-- Зачто,гражданинначальник?--придаваясвоемуголосу больше
жалости, чем испытывал, спросил Шухов.
Свыводомнаработу--это ещеполкарцера,игорячеедадут,и
задумываться некогда. Полный карцер -- это когда без вывода.
-- По подъему не встал? Пошли в комендатуру, -- пояснил Татарин лениво,
потому что и ему, и Шухову, и всем было понятно, за что кондей.
На безволосом мятомлицеТатарина ничего не выражалось. Он обернулся,
ища второгокогобы, новсе уже, кто в полутьме,кто подлампочкой,на
первом этаже вагонок и на втором, проталкивали ноги в черные ватные брюкис
номерами на левом колене или, уже одетые, запахивались и спешили к выходу --
переждать Татарина на дворе.
Если б Шухову дали карцер за что другое, где б он заслужил -- не так бы
былообидно. Тоиобиднобыло,чтовсегда онвставализпервых.Но
отпроситься уТатарина былонельзя,он знал.И,продолжая отпрашиваться
простодляпорядка, Шухов, как былвватных брюках,не снятыхнаночь
(повыше левого колена их тоже был пришит затасканный, погрязневший лоскут, и
на нем выведен черной, уже поблекшей краскойномер Щ-854), надел телогрейку
(на ней таких номера было два -- на груди один и один на спине), выбрал свои
валенки из кучи на полу, шапку надел (с таким же лоскутом и номером спереди)
и вышел вслед за Татарином.
Вся 104-я бригада видела, как уводили Шухова, но никто слова не сказал:
ни к чему, да и чтоскажешь? Бригадир бы мог маленько вступиться, да уж его
не было.И Шухов тоже никому ни слова не сказал, Татарина не стал дразнить.
Приберегут завтрак, догадаются.
Так и вышли вдвоем.
Мороз был со мглой, прихватывающей дыхание. Два больших прожектора били
позоненаперекрестсдальнихугловыхвышек.Светилифонаризоныи
внутренниефонари. Такмного их былонатыкано, что онисовсем засветляли
звезды.
Скрипя валенками по снегу, быстропробегали зэки по своим делам -- кто
вуборную, кто вкаптерку,иной -- на склад посылок, тот крупу сдавать на
индивидуальную кухню. У всех у них голова ушла в плечи, бушлаты запахнуты, и
всем им холоднонетакот мороза, как от думки, что и день целыйна этом
морозе пробыть.
АТатарин в своей старойшинели с замусленными голубыми петлицами шел
ровно, и мороз как будто совсем его не брал.
Онипрошлимимовысокого дощаногозаплотавкруг БУРа2 --каменной
внутрилагернойтюрьмы;мимоколючки,охранявшейлагернуюпекарнюот
заключенных;мимоуглаштабногобарака,где,толстойпроволокою
подхваченный, висел на столбе обындевевший рельс; мимо другого столба, где в
затишке,чтобнепоказывалслишком низко, весь обметанныйинеем,висел
термометр. Шухов с надеждой покосился на его молочно-белуютрубочку: если б
он показал сорок один, не должны бы выгонять на работу. Только никак сегодня
не натягивало на сорок.
Только никак сегодня
не натягивало на сорок.
Вошливштабнойбаракисразуже--внадзирательскую.Там
разъяснилось, как Шуховуже смекнулипо дороге:никакого карцера ему не
было,а просто пол в надзирательскойне мыт. ТеперьТатаринобъявил, что
прощает Шухова, и велел ему вымыть пол.
Мыть пол в надзирательскойбылоделоспециального зэка, которогоне
выводили за зону, -- дневального по штабному бараку прямое дело. Но, давно в
штабном баракеобжившись,ондоступимел в кабинеты майора, и начальника
режима,икума,услуживалим,поройслышалтакое,чегонезналии
надзиратели,иснекоторыхпорпосчитал,чтомытьполыдляпростых
надзирателей емуприходится какбынизко. Тепозвалиегораз,другой,
поняли, в чем дело, и стали дергать на полы из работяг.
Внадзирательскойяро топиласьпечь.Раздевшисьдогрязныхсвоих
гимнастерок,двоенадзирателейигралившашки,атретий,какбыл, в
перепоясанном тулупе и валенках, спал наузкой лавке. В углу стояло ведро с
тряпкой.
Шухов обрадовался и сказал Татарину за прощение:
-- Спасибо, гражданин начальник! Теперь никогда не буду залеживаться.
Закон здесь был простой:кончишь -- уйдешь. Теперь, когда Шуховудали
работу, вродеи ломатьперестало. Он взялведро и без рукавичек (наскорях
забыл их под подушкой) пошел к колодцу.
Бригадиры,ходившиевППЧ--планово-производственнуючасть,--
столпилисьнесколько у столба, а один, помоложе,бывшийГеройСоветского
Союза, взлез на столб и протирал термометр.
Снизу советовали:
-- Ты только в сторону дыши, а то поднимется.
-- Фуимется! -- поднимется!... не влияет.
Тюрина, шуховского бригадира, меж них не было. Поставивведро и сплетя
руки в рукава, Шухов с любопытством наблюдал. А тот хрипло сказал со столба:
-- Двадцать семь с половиной, хреновина.
И, еще доглядев для верности, спрыгнул.
-- Даоннеправильный, всегдабрешет,--сказалкто-то. --Разве
правильный в зоне повесят?
Бригадирыразошлись.Шухов побежалк колодцу.Под спущенными, но не
завязанными наушниками поламывало уши морозом.
Сруб колодца был в толстой обледи, так что едва пролезало в дыру ведро.
И веревка стояла коло'м.
Рук не чувствуя, с дымящимсяведром Шухов вернулся в надзирательскую и
сунул руки в колодезную воду. Потеплело.
Татарина не было, анадзирателей сбилось четверо, они покинули шашки и
сон и спорили,поскольку имдадут в январе пшена (в поселке с продуктами
былоплохо,инадзирателям,хотькарточкидавнокончились,продавали
кой-какие продукты отдельно от поселковых, со скидкой).
-- Дверь-то притягивай, ты, падло! Дует! -- отвлекся один из них.