я, надо сказать, не собираюсь работать до
изнеможения – вы будете предоставлены самому себе и вольны делать что заблагорассудится. Со мной вы будете все равно что один – даже если бы нам
пришлось жить в одной комнате. Куда мы поедем – безразлично, главное, чтобы в другую страну. Жить здесь – все равно что на Луне. С коллегами я
разошелся. Ничто не заставит меня участвовать в их мышиной возне. Ничего достойного – по крайней мере на мой взгляд – здесь не делается.
Возможно, мне тоже не удастся совершить ничего выдающегося, но я все же получу удовлетворение, делая то, во что верю… Послушайте, может быть, я
не совсем точно выразился относительно Достоевского. Если вам не скучно, эту тему можно развить. Мне кажется, что после смерти Достоевского мир
вступил в совершенно новую фазу развития. Достоевский подвел итог современной истории, сделав для нового времени то же, что Данте – для
средневековья. Современная история – неточное название, скорее, переходный период, передышка, данная нам для того, чтобы человек пережил смерть
души и приспособился к иному бытию. Теперь мы влачим абсурдное, призрачное существование. Вера, надежда, принципы, убеждения, на которых
держалась наша цивилизация, – все ушло. Их не воскресить. Примите это на веру. Отныне нам придется жить только разумом. А это означает
уничтожение… самоуничтожение. Вы спросите – почему? Могу ответить одно: человек не может жить только разумом, он не так задуман. Он должен жить
всем своим существом. А тайна такого тотального бытия утрачена, забыта, похоронена. Цель нашего пребывания на земле – найти себя и жить,
исполняя свое предназначение. Но это не для нас. Это дело отдаленного будущего. Проблема в том, что делать сейчас. И вот тут вступаю я.
Позвольте кратко объяснить, что я имею в виду… Все, что мы подавляли в себе с начала цивилизации – вы, я, все люди, – теперь должно выйти
наружу. Нам надо узнать, кто мы на самом деле. А кто мы, как не последние плоды дерева, которое не способно больше рождать? Поэтому нам
предназначено пасть в землю, подобно семенам, чтобы взошло что то новое, совсем иное. Время, прогресс теперь ничего не решают – требуется новый
взгляд на вещи. Другими словами, новый молодой аппетит. А пока жизни нет – только ее подобие. Мы живем разве что в снах. Наш разум
сопротивляется смерти. Разум – вещь упрямая и более таинственная, чем самые фантастичные видения теологов. Допускаю, что нет ничего на свете,
кроме разума… Я имею в виду не тот земной, ограниченный разум, что мы знаем, а великий Разум, в который погружено все живое, – Разум,
пронизывающий всю Вселенную. Позвольте напомнить, что Достоевский был не только удивительным знатоком человеческой души, он чувствовал Разум и
дух Космоса. Именно поэтому его нельзя сбросить со счетов, хотя, как я уже говорил, то, что он представлял, более не существует.
Тут я его перебил.
– Простите, – сказал я, – но что, по вашему мнению, «представлял» Достоевский?
– На этот вопрос в нескольких словах не ответишь. Никто не ответит. Он принес нам откровение, а остальное зависит от нас – как мы это откровение
примем. Некоторые находят себя в Христе, но можно найти себя и в Достоевском… Вам что нибудь говорят мои слова?
– И да, и нет.
– Я хочу сказать, что у современного человека нет надежды на будущее. Нас обманули – во всем обманули. Достоевский искал пути выхода из кризиса,
но все они перекрыты.
Достоевский искал пути выхода из кризиса,
но все они перекрыты. Это был вождь в самом глубоком смысле этого слова. Он перебирал разные варианты, останавливаясь на тех, где виделись хоть
какие то, пусть и небезопасные, перспективы, и пришел к выводу, что для человечества – в его настоящем виде – будущего нет. И, в конце концов,
нашел прибежище в Боге.
– Не совсем похоже на того Достоевского, которого я знаю, – сказал я. – Слишком уж безысходно.
– Вовсе нет. Скорее реалистично, в духе «сверхчеловека». Достоевский, конечно, не мог верить в тот загробный мир, о котором твердит церковь. Все
религии предлагают нам подслащенную пилюлю. Они хотят, чтобы люди проглотили то, чего не в силах принять. Смерть. Человек никогда не смирится с
ее неизбежностью, никогда не успокоится… Но я отвлекся. Достоевский понимал, что пока человеку грозит гибель, тот не примет безоговорочно жизнь.
Он был глубоко убежден в том, что человек может жить вечно, пожелай он того всем сердцем, всем своим существом. Причин для смерти нет, совсем
нет. Мы умираем потому, что теряем веру в жизнь, боимся отдаться ей полностью… Эта мысль возвращает меня в настоящее время, в сегодняшнюю жизнь.
Разве все паше существование не есть лишь пролог к смерти? Отчаянными попытками сохранить себя, сберечь все, сотворенное нами, мы только
навлекаем на себя смерть. Мы не отдаемся жизни – мы боремся со смертью. Это не означает, что нами утрачена вера в Бога – просто мы не верим в
самое жизнь. Жить опасно – согласно Ницше, жить нагим и бесстыдным. Говоря другими словами, надо верить в жизнь и перестать бороться с
призраками, зовущимися смертью, болезнью, грехом, страхом и т. д. Мир фантомов! Именно такой мир мы создали. Возьмите хоть военных, все время
кричащих о враге. Священники постоянно твердят о грехе и вечных муках. Юристы – о преступлении и наказании. Врачи – о болезнях и смерти. А взять
наших педагогов, этих олухов, повторяющих как попугаи прописные истины, они не способны воспринять никакую идею, если та не находится в
обращении сотню, а то и тысячу лет. Что уж говорить о сильных мира сего – там, наверху, обосновались самые бесчестные, самые лицемерные, самые
запутавшиеся и напрочь лишенные воображения людские экземпляры. Вот вы говорите, что озабочены судьбой человека. Удивительно, что человечество
сумело сохранить хотя бы иллюзию свободы. Как я уже говорил, все ходы перекрыты – куда бы вы ни направились. Но каждая стена, каждый барьер,
каждое препятствие на пути – наших рук дело. Не надо все валить на Бога, дьявола и случай. Пока мы бьемся над своими проблемами, Создатель
дремлет. Он позволил нам лишить себя всего, кроме разума. Именно в разуме нашла последнее прибежище жизненная сила. Все проанализировано и
разложено по полочкам. Возможно, теперь сама пустота жизни обретет значение и предоставит материал для анализа.
Стаймер внезапно замолк и какое то время не шевелился, затем оперся на локоть.
– Криминальная грань разума! Не помню, где я слышал или видел эту фразу, только она не выходит у меня из головы и могла бы стать названием той
серии книг, которые я собираюсь написать. Слово «криминальный» само по себе производит потрясающее впечатление. В наши дни оно полностью
утратило смысл, и тем не менее – как бы точнее выразиться? – это самое значительное слово в языке. Преступление… Само понятие внушает
благоговейный трепет, ибо уходит корнями в глубь веков. Когда то я считал слово «бунтарь» величайшим на свете. А произнося слова «преступление»,
«криминальный», чувствую некоторое смущение, потому что не всегда понимаю, что эти слова означают.